Годы решений - Шпенглер Освальд - Страница 15

Есть только одна держава, не считая Японии, стремящейся беспрепятственно проводить свои империалистические планы в Восточной Азии вплоть до Австралии, которая готова на любые жертвы ради такого развала — Англия. Однажды она уже находилась в шаге от войны. В 1862—1864 годах, во время гражданской войны, в английских портах строились или закупались военные и каперские суда для южных штатов. Они вооружались и набирали команды в европейских водах — «Алабама» даже была укомплектована командой из английских моряков. Они сжигали и топили торговые суда северных штатов повсюду, где только встречали. Тогда Англия еще была неоспоримой владычицей морей. Это стало единственной причиной, почему вашингтонское правительство не решилось объявить войну. «Свобода мореплавания» была ничем иным, как свободой английской торговли. С 1918 года этому пришел конец. Англия, являвшаяся в XIX веке конторой мира, сегодня не имеет достаточно средств, чтобы быть впереди по темпам строительства флота, и у нее уже недостаточно мощи для того, чтобы с помощью насилия препятствовать лидерству других стран. Предчувствие этого исторического рубежа стало одной из причин объявления войны Германии, и ноябрь 1918 года был, вероятно, последним, очень кратким моментом времени, когда эта великая держава вчерашнего дня могла позволить себе иллюзию большой победы. Однако, несмотря на растущее отставание Англии в строительстве линейных кораблей, как уже было сказано, существенные изменения претерпело само понятие господства на море. Наряду с подводными лодками господствующим оружием стали самолеты, благодаря которым континентальные районы стали важнее побережий и портов. Для эскадрилий французских бомбардировщиков Англия стратегически больше не является островом. Вместе с тяжелым линкором хозяйка морей Англия погружается в прошлое.

Но и английская нация по своей душе и расе больше не является достаточно сильной, молодой и здоровой, чтобы с уверенностью выстоять в этом ужасном кризисе. Англия устала. В XIX веке она отдала за свои владения слишком много ценной крови, в результате переселения в белые доминионы, в результате климатических катастроф в цветных колониях. Но, прежде всего, ей не хватает соответствующей расовой основы — сильного крестьянства. Господствующий со времен норманнов слой из германцев и кельтов — разницы уже нет — исчерпал себя. Повсюду в господствующий слой проникает многочисленное автохтонное население, которое по ошибке называют кельтами [124], с его инородным «французским» жизнеощущением, которое, например, превратило древнюю олигархическую форму почтенного парламентского правления и континентальную анархическую форму грязной партийной борьбы. Голсуорси [125] глубоко понял и показал эту трагедию угасания в своей «Саге о Форсайтах». Так идеал рантье экономически побеждает капиталистический империализм. Еще имеются значительные остатки былого богатства, но уже нет стимула бороться за новое. Методы промышленности и торговли медленно устаревают, творческая энергия для созидания новых форм по американскому и немецкому образцу отсутствует. Стремление к предпринимательству отмирает, и молодое поколение демонстрирует духовное, моральное и мировоззренческое падение с той высоты, до которой было взращено качество английского общества в прошлом веке, и примеров подобного ужасающего падения не найти во всем мире. Старый лозунг: England expects everyman to do his duty («Англия надеется, что каждый исполнит свой долг» - англ.), который до войны воспринимался каждым молодым англичанином из благородной семьи в Итоне и Оксфорде как обращенный лично к нему, стал сегодня пустым звуком. Забавляются большевистскими проблемами, воспринимают эротику как спорт, а спорт — как профессию и смысл жизни. Люди старшего поколения, уже занимавшие высокое положение, когда начиналась война, спрашивали себя в тревоге и сомнении, кто же после них должен защищать идеал Greater Britain («Великой Британии» - англ.). Бернард Шоу [126] в своей пьесе «Американский император» показал, что «некоторые» готовы скорее сражаться в безнадежной борьбе против превосходства Америки, чем сложить оружие. Но сколько таких будет через десять, двадцать лет? Согласно Вестминстерскому статуту 1931 года Англия полностью уравняла в правах белые доминионы в качестве Содружества наций (Commonwealth of nations). Англия отказалась от своего первенства и объединилась с этими государствами на основе одинаковых интересов, прежде всего, защиты при помощи английского флота. Но уже завтра Канада и Австралия могут оставить сентиментальность и обратиться к Соединенным Штатам, если они надеются получить от них лучшую защиту своих интересов, например, как белые нации — защиту от желтой Японии. По другую сторону Сингапура былое могущество Англии уже пошатнулось, и если она потеряет Индию, то лишаются смысла ее позиции в Египте и Средиземном море. Английская дипломатия старого стиля напрасно пытается, как в прошлом, мобилизовать континент на службу своим интересам — против Америки как фронт должников и против России как фронт для борьбы с большевизмом. Но это уже позавчерашняя дипломатия. Свой последний роковой успех она имела в 1914 году. А что, если Россия и Америка достигнут взаимопонимания при следующем приступе переполняющей англичан гордости за свои былые традиции? Это вполне возможно.

На фоне таких событий, в которых таинственно и угрожающе сгущается судьба всего мира, быть может, на сотни лет вперед, романские страны имеют лишь провинциальное значение. Даже Франция, столица которой превращается в историческую достопримечательность, как Вена, Флоренция или Афины во времена Рима. До тех пор, пока большая политика находилась в руках старого дворянства кельтского и германского происхождения, чьи генеалогические корни восходят к временам от переселения народов до крестовых походов, то есть примерно до Людовика XIV, в политике преследовались большие цели, например, те же крестовые походы или основание колоний в XVII веке. Однако французский народ испокон веков ненавидел постоянно усиливавшихся соседей, так как их успехи ранили его тщеславие — испанцев, англичан и, прежде всего, немцев, как в государстве Габсбургов, так и в государстве Гогенцоллернов [127]. Со времен неудавшейся «мести за Садову» [128] старая ненависть к ним переросла в безумие. Французский народ никогда не был в состоянии масштабно мыслить, как в политике, так и в философии, и всегда удовлетворял свое стремление к gloire («славе» - фр.) лишь присоединением или опустошением пограничных окраин. Какой истинный француз восторгается в принципе огромными владениями в Западной Африке, за исключением высокопоставленных военных и парижских банкиров? Или колониями в Индокитае? И какое им дело до Эльзаса-Лотарингии, которую они «отвоевали обратно» [129]? Она сразу же потеряла для них всякую привлекательность.

Французская нация все отчетливее делится на две духовно совершенно отличные друг от друга части. Одна из них — далеко превосходящий по численности «жирондистский» элемент, состоящий из провинциальных французов, увлеченных идеалом рантье, крестьян и буржуа. Им не нужно ничего, кроме покоя — в грязи, жадности и тупости — уставшего и бесплодного народа. Они хотят лишь немного денег, вина и amour («любовь» - фр.), они больше и слышать не хотят о большой политике, об экономическом честолюбии, о борьбе за значимые жизненные цели. Над всем этим находится постепенно сокращающийся якобинский слой, определяющий судьбу страны начиная с 1792 года и давший название французскому национализму по имени старой комедийной фигуры 1831 года — Шовена [130]. Он состоит из офицеров, промышленников, высших чиновников строго централизованного Наполеоном управления, журналистов парижской прессы, депутатов без различия партий и программ — быть депутатом в Париже означает вести частное дело, а не партийное, — а также некоторых могущественных организаций, таких как ложи и союзы фронтовиков. Этот слой уже на протяжении столетия спокойно управляется и используется международной парижской финансовой олигархией, которая оплачивает прессу и выборы. Шовинизм уже давно стал доходным делом.