Закон и справедливость - Шленский Александр Семенович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/8
- Следующая
Мы уже думали, что вот-вот призовет его Господь к себе, подготовили его к дальней дороге, а он глядь – на третий день очнулся и сказал, что было ему от Господа знамение, ангел Господень к нему явился пред его очи, и сказано было, что надобно тех разбойников простить и разрешить им выйти из лесов и поселиться в пустующих домах, которых много осталось после того как холера посетила эти места, и жить им там и трудиться мирно, а вины их Бог простит, а магистрат и горожане, а также его сиятельство барон, чтобы с них за те вины тоже не взыскивали и худым их прошлым никогда не попрекали. Тогда, Господь даст, и может, окончатся насилие и разбой в округе. Вот такой был брату Варфоломео голос. И с тем пошел брат Варфоломео в магистрат, и брат Конрад вместе с братом Антонио пошли с ним тоже, чтобы поддержать его телесно и ободрить в пути.
Да вот только воротились они ни с чем – никто и близко не стал слушать неизвестного монаха, да еще с разбитой в кровь головой: только стоит взглянуть, и сразу понятно, кто ее разбил – кто же еще нападет на странствующего францисканца и будет бить его без пощады и разбивать до крови. И опять же, понятно им сразу стало, почему он за них, лихих злодеев, просит о милости городскую власть – помешался монах в уме от удара! Вот так в магистрате все сразу и подумали, и не только подумали, но и сказали вслух, и с тем выпроводили всех троих из магистрата и закрыли за ними дверь. Ну, мы-то все верим брату Варфоломео, никто ни разу не усомнился, что было ему знамение, он человек святой и ни разу за всю жизнь язык свой не то что ложью, а и словом грубым не испачкал. А умом светел он и мудр мудростью святой и благостной, и удар по голове на разум его никак не повлиял, а только ослабил телесно.
Впрочем, я это все рассказал не к тому, чтобы прославить товарища нашего, ему Господь в свое время воздаст сполна сам, получше, чем мы грешные, за его праведную жизнь. Я все это рассказал, чтобы поняли вы, как плохо бывает, когда люди перестают почитать закон, какой бы он ни был, плох или хорош, и начинают выступать против закона.
Иному человеку трудно заставить себя подчиняться закону, пока он не поймет, почему закон такой, а не иной, и хочется такому человеку поступать не по писаному закону, а по настоящей справедливости. Да только где же ее найти, эту настоящую справедливость? Она ни в дому не живет, ни по улицам не ходит, и вообще никак себя людям не являет, хотя и принято считать, что есть она на белом свете. И те, кто так считает, без сомнения правы, ибо есть на свете справедливость Господня, и в подлинности ее большой грех даже усомниться. Но ведь Господня справедливость проявляется в великих вещах, а человеку еще нужна и каждодневная справедливость в вещах гораздо более мелких, ибо величие Господа и душа человека и деяния его несоразмерны. Грех великий был бы просить у Господа помощи в каждой мелочи. А как раз в мелочах-то ведь справедливость каждый по своему понимает, у каждого она своя! Вот Господь и дал людям избавление в виде закона, который написан один для всех.
А как жить без законов? Закон потому только и закон, что человек обязан его выполнять, даже в ущерб своему собственному понятию о справедливости. А иначе рухнет все, не начавшись. Попробуй, начни только примерять какой угодно закон к справедливости каждого обывателя, как он ее понимает, и кишки надорвешь, а легче не станет, и не угодишь никому – и одному будет туго, и другому тесно, и всем станешь врагом. Поэтому я и еще раз скажу: закон – это Богом данная вещь, и надлежит его не обсуждать каждому со своей колокольни, а подчиняться ему со всем усердием. И нам, монахам, которые не в монастырях затворничают, а по миру ходят, приходится узнавать законы той стороны, где мы милостыню людскую собираем. А узнав закон необычный и непонятный, всегда хочется понять его смысл – не из гордыни, конечно, упаси Господь, а для того только, чтобы занять ум свой трудной загадкой и решить эту загадку во славу Божию.
Чужестранцу-монаху с дальней стороны понять чужой закон и вовсе не просто. Надо долго смотреть на местных людей, их обычаи и нравы, и когда наконец, поймешь этих людей так хорошо, как себя, тогда само по себе станет понятно, что закон-то был принят совсем не зря, что были тому причины. Ну, а уж когда вовсе бывает непонятно, почему такой или другой закон был принят, ведь и так тоже подчас бывает, тогда можно почитать летописи или довериться преданиям. Вот об этом я вам и собираюсь сейчас рассказать.
