Спецслужбы и войска особого назначения - Линник Татьяна Ивановна - Страница 3

На следующий день все началось сначала: я зря запираюсь, все известно, попалась с поличным, сгноят в тюрьме… Убедившись, что крики и угрозы не оказывают желаемого эффекта, майор Теофилояннакос изменил тактику.

— Мы не собираемся держать тебя в камере. Нет Мы тебя отпустим, но зато возьмем других. И будем пытать. Их матери и жены будут приходить к тебе и рассказывать об их мучениях, потому что ты толкнула этих людей на то, что они сделали. Ты будешь на свободе и будешь знать, что другие страдают…

Я вернулась в камеру, и тут началась новая пытка: комары. Окно было наглухо закрыто, и дышать в этой вонючей духовке было нечем. Но откуда в камере оказалось столько комаров! Один их них уселся на руку и уставился на меня. Казалось, он издевается: «Думаешь, я просто комар? Как бы не так. Я ЭСА, комар военной полиции. Я здесь для того, чтобы делать свое дело — мучить тебя».

На третий день майор Теофилояннакос заявил, что он советовался с премьер-министром и они решили выслать меня из Греции. Неважно, что я напишу в газетах. Им на это наплевать. Но вот мне на всю жизнь придется лишиться родины, стать отверженной.

— Значит, вы хотите, чтобы я отказалась от греческого гражданства?

— Конечно, — издевательская ухмылка.

— Ни за что в жизни.

День сменяет ночь, ночь день, но допросы не прекращаются. Все так же нестерпимо режет глаза яркий электрический свет в камере. Притупившееся обоняние уже не воспринимает вони и духоты, а бесконечные угрозы проходят мимо сознания. Постепенно я утрачиваю чувство реальности, перестаю даже различать время суток.

На этот раз в кабинете майора Теофилояннакоса еще двое: Бабалис и Малиос. Шеф ЭСА. Конечно, чудовище, но эти двое намного превосходят его своей изощренной жестокостью. Особенно Малиос. Он напоминает робота, с механическим равнодушием изрыгающего отвратительнейшие ругательства и с таким же хладнокровием изощренно пытающего людей.

— Вы подложили бомбу, убившую полицейского у статуи Трумэна… Вы подложили бомбу в американском магазине… Вы подложили бомбу в редакции газеты «Эстиа». Признавайтесь, — следует залп ругательств.

— Нет. И вы это прекрасно знаете.

— Признавайтесь!

Все начинается сначала. Оказывается, я руководитель подпольной организации, я закладываю бомбы, я организую заговоры. Мне устраивают очную ставку с двумя людьми, которых я хорошо знаю. Оба похожи на ходячих мертвецов. Оба забито озираются и признаются бог знает в каких преступлениях, которых не совершали.

— Как можно относиться к власти, которая доводит людей до сумасшествия, лжет, клевещет, устраивает провокации? — не выдерживаю я. — Как можно относиться к вам, олицетворяющим эту власть? Больше вы не услышите от меня ни слова.

Убедившись, что угрозы не действуют, майор Теофилояннакос решил испробовать новое средство: лишить меня сна. Едва я начинала дремать, как раздавался удар в дверь и в замок с лязгом вставлялся ключ. Я вскакивала, ожидая, что меня поведут на допрос, но в камеру никто не входил. Так продолжалось всю ночь. На треть или четвертые сутки, когда от усталости я уже перестала реагировать на стук, в коридоре около камеры стали пытать мужчину. На следующую ночь его сменила женщина, чьи крики и стоны разносились по всему зданию.

На очередном допросе Бабалис опять начал требовать, чтобы я раскрыла мои связи с подпольем.

— Оставьте ваши глупые трюки, я не девочка, — взорвалась я. — Меня вы не запугаете и не одурачите. Вы сами прекрасно знаете, что я не связана ни с каким подпольем…

— Хорошо, внезапно изменил тон Бабалис, — тогда подпишите заявление, что вы не коммунистка.

Он протянул мне отпечатанный на машинке листок, под которым я должна была поставить свою подпись.

— Я этого не подпишу.

— Но почему, если вы не коммунистка?

— Потому что это несовместимо с человеческим достоинством.

Впрочем, позднее, на суде, полиция представила «свидетеля», который клятвенно утверждал, что я закоренелая коммунистка и связана с подпольной организацией, причем детали, относящиеся к данному вопросу, нельзя раскрывать по соображениям безопасности. Пока же в наказание за отказ подписать клеветническое заявление меня на 20 часов лишили воды, зная, что для диабетика это настоящая пытка.

Когда и это не помогло, майор Теофилояннакос испробовал другой прием. Он предложил мне… пост министра просвещения.

— Вы же печетесь о благе народа, — убеждал он, — почему бы вам не стать министром? Просвещения или социального обеспечения. Помогите нам. Помогите нам сделать Грецию процветающей страной. Почему вы отказываетесь?

— Потому что вы никогда не сделаете Грецию не только процветающей, а хотя бы прогрессивной страной. Вы ее отбросили на 50 лет назад. Как вообще вы можете управлять страной? Ведь это же не армейский полк. Единственное, чего вы хотите, так это запугать греков вашими танками…

На этом разговор закончился. Вновь в ход пошли крики и угрозы. Меня будут пытать, пока я не заговорю. Короче, все сначала. И все же, как это ни парадоксально, сам майор помог мне выстоять. Как-то в ходе допроса у него вырвалось любопытное признание: «Ну как я смогу объяснить, что ничего не добился от тебя, если другие делают все, что я приказываю?» Было ясно, что из-за боязни международного скандала — ведь предстоял суд, и молчать бы на нем я не стала — меня запрещено подвергать слишком явным физическим пыткам.

27 сентября начался судебный процесс. Исход его был предрешен заранее, хотя приговор и оказался неожиданно мягким: 16 месяцев тюрьмы в строгой изоляции. Впрочем, полностью отбыть срок заключения мне не пришлось. Сыграли свою роль протесты мировой общественности и вмешательство английского правительства (я, к счастью, имела и английский паспорт). 15 ноября меня под конвоем полицейских доставили на аэродром и, не смотря на мои протесты, втолкнули в самолет. Так я лишилась родины.

(А. Куцуру-Флеминг. Так я лишилась родины //Вокруг света. — 1972. — № 5.)

«Если на вас напали грабители, ни в коем случае на кричите: вы рискуете привлечь внимание полиции», — так писал бразильский сатирик Фернандес.

Рио-де-Жанейро, 9 октября 1968 года. Поздняя ночь. Дежурный редактор уже подписал в набор последнюю полосу выпуска газеты «Ултима Ора». Дежурный репортер Кловис и парнишка-практикант Магриньо играют в карты. За окном завывает последняя электричка. Наступившую вслед за этим тишину разрывает телефонный звонок. Кловис снимает трубку:

— Ночная редакция «Ултима Ора».

— Говорит Красная Роза, — раздается в трубке. Редактор хватает карандаш и блокнот. Голос в трубке продолжает:

— Очередной «окорок» вы найдете на седьмом километре Виа-Дутра, по левой стороне, метрах в трехстах от бензоколонки «ЭССО» под мостом. Желаю удачи.

Редкие гудки сигнализирует, что на том конце провода повесили трубку. Уже через пять минут Магриньо трясется в кабине «джипа» рядом с Кловисом и фотографом Луисом.

Машина минует памятник автоводителю, от которого начинается Виа-Дутра. Еще через минуту мелькает пост проверки, возле которого, рассказывает стажеру бывалый Кловис, разбил машину и угробил в катастрофе тещу футболист Гарринча.

Еще через пару минут водитель резко тормозит у километрового столбика с отметкой «7». Сзади виднеется красно-голубая реклама «ЭССО». Впереди в свете фар чернеет небольшой мост. Бригада выскакивает из «джипа», бежит к мосту, спускается вниз. Посветив фонариком, Кловис быстро находит то, ради чего они мчались сюда из редакции, где задержан в ожидании их репортерка последний номер газеты. Луис выхватывает из сумки свой «никои». Синие вспышки озаряют мокрые своды моста. Магриньо отходит в сторону, его тошнит. Бывалый Кловис снисходительно улыбается, набрасывая детали, которые завтра появятся на первой полосе «Ултима ора»:

«Как видно по нашим фотографиям, труп, лежащий на спине, с запрокинутой на левый бок головой, хранит на себе следы пыток, обычных для случаев, о которых сообщает Красная Роза. Результаты медицинской экспертизы мы опубликуем в завтрашнем номере, однако уже сейчас можно предположить, что смерть наступила в результате удавления жертвы нейлоновой веревкой. Что касается пулевых ранений, обнаруженных нами, то они, по всей вероятности, явились следствием выстрелов, сделанных по уже мертвому телу. Как всегда в таких случаях, к телу была приколота записка со словами «Я — преступник» и подписью из двух букв «Э. М.»