Лейтенант милиции Вязов. Книга 2 - Волгин Сергей - Страница 17

— Нельзя предполагать, что все преступники дураки, но в глупости уличать их следует.

Он поднялся с дивана и пересел за стол.

— Боишься? — вдруг заботливо, с теплым чувством и строгостью старшего спросил Урманов, и в глазах его постепенно начал светиться знакомый Михаилу насмешливый блеск.

— Не особенно, — ответил Михаил. — На всякую беду страху не напасешься. Неприятно, конечно…

— Неприятно? — Урманов помрачнел. Он засучил рукав на левой руке и сказал:- Смотри.

Михаил увидел большой шрам, жгут шрама вилял от плеча до локтя.

— Вот результат беспечности, — продолжал Урманов. — А могло быть хуже. Тебе хотелось бы усвоить такую же науку?

— Что ж поделаешь? — Михаил пожал плечами. — Такая наука у нас, кажется, неизбежна…

— Чепуха! — хлопнул ладонью Урманов. — Когда пробуешь на окраине города шашлык — не увлекайся, посматривай по сторонам. А лучше всего обедать в столовой или дома и не принимать ничего от посторонних. Страдают все-таки больше всего ротозеи. Нам надо быть настороже и во время сна. А теперь вот что… — Урманов перешел на строгий, начальнический тон. — Нам необходимо знать, кто приходит к старику-сторожу. Вам, лейтенант, поручаю проследить за его домом. Обо всем подозрительном немедленно докладывать. Есть сведения: к сторожу должны привезти вещи.

Как только Урманов сел за стол, Михаил встал, задание выслушал молча, сказал «понятно», козырнул и вышел. Предрассветная прохлада проникала под рубашку, и он с неудовольствием залез в дежурный газик. Но надо было спешить, на улицах уже появились дворники с метлами.

Пункта наблюдения установлено не было, и Михаил не мог придумать ничего другого, как изображать припоздавшего с гулянки человека, выпившего не в меру. Покачиваясь, он бессильно плюхнулся на скамейку напротив дома сторожа. Опустив на руки голову, он сделал вид, что дремлет. Улочка была глухая, но народ на ней стал появляться, едва солнце окрасило верхушки деревьев. Группами и в одиночку проходили рабочие, некоторые хозяйки спозаранку заспешили с кошелками на базар. Пожилой рабочий, проходя мимо Михаила, сердито сказал своему товарищу:

— С утра нахлобыстался. Никакой меры не знает молодежь.

Михаил улыбнулся, довольный тем, что неплохо сумел прикинуться гулякой.

Теперь уже сидеть на улице не следовало, чтобы не привлечь к себе внимания, и Михаил постучал в калитку знакомого инвалида. Из небольшого сада, через решетчатую изгородь, сплетенную из фасонных железных пластинок, наблюдать было очень удобно, видна была почти вся улица.

Вскоре ворота дворика сторожа со скрипом открылись и из них живо, не по-стариковски, на улицу выскочил сторож и засеменил по тротуару. За ним вышла старуха и направилась и другую сторону. Перед Михаилом метал вопрос: за кем проследить?

Он решил пойти за сторожем.

Болтая вялыми руками, сгорбившись, старик спешил, шепеляво бормоча ка ходу:

— О, господи! Спаси меня. Ах, боже ты мой! — и еще что-то в том же роде, чего Михаил не мог разобрать. Старик на что-то жаловался, просил бога помочь ему.

За поворотом стояли зеленые ларьки, продавцы поднимали фанерные щиты. У одного из них собрались три старушки в белых платочках, громко судачили между собой. К этому ларьку и подбежал старичок, дрожащей рукой вынул из кармана серого пиджака деньги и сказал:

— Никитич, доброго тебе здоровья. Ссуди-ка там меня маленькой.

— Спешишь, Никанорыч? — осклабился продавец.

— Спешу, спешу. Душа горит.

Продавец, покряхтывая, полез в тесный ларек, покопался под прилавком и подал старику четвертинку водки, говоря:

— На, Никанорыч, поправляйся. Лекарство аптечное.

Старик схватил бутылочку, сунул в глубокий карман и торопливо повернулся, но зацепился ногой за ногу и упал. Звякнуло стекло. Старик вскочил, схватился за карман. Из полы пиджака на пыльный тротуар струйкой потекла прозрачная жидкость. Старик побледнел и задрожал еще больше. Он наклонился и начал выжимать полу пиджака, подставляя беззубый рот, чтобы выпить хоть то, что еще не успело вытечь. Старушки наблюдали за ним и покачивали головами.

— Вот ведь оказия какая! Бог покарал, не иначе.

Вдруг старик отбросил сморщенную полу пиджака, выпрямился, сердито оглядел старушек красными подслеповатыми глазами, повернулся и пошел к дому, нескладно ругаясь:

— Анафема! Сукин сын! Бог покарал? Ишь ты! Несчастье шастает за мной, несчастье. Пропади все пропадом. Ах, боже ты мой! Прости меня грешного. Черти за мной ходят, не бог. Чтоб ты околел окаянный, не можешь подать бутылку как следует. Но я тебе еще покажу, будь ты проклят. Анафема! Сукин сын!

Чертыхаясь, старик вошел во двор. Почти вслед за ним вернулась и старуха с кошелкой.

Часа два Михаил сидел в садике. Глаза его слипались, и он куревом старался отогнать сон. К старикам никто не приходил.

А в это время в доме происходило следующее.

Вернувшись из ларька, старик повалился в постель, не раздеваясь, и заохал. Жена бросила кошелку на пол и метнула на непутевого мужа колючий взгляд.

— Опохмелился?

— Какое! — застонал старик. — Купил да разбил бутылку… Пропала вся жидкость.

Обманываешь? Всю вылакал?

Вот те хрест, не вру. Нет ли у тебя там хоть денатурату?

Старуха ничего не ответила, начала возиться около плиты, налаживая керосинку. Потом она из-под лавки достала бидончик, открыла его и по комнате распространился запах керосина. Старик застонал:

— Ох, умираю…

— Черти бы тебя забрали, — отозвалась старуха.

— Бог покарает тебя, ведьма, на том свете. Сама-то, небось, опохмелилась.

Ну, и опохмелилась, — остановилась старуха посреди комнаты. — А тебе и воды не дам.

— Анафема ты!

— Сам ты черт лохматый. Лакать больно любишь! Где теперь брать деньги?

— Надоели они мне…

— Надоели? Тебе еще голову оторвут за то, что могилу выказал. Попомни!

Старик поднялся и сел.

— Оторвут, говоришь? Пускай. Вот пойду и все расскажу. Все равно умирать пора…

Старуха оторопела, похлопала глазами, словно не понимая — о чем говорит муж.

А он повторил:

— Все равно умирать, — и начал подниматься.

— Сиди уж, халява! — закричала старуха и бросилась к нише. Она копалась в каком-то тряпье, а старик, с ухмылкой поглядев на нее, нарочно заохал и повалился на подушку.

Вытащив из тряпья поллитровую бутылку с синеватой жидкостью, старуха налила половину чайного стакана денатурату и подошла к кровати.

— На, лакай, — протянула она мужу стакан.

Но старик неожиданно заартачился.

— Сама пей эту гадость. И так в нутрях горит.

— Ах, ты не хочешь?! — протянула старуха, щурясь. — Не дам и этого. Валяйся.

Старик, кряхтя, поднялся, почесал затылок и проговорил, рассуждая сам с собой:

— Если сейчас пойти, ноги не доволокут. Трясутся, Может, выпить эту гадость и потом отправиться? Так-то оно будет лучше. — Он поднял голову и протянул трясущуюся руку. — Давай, ежиха.

— Одумался?

— Не каркай. — Старик схватил стакан и потихоньку, мелкими глотками выпил денатурат, взял мякиш, обмакнул в соль, пожевал и потом тяжело вздохнул, широко разинув рот. — Отрава, — выдохнул он и повалился на постель. — Полежу малость и пойду.

— Куда? — удивилась жена.

— Туда, к этому самому подполковнику.

— Я тебе пойду, мерин старый!

— Не пугай, давно пуганый.

— Я тебе покажу!

Старуха ярилась, металась по комнате. Старик лежал вверх лицом с закрытыми глазами и говорил монотонно, словно читал молитву.

— Все мне показывают… Скрывай, таись, а пить приходится гадость. С такого питья все равно через месяц окачуришься.

— Давно слышу.

— Теперь все. Наплевал я на вас. Душа изболела…

Старуха сплюнула и принялась возиться около кастрюли, не отвечая и не оборачиваясь к мужу. Она рывка ми брала вещи, бросала их, стучала и гремела. Старик бурчал, бурчал и затих. Но он не спал, изредка поворачивал голову и смотрел на жену. Она тоже исподтишка поглядывала на мужа.