Заговор - Шхиян Сергей - Страница 34
- Предыдущая
- 34/98
- Следующая
Я едва не сказал: тогда сними ее, кто тебя заставляет мучиться! Но он развил тему по-другому:
– Ты меня не жалей! Ничего, я еще послужу Руси. Мой батюшка терпел на престоле без малого сорок лет, и мне та же судьба выпала! Что делать, господний промысел! Вот скоро с матушкой соединимся, она и будет мне опорой в правлении!
Я испугался, что он опять заведет старую песню о своем счастливом детстве. Хотя врал царь складно, не путался в деталях, и получалось у него это вполне правдиво, но очередной раз слушать истории его жизни в Угличе мне сейчас было совсем не по настроению.
– Расскажи, государь, как ты странствовал? – попросил я, стараясь сбить его с материнской тематики.
Он грустно посмотрел, вздохнул и махнул рукой:
– Что тут рассказывать, я столько горя испил, что и вспоминать не хочется. Трудно в нашей державе сиротам приходится, никто не заступится, руки не протянет. Всяк сам за себя, а когда ты мал и беззащитен, как прожить без опоры? Знал бы ты, сколько обид мне пришлось вынести!
Говорил он искренне, с несомненной горечью, и тут ему нельзя было не поверить. Царь погрузился в воспоминания, сурово супился рыжеватыми бровями и беззвучно с кем-то разговаривал. Потом улыбнулся и примирительно сказал:
– Много я обид и притеснений вынес, а сердцем все равно не ожесточился. Нет у меня в душе против врагов и обидчиков злобы! Как Господь нас учил: «Простим должникам нашим».
Искренность, с которой он все это говорил, меня почти с ним примирила. Быть беззащитным на Руси всегда было страшно, что же говорить о детях, не способных постоять за себя! Мне не пришлось испытать горького сиротства ни в семнадцатом, ни в двадцать первом веках, но мытарства будущего царя вызвали сочувствие.
– А я о твоей просьбе я помню, – добавил он, обезоруживающе улыбаясь, – как только смогу, так и распоряжусь, все получишь, будешь всем доволен!
Я озадаченно посмотрел на него, не совсем понимая, что Самозванец имеет в виду. Ничего получать я не собирался, просил только распорядиться дать мне под команду взвод стрельцов. Он понял мое удивление по-своему:
– Сейчас никак не могу, пока не приму бармы и шапку, нужно быть осторожным.
Теперь стало понятно, что он меня с кем-то перепутал. Объяснять ему все снова было совершенно бессмысленно, да и невозможно. В царский покой без стука вошел боярин Михаил Нагой, мнимый родственник царя, носящий, кроме боярской шапки, звание великого конюшего. Не здороваясь, он глянул на меня с высоты своего положения и попросил племянника дозволения поговорить с ним с глазу на глаз. Царь ласково ему кивнул и отпустил меня восвояси. Потеряв полдня на государственные заботы, я спешно вернулся домой.
В подворье после утреннего переполоха все успокоилось. Как обычно в послеобеденное время, никого из его многочисленных обитателей видно не было. Все, кто мог и не мог, отдыхал от утренних забот. Дверь в нашу избу была по теплому времени раскрыта настежь, и клевреты прятались по своим каморам. Я заглянул на Ванину половину. Рында спал в обнимку со своей подругой, нимало не заботясь о безопасности. Прасковья лежала в нашей части избы. Стараясь не разбудить девушку, я снял свое «парадное» платье и переоделся затрапезу. Теперь мне предстояло объехать оружейные и каретные мастерские и попытаться выяснить, кому принадлежали ночные трофеи, и узнать имя владельца экипажа с красными колесами. Когда я переодевался, Прасковья проснулась, но глаз не открывала, наблюдала за мной сквозь опущенные веки.
– Не спишь? – спросил я, надевая обыденный кафтан.
Девушка смутилась, решила, что я ее упрекаю за то, что подсматривала, порывисто отвернулась к стене. Сердито ответила:
– Я на тебя не смотрела!
– Ну и правильно, что за радость на меня любоваться. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, как только поела, сразу стало лучше. А ты куда собрался?
Я объяснил.
– Можно, я с тобой? – подхватилась она, вскакивая с лавки.
– Нет, мне придется много ездить.
– Я умею сидеть в седле!
– Правда, – удивился я, – откуда?
– Батюшка, пока был жив, научил. Он хотел сына, а матушка рожала только дочек, вот он нас и растил, как мальчиков.
Такое в это время было большой редкостью, родители обычно пол детям не путали.
– И где теперь твои сестры?
– У нас вся семья во время чумы умерла, одна я в живых осталась.
Об этой эпидемии я много слышал, она еще была в недавней памяти и вызывала страх перед болезнями и заразой. Эта страшная вспышка чумы была в Москве в 1603 году, тогда только за государственный счет было похоронено 127 тысяч человек.
– А чем занимался твой отец? – спросил я, что бы отвлечь девушку от тяжелых воспоминаний.
– Торговал, – ответила она. – Он гостем был!
Гостями в это время назывался высший разряд купечества. Похоже, что родственники Прасковьи были богатыми людьми, что невольно наводило на подозрение.
– Возьми меня с собой, – опять попросила она, – а то они, – она посмотрела на перегородку, – там все время вместе, а я все одна и одна. Ну, возьми, пожалуйста!
– Ладно, поехали, посмотрю, как ты держишься в седле. Сама лошадь оседлаешь?
– Конечно, – обрадовалась Прасковья, – меня батюшка учил!
– Тогда собирайся, – решил я. В компании ездить было все-таки веселее.
Вопреки моим скептическим предположениям, девушка без труда оседлала спокойного нрава кобылу, на которой раньше ездил Ваня, и легко села в седло. Мы рядком выехали со двора и вначале отправились на Кузнецкий мост, где работала основная часть московских оружейников. Мне уже приходилось там бывать, почти с той же целью, что и сейчас, найти мастера, сделавшего арбалет, из которого меня пытались застрелить. Тогда это удалось, и через кузнеца я вышел на стрелка, теперь задача была, в сущности, та же.
Прасковья сидела в седле не хуже иного мужчины и легко управляла спокойной лошадкой. Мы выехали на большую дорогу, ведущую в центр города и, не задерживаясь, добрались до Сенной площади, а оттуда и ша Кузнечный мост.
Я уже так привык к нынешним московским пейзажам, что перестал сравнивать старый город с будущим, и относился к нему как любой местный житель. Меня больше не удивляли ни постоянные пожары, ни узкие замусоренные улицы, юродивые, нищие, топкие берега Москвы-реки, реки, которые исчезли в подземных коллекторах еще в девятнадцатом веке, короче, местный колорит совсем перестал отвлекать внимание.
- Предыдущая
- 34/98
- Следующая