Итак, года два назад довелось нам зайти в замечательный город Брюккенсдорф, что в Остенбергском княжестве, на самой границе с Фламандией. Милостыню там подают довольно щедро. Люди там живут строгие, богобоязненные и работящие, но при этом немало среди них встречается людей угрюмых, упрямых и притом чрезвычайно горделивых и обидчивых. Находиться среди таких людей, да и им самим жить между собой вследствие такого характера весьма непросто, но все же гораздо лучше иметь дело даже с самым тяжелым и скверным характером, чем с бесчестной душой, а ведь и такие люди иногда встречаются, хотя конечно хотелось бы, чтобы их было поменьше. А еще есть в городе Брюккенсдорфе два городских закона, известных всем и каждому. О них и за пределами Брюккенсдорфа часто говорят. Так вот, один из этих законов под страхом тюремного заключения запрещает горожанам, равно как и приезжим людям, независимо от звания и титула, спорить о таких вещах, в которых ни он сам, никто другой не может явно и недвусмысленно доказать, кто из спорящих прав, а кто из них заблуждается или намеренно лжет. А есть еще и другой закон, по которому цеховой мастер, который употребил свое мастерство злонамеренным или превратным способом, и это злоупотребление было доказано в суде, такой мастер исключается из цеха и изгоняется из города сроком на десять лет. Ни в каком другом городе таких законов и в помине нет.
Много раз мы спрашивали и допытывались о происхождении тех законов у местных жителей, но никто не дал нам толкового и достоверного ответа. Но в конце концов, Господь вознаградил нас за усердие и любознательность и ниспослал нам возможность встретить недалеко от городской ратуши одного мудрого человека. Звали его Гюнтер Рейнеке, и оказался он, к нашей удаче, городским летописцем. Мы с ним беседовали несколько раз, и он неизменно восхищал нас своей ученостью, многое из летописей он знал наизусть, а также знал он и старинные предания, из которых далеко не всякие были положены на письмо. И вот, дерзнули мы спросить у него об этих двух необыкновенных законах, подобных которым нигде больше в другом городе не сыщешь. В ответ на этот вопрос старый летописец рассказал нам предание, которое и в самом Брюккенсдорфе уже мало кто помнил и знал. Сидели мы в таверне за кружкой доброго пива, потому что день был не постный, и слушали из уст Гюнтера Рейнеке, как уже сказано было, городского летописца, рассказ про глубокую старину.
Стало быть, случилось это в глубокую старину, такую глубокую, что в те времена, когда канонир, попадал из своей пушки в цель трижды в день, он за это, вкупе с другими свидетельствами, мог быть объявлен продавшим свою душу дьяволу и по этому обвинению отлучен и сожжен заживо на костре или сварен в кипящем масле, также живьем. Осужденному давалась последняя милость – самому выбрать себе казнь из этих двух богоугодных способов. Люди опытные советовали выбирать костер, потому что там, глядишь, и Господь позволит от дыма задохнуться, прежде чем до тела доберется огонь, если конечно, повезет. Но казнимые чаще выбирали котел, потому что очень боялись открытого огня, а зря наверное.
Так вот, жил в те времена в Брюккенсдорфе один очень уважаемый канонир, и звали его Ганс-Иоахим Лерке. В те далекие времена канониры еще не были военными людьми, как сейчас, а были они мастеровыми, и был у них свой цех, очень уважаемый. И всякий, имеющий деньги, мог нанять канонира для своей нужды. Нанимали канониров княжеские воеводы, родовитые владетели замков и имений, собиравшие свои боевые отряды и дружины, и городские власти для обороны города от приступа и осады. Канониры также были ответственны за то, чтобы пушечные салюты при въезде в город коронованных особ, гремели безукоризненно, и город за то им щедро платил. А право поднести фитиль к орудию, возвещавшему полдень городу и всей округе, оспаривали лучшие канониры, и такового канонира назначало цеховое собрание на полугодовой срок. И оттого канониры были степенными и уважаемыми людьми, и обращаться к канониру нужно было не иначе как «высокочтимый и уважаемый мейстер канонир». Это была большая почесть, хотя, как уже было сказано выше, некоторых из них весь этот почет все-таки не уберег от знакомства с пламенем костра или с кипящим маслом в котле. Но тут ничего уж не поделать, такие были времена, и от почета и уважения до отлучения и казни было немногим больше пары шагов – разок оступился, потерял осторожность и тут же по чьему-нибудь навету, как есть, отправился прямиком в пламя или в кипящий котел.
- Предыдущая
- 2/8
- Следующая
