Лейтенант милиции Вязов. Книга 2 - Волгин Сергей - Страница 50

— Ты уже взрослый человек и знаешь, к чему может привести дружба с ними, — продолжал Михаил. — Очень советую тебе отойти от них, пока не случилось несчастье.

— Трудно… Я ведь понимаю… — проговорил Махмуд.

— Грозят?

— Да…

— Держись ближе к Косте.

— Он и сам-то в не лучшем положении.

— Но не хнычет.

— Что, неправда? — Костя почесал больное место на голове. — Кто-то из вас меня здорово стукнул, а я не побоялся и пошел на вечеринку. И еще пойду, если надо будет.

Махмуд поднял голову и посмотрел на Костю. Потом покачал головой.

— У тебя есть защита — Алексей.

— Когда я удрал от Долговязого, не Алексей мне помог, а Михаил Анисимович… — Костя глянул на Михаила: не сказал ли он чего лишнего? — Приходи ко мне, будем друг друга держаться. Я ведь Михаилу Анисимовичу неродной, и все-таки он считает меня братом.

— Крепко подумай, Махмуд, — снова вмешался в разговор Михаил. — Тебе еще не поздно уйти от них.

Махмуд снова угрюмо смотрел в стакан, медленно помешивая ложечкой чай.

Костя с Махмудом пошли в магазин покупать книгу «Радиотехника». За дверью Махмуд попросил Костю:

— Ты впереди иди, посмотри, нет ли кого поблизости.

— Кого ты боишься? — спросил Костя.

— Посмотри, нет ли где Долговязого или Витьки.

Костя добросовестно выполнил просьбу и, вернувшись, сказал:

— Везде посмотрел, никого не видно.

Махмуд, выйдя из парадного, неожиданно задал Косте каверзный вопрос:

— Михаил Анисимович знает о делах Крюка и Долговязого?

— Он все знает, — решительно ответил Костя.

— А почему же не арестовывает?

— Значит, не наступило время.

Ребята перешли на другую сторону улицы. Михаил наблюдал за ними из окна и думал о том, что о происшедшем разговоре обязательно надо доложить подполковнику. Он был теперь уверен: Махмуд в шайке случайный человек.

Она сама пришла в отделение и попросила дежурного указать ей, где комната, в которой сидит Михаил Анисимович. Фамилию она не знала. Когда она вошла в кабинет и назвалась матерью Махмуда, Михаил обрадовался и усадил женщину на стул. У женщины было сморщенное и скорбное лицо, мозолистые, перевитые венами худые руки. И вся она — сморщенная и иссохшая — на первый взгляд казалась беспомощной, в блеклых глазах ее нельзя было уловить никаких чувств, кроме смирения.

— Я вас слушаю, — сказал Михаил, с жалостью глядя на вздрагивающие сухие руки женщины.

— Услыхала я от Махмуда, что он с твоим братом дружбу завел, вот и пришла, — неожиданно звонким голосом начала женщина. — Сама-то я больше не в силах с ним совладать. Совсем отбился от рук. Так уж ты, милый человек, помоги мне, повлияй на него или пристращай, что ли. Хоть и ушел он от меня, да ведь сын…

Михаил улыбнулся, когда женщина назвала Костю его братом, он не стал разуверять ее, даже чувство гордости вдруг ощутил он и сказал мягко:

— Начали они вроде дружить, верно. А как же это Махмуд от рук отбился?

— Ведомо, как. Стали приходить дружки, уговорили учиться в техникуме, он и удрал, не сказавшись. Теперь бегает с охальниками и учиться-то не учится — была я в техникуме, узнавала. Нашел себе товарищей — по вечеринкам да по киношкам шатаются, а там и хулиганят, говорят люди. Пропадет мальчишка, чует мое сердце. Забыл и мать свою старую, ни стыда, ни совести не стало, в охