Рельсы - Мьевиль Чайна - Страница 23

Проснувшись, Шэм нисколько не удивился, обнаружив, что за окном еще темно. Несмотря на холод, он выполз на верхнюю палубу, не разбудив по пути никого из товарищей. В открытом море мигали то ли звезды, то ли огни, далеко-далеко от ближайшей суши.

— А вы когда-нибудь видели ангела? — спросил Шэм у доктора Фремло.

— Я видел, — отвечал Фремло голосом низким и высоким одновременно. — Или не видел. Как посмотреть. Насколько долгим должен быть беглый взгляд, чтобы называться «видел»? А ведь я езжу дольше всех на этом борту, знаешь? — Доктор отрывисто улыбнулся. — Послушай, что я тебе скажу, Шэм ап Суурап: это не секрет, просто об этом не принято говорить вслух. Быть поездным врачом куда интереснее, чем обычным сухопутным костоправом. Но в большинстве своем мы не такие уж хорошие доктора.

Мы не в курсе последних достижений медицинской науки. Узнаем о них лишь годы спустя. А держит нас в этой профессии то, что мы зачастую хотим думать не только о медицине. Вот почему твои столь разнообразные интересы нисколько меня не поражают. — Шэм молчал. — Только пойми меня правильно: с большей частью невзгод, которые могут постичь поездную бригаду, я справлюсь. Хотя доктор я, в лучшем случае, посредственный, зато рельсоход хоть куда. И я единственный человек на борту — включая, наверное, капитана, — который, да, видел-таки ангела.

Но если ты пришел ко мне в надежде услышать страшилку, то, боюсь, ты будешь разочарован. Это было давно, ангел был далеко, и видел я его всего мгновение. Они не невидимки, что бы о них ни болтали. Но движутся очень быстро. Причем такими путями и перепутьями, о самом существовании которых не ведомо никому, кроме них.

— А что вы видели? — настаивал Шэм.

— Мы были у берегов Колонии Кокос. Искали сокровища. — Фремло поднял бровь. — Скал там столько, настоящая путаница. Иные острые, как клыки. И вот мы заметили, что из-за скал что-то следит за нами. А потом услышали звук. Неподалеку, ярдах в двухстах, не больше, рельсы спутались, образовав сгусток, как нечесаные волосы образуют колтун, а сверху их прикрывал небольшой скальный грот, вроде тоннеля.

— Пути вели туда? — переспросил Шэм.

— Да, и там было темно. Тьма заполняла тоннель до самого входа. Тьма и что-то еще. И это что-то, издав ужасный трубный звук, вдруг выскочило наружу.

Шэм вздрогнул, когда что-то вцепилось в его плечо: это Дэйби упала с неба на свой привычный насест.

— Я бы не назвал это поездом, — продолжал Фремло. — Поезда, какими бы разнообразными они ни были, по сути своей одно: машины, созданные для того, чтобы возить нас. А та штука существовала не для нас — для самой себя. Она вырвалась из тоннеля, изрыгая серебряное пламя.

Думаешь, мы стали ждать, когда она подойдет ближе? Ничего подобного: мы показали ей хвост и ринулись назад, в изведанное рельсоморье. и хорошо еще, что она дала нам уйти. Отправилась, наверное, получать новые указания райского контролера.

По тону доктора Шэм не мог понять, верит он искренне или просто цитирует фольклор.

Над поездом нависла туча-невидимка. Все были угнетены и подавлены. Никто не говорил ни слова, но все, похоже, знали, что кто-то преследует их по пятам. И кто бы ни были эти преследователи — ангелы, голодные чудовища, пираты, мародеры или вымышленные существа, — все догадывались, что кротобой может стать их добычей.

Никто не ждал, что они вообще куда-то доедут. И когда в один прекрасный вечер на горизонте, среди приветливо колышущейся травы и высоченных сорняков вдруг показалась группа щетинистых от кустарника островков, все изумились. Чайки, чистя в кустах свои изгаженные перья, поглядывали на людей с интересом.

«Мидас» подходил ближе, детали ландшафта укрупнялись, показались первые признаки жилья, стрелок стало больше, провода расчертили небо, маяки предупреждали о слабых рельсовых участках, скалах и рифах, возникли пилоны, сообщая об электрифицированных рельсах для тех поездов, которые могли передвигаться таким образом, и, наконец, появились сами поезда: одни тихо вращали колесами, другие стояли неподвижно, их было видимо-невидимо, всех мыслимых и немыслимых моделей, цветов и размеров, они занимали всю широкую каменистую равнину из конца в конец. На ее берегу раскинулся город. Босяцкое хитроумие и изобретательность в архитектуре его башен и иных построек бросались в глаза, внушая восторг и трепет.

— Земля! — неизвестно для чего крикнул из вороньего гнезда впередсмотрящий. Все и так уже поняли, что перед ними.

Манихики Сити.

^{Из архивов Филантропического Общества Стреггейских Кротобоев, воспроизведено с любезного разрешения Общества}

Итак, они были в центре мира.

Шэм прилагал все усилия, чтобы не глазеть, как новичок. Но на Манихики это было непросто: их поезд еще даже не подошел к запасным путям самой большой гавани познанного мира, а посмотреть уже было на что.

Они шли сквозь оживший бессистемный каталог транспортных средств. Мимо команд, которые не обращали на них никакого внимания, и тех, которые не сводили с них глаз, мимо тех, чья одежда обличала в них соседей по Стреггею, и тех, которые казались то ли сошедшими с картинки, то ли вышедшими из сна. И мимо локомотивов. Точнее говоря, мимо различных транспортных средств, поскольку не все поезда обладали механизмами.

Вот, к примеру, небольшой состав, всего три вагона, маневрирует в гавани по рельсам, а тянут его туда и сюда за прикрепленные к крайним вагонам канаты две большие птицы. Пожалуйста: поезд-канюк, посланец архипелага Тикхи. Деревянные поезда, увешанные масками; поезда, покрытые штампованными оловянными формами; поезда, чьи бока декорированы орнаментами из кости; поезда с двойными и тройными палубами; поезда в пластиковых чехлах с пятнами акриловых красок. Поезда, влекомые грохочущими и лязгающими дизельными машинами, такими же, как у «Мидаса». Шумные, суетливые буяны-паровозы, которые плюются и свистят и рыгают грязными облаками пара, словно не в меру расходившиеся младенцы. И много чего еще.

Рельсоморье — обширная экосистема разнообразных поездов. Вот они уже под проводами, проходят последние мили ухоженных прибрежных путей. И вдруг прямо перед ними кургузый состав из покореженной стали, почти без окон, а те, какие есть, затемнены; его колеса вращают странные пистоны, они выгнуты назад и торчат в стороны. Почему вдруг помрачнел Фремло и другие члены команды? Откуда это плохо скрытое омерзение на лице капитана Напхи?

А. Так это галерный поезд. В его душной утробе десятки рабов сидят, прикованные к своим скамьям, и крутят рукоятки, которые вращают колеса, а ритм им задают хлысты.

— Почему такое разрешают? — выдохнул Шэм.

— Манихики считают себя цивилизованным городом, — говорит Фремло. — На берегу рабства нет. Но ты же знаешь закон порта. На любом причалившем составе действуют законы дома. — А законов в землях рельсоморья столько, сколько самих земель. В иных из них есть рабы.

Шэм уже воображает, как он вышибает двери проклятого поезда и бурей проносится по его коридорам, расстреливая ублюдков-надсмотрщиков направо и налево. Собственная беспомощность угнетает его.

Вот солярные поезда из Гул-Фофкаля; лунарные бог весть откуда; педальные из Менданы; вот заводные поезда, все в изящных завитушках, точно огромные музыкальные шкатулки с ключами, — их, распевая песни, вращают рельсовики, которых Жед приветствует радостными криками; поезда из Клариона — их приводят в движение установленные на них ступальные колеса, по лопастям которых рысью бежит команда; короткие составы, запряженные стадами копытных, достаточно крупных, чтобы им были не страшны грызуны прибрежного рельсоморья; одноместные поезда; громадные военные поезда, увлекаемые вперед неведомой силой; электрические поезда, при движении рассыпающие искры.