Другое начало - Бибихин Владимир Вениаминович - Страница 1

В 1991, в разгар таинственного переворота, меня попросили сказать, что я думаю о ситуации. Она задевает, шокирует, вызывает реплики, суждения, рассуждения. Настоящее не признается настоящим, требует разговоров, безоговорочно принять себя не дает. Это самое удивительное в нем: мы к нему присматриваемся с недоверием, с критикой и возмущением, словно оно не наше. Имея мало что сказать настоящему и о нем кроме этого непринятия, мы ждем чего-то    другого, что нас устроит и где мы развернемся. Но настоящее и есть единственно надежное начало.

Отказ от настоящего такой агрессивный, что кто недостаточно громко протестует, тех обвиняют в апатии и бездействии. Очередной отказ принять то что есть в говорящей толпе таким образом уже произошел, и теперь ничего другого чем постепенное привыкание к новой инвалидности от нее ожидать уже нельзя. В молчащем большинстве продолжается история страны, ожидающая сказать свое слово.

С какой стати было воображать что настоящее окажется приятным и нам по плечу. Неуместна и надежда что всё еще повернется к лучшему. Исчезнет только одно, притупится острота момента. Тогда наступит время жалеть что мы упустили уникальную пору. Ушла неперевершена ўсих дiб. Она была вестью другой, которая наступит скоро. Ее небывалая странность уже не оставит места для непринятия. Другое начало будет не еще одним заходом истории, а придется услышать эти слова иначе: началом станет собственно другое, само по себе.

Все усилия вычислить ход вещей из известных обстоятельств окажутся лишними. Футурологии поэтому здесь делать нечего. Подборка вошедших в эту книгу догадок вовсе не назначена угадать лицо настающего. Все они записывались в знании разницы между тем, что может быть известно нам, и тем, что наступит на наши планы.

Из-за сдержанности, с какой всё это по названной причине писалось, кто-то    может подумать что автор держит про себя какое-то знание или установку, но нет: он ничего не хотел сказать тем, что сказал, и ничего помимо сказанного сказать не имел. И сейчас он не считает, что на ситуацию надо было«реагировать», скажем, «активнее». Надо было как раз так, как и получилось. Другое дело, что на те же темы он говорил и, возможно, еще скажет взглянув иначе. То, как всё было сказано здесь, служило каждый раз ответом, не единственным, на вызов дня. Время написания поэтому везде проставлено, как проставляют даты в дневнике. Ничего в этих текстах я мог не менять, разве что при перепечатке некоторые, не очень многие, словесные обороты слышались проще и прямее.

Большинство текстов с разными интервалами после написания печаталась в периодике. Разница между написанным и напечатанным иногда возникала из-за сокращений, с которыми я всегда согласен. Не дать вмешаться в мой текст в эпоху творчества редакторов мне всегда удавалось. Только с «отменой цензуры» моя бдительность ослабла, и журнал однажды изменил без причины и надобности название статьи «Голос Розанова»; потом запоздало извинился. Такие случаи исправлены в настоящем издании. Их очень немного. Общего впечатления от подвижности почти всех наших издательств и периодики достаточно, чтобы местá первых публикаций теперь не указывать.

К читателям и корректорам я обращаюсь с просьбой не считать мою пунктуацию небрежной. Она продумана, имеет правила, среди которых избежание пунктуационного сора, подчинение запятой  мысли, а не синтаксическому анализу. Новой нормой я во многом обязан замечательному русисту Вардану Айрапетяну[1], с которым вместе мы заметили, как принудительная пунктуация помогает меньше задумываться над благополучным потоком слов.

1994

Сборник залежался почти на десять лет. К старым можно добавить новые тексты. Они показывают изменение тона к более уверенному. Делается яснее, какой опорой существованию может стать беспричинная открытость. Старые предсказания сбываются. Аристотель был прав, когда показывал основой гражданского общения дружбу и в дарении видел способ упрочить наше расположение к другим. Нравственный закон в нас надежнее звездного неба над нами.[2] Чем беднее делается мир, тем больше ценность этого подарка. Когда земля отдала почти всё что у нее было, он остается почвой, на которой можно строить хозяйство. История начинается и существует в меру человеческой собранности, или соборности.

Каждое утро несет настоящие новости. День школа, уроками которой можно было бы пользоваться шире. Информация о мире ещё не всё, на что мы способны. У нас в запасе умение чувствовать. Есть «вещи, о которых люди не стали бы говорить, если бы знали, о чем идет речь».[3] Кроме известных существует еще и другое начало, больше похожее на избавление от проектов. Кто-то пытается идти к нему слабыми ногами. Оно слишком близко и потому не дается в руки. Поведение других людей много что улучшает в мире, но только наше изменит в нем всё.

2003

Закон русской истории[4]

1. Кончалась первая треть 7208 года, солнце только что повернуло на лето, зима на мороз, в Москве готовились к празднованию Рождества. Люди могли по-разному относиться к царскому указу, который предписывал теперь вдруг спустя четыре месяца после Новолетия снова праздновать Новый год, и какой: начало восемнадцатого века. Этот резвый царь, говорили одни, кажется уже и солнце опередил. Другие, что давно так надо было, потому что немцы над нами смеются. Третьи, что это смена религии: Россия, право верующая, исповедующая исхождение Духа Святаго только от Отца, не от Сына, от Отцова же сотворения мира и ведет счет времени; латины, изменившие Никео-Цареградский символ веры добавлением «и от Сына тоже», не случайно считают годы от рождения Сына; теперь их веру навязывают России.

Задеты новым темпом были все одинаково. Почти всё, что люди думали и говорили, перестало иметь большое значение примерно так же, как у нас после разгона парламента в 1993-м. К мнениям перестали особенно прислушиваться. Первенствующий митрополит рязанский Стефан после литургии в Успенском соборе Кремля конечно говорил в присутствии 27-летнего царя и царского дома проповедь, в которой доказывал необходимость и пользу перемены. Но его резоны шли уже явно после факта, который вырастал не из резонов, а, как говорит Василий Осипович Ключевский, из темперамента или темпа реформ[5]. Что это за «темперамент», мы должны будем попытаться прояснить.

Никто не ждал доказательности доводов и прояснений, всё совершалось на уровне настроения. Сменился цвет времени. Петр повелел в Москве для украшения улиц и домов заготовить зеленого ельнику. В полночь началось по всем церквам всенощное бдение, утром обедня с молебным пением при колокольном звоне. Из разных частей города шло в Кремль войско с распущенными знаменами, с барабанным боем и музыкою. При возглашении царю и царскому дому многолетия снова пошел по всей Москве колокольный звон, загремела пушечная пальба и войско произвело троекратный беглый огонь. Петр поздравил всех с Новым годом. Потом государь угощал как духовных, так и светских знатных особ. Придворные с женами и дочерьми были в немецком и венгерском платье. Во время обеда пели придворные и патриаршие певчие. Для народа перед дворцом и у трех триумфальных ворот, нарочно для торжества сооруженных, поставлены были столы и чаны с вином. Вечером весь город был освещен, сожжены были фейерверки при беспрерывной пушечной пальбе. Торжество заключилось во дворце балом и ужином.