Секта эгоистов - Шмитт Эрик-Эмманюэль - Страница 20

• Предыдущая
• 20/22
• Следующая

Назавтра было то же самое. Какая-то фермерша рожала где-то у черта на куличках.

Нет врача, нет и опиума. И по-прежнему эта мигрень…

Возвращаясь несолоно хлебавши, один на пустынной улице со своим недомоганием, Гаспар вдруг осознал, что вот уже два дня он только и делает, что просит, умоляет, клянчит. Он, Творец, оказался в положении просителя! Он вновь расшибался о запертые порота мира, который сам же и сотворил!

Это было уже слишком. И тогда к ненависти добавилась жажда мщения. Он воротился в замок и затворился на своем чердаке.

На протяжении нескольких часов типографский пресс стучал без перерыва. Гаспар появился только к ночи, нагруженный странными пачками бумаги.

Проснувшись на следующее утро, все домочадцы и прислуга обнаружили на дверях своих комнат прикрепленные листы бумаги со следующим предуведомлением:

Все хохотали. Много, долго и очень громко.

Однако, когда служанки, вернувшись с рынка, рассказали, что Гаспар расклеил свое объявление на стенах по всему городу, стало не до смеха. Дело принимало неприятный оборот, люди и так слишком много судачили, и дом де Лангеннеров становился посмешищем.

Семейный совет состоялся незамедлительно.

К концу дня Гаспар открыл глаза и обнаружил у своей постели Бургиньона, с испугом глядевшего на него.

— Что с тобой, мой добрый Бургиньон? Мне кажется, тебя что-то тревожит…

— Объявления, хозяин, что вы ночью расклеили, — мне страшно, очень-очень страшно.

Довольный произведенным впечатлением, Гаспар проникся состраданием к Бургиньону.

— Но это тебя вовсе не касается, мой славный Бургиньон, — ты служитель верный и честный, я тобою очень доволен. Тебе не следует бояться Страшного суда, я спасу тебя.

— Хозяин, я не из-за себя, я из-за других!

— Пусть каждый получит то, что заслужил, — жестко ответствовал Гаспар.

— Вы же не знаете, что они затеяли! Они хотят запереть вас здесь, чтобы вы больше не могли ходить в город. Они стыдятся вас! Хозяин, сделайте что-нибудь! Они хотят забрать меня у вас. Вмешайтесь, покажите, кто здесь главный, покажите им вашу силу! Смилуйтесь надо мной, хозяин, ежели вы не заступитесь, они меня опять загонят на конюшню!

Гаспар побелел от гнева. Стало быть, его творения так ничего и не поняли! В течение долгих минут он оставался безмолвен, затем глаза его недобро сверкнули. Наконец он произнес глухим от ненависти голосом:

— Ступай, мой добрый Бургиньон, и спи спокойно. Нынче ночью я вмешаюсь. Коль скоро по-другому не получается, то уж на этот раз они поймут!..

В полночь, когда весь дом затих, Гаспар спустился с чердака. На каждую дверь он наклеил новое воззвание. На сей раз оно было писано от руки, укрупнившимся от гнева почерком, с заостренными буквами и яростными загогулинами:

Он поднялся к себе и развел в камине поистине адский огонь.

Когда пламя загудело в трубе, дрова затрещали и жар стал невыносимым, Гаспар сунул в огонь кочергу и каминные щипцы и ждал, пока они не раскалились докрасна. Потом, без колебаний и без трепета, приблизил раскаленное железо к лицу.

Ужасающий вопль прорезал ночную тишину.

Все домочадцы кинулись на чердак.

Гаспар лежал, распростершись перед камином, в удушающем жару, бездыханный и с выжженными глазами.

Пахло паленым мясом.

Так Гаспар ослеп.

Очнувшись, он удивился: мрак оказался не черным, а красным, цвета пламени.

До него доносились голоса. Вокруг плакали; он различил голос Бургиньона и нескольких родственниц. И рассердился, не сумев узнать всех.

— Бургиньон, славный мой Бургиньон, мне больно… если бы ты только знал…

— О, хозяин!.. — только и мог отвечать Бургиньон, которого душили рыдания.

— Люди сами этого хотели, Бургиньон, я бы никогда до этого не дошел, ибо Бог добр. Лишь ради того, чтобы дать людям возможность спастись, я причинил им это горе. Ради них, только ради них, ибо, верь мне, я тоже страдаю! Я уничтожил видимый мир. Но мне больно, Бургиньон, мне так больно!.. — Он судорожно схватил верного слугу за руку. Рука была мокра от слез. — Однако ты тоже страдаешь, мой бедный Бургиньон, хотя тоже этого не заслужил. Прости меня, я не мог поступить иначе. — Он попытался устроиться поудобнее на своих подушках, но страдание было повсюду. — Отныне вы будете слышать аромат роз, но не увидите их; солнце будет согревать вас, но не светить; поэты не станут больше поверять свои тайны луне и звездам. Мужчинам и женщинам для любви останутся лишь осязание кожи и запахи… Но я оплакиваю не зримый мир, а безумие людей, вынудившее меня подвергнуть всех нас такой каре. А теперь, добрый Бургиньон, оставь меня, и вы тоже, оставьте меня все. Мне надо перетерпеть эту муку — искоренение зримого… Оставьте меня.

Гаспар велел послать за врачом. Для лечения ожогов вокруг глаз он получил новые дозы опиума, и постепенно, день ото дня, боль его утихала.

Домочадцы, огорченные его безумием, растроганные его увечьем, в эти дни выказывали ему куда более нежную заботу и внимание, чем прежде. Гаспар оказался прав: их нрав явно смягчился от наступившего мрака. И от страха, несомненно, тоже…

Бургиньон не покидал своего хозяина ни днем ни ночью; он даже спал на коврике у кровати Гаспара, что, впрочем, причиняло последнему некоторое беспокойство, поскольку слуга храпел, однако тихая радость, которую испытывал Гаспар от присутствия этого верного человека, перекрывала доставляемое неудобство…

Наконец он смог подняться с постели. Поначалу он терял равновесие, но Бургиньон поддерживал хозяина и направлял его шаги. Потом Гаспар настоял на том, чтобы самостоятельно передвигаться в ночи.

И тут ад возобновился. Хуже того, он сделался еще более жестоким. Теперь Гаспару приходилось терпеть обиды не только от людей, но и от вещей: стены, двери, углы мебели, низкие потолочные балки — он натыкался на все, все причиняло ему боль, его тело было покрыто шишками и ссадинами. Отныне мир был ощетинившимся, острым, колючим. Насилие было постоянным, бесконечным.

Может быть, теперь, после мира зримого, следовало уничтожить и мир осязаемый?

Жить становилось тяжко.

Слепота вынудила Гаспара развить свой слух. Разве не удалось ему, в самом начале, услышать болтовню служанок во дворе? Одна говорила другой:

— Ты не слишком страдаешь оттого, что больше ничего не видно?

— Вовсе нет, — отвечала подружка, — темнота, что предшествует Страшному суду, очень даже кстати для моих любовных делишек.

Обе прыснули.

— Я страдаю от этого тем меньше, — продолжала вторая, — что сама бы просто ничего не заметила. Хорошо еще, что утром первого дня было все-таки достаточно светло, чтобы нам зачитали объявление нашего бедного хозяина!

И они снова захихикали.

История эта весьма раздосадовала Гаспара. Он решил не исследовать ее досконально и впредь о ней не задумываться, однако она основательно выбила его из колеи.

Дни сменяли друг друга и становились все более тягостными. Каждое мгновение Гаспар обнаруживал, что его деяние было, возможно, бесполезным. Он ранился обо все вокруг, и все вокруг ранило его. Куда бежать? Во сне он был в плену у своих кошмаров, а пробудившись, попадал в плен к миру…

• Предыдущая
• 20/22
• Следующая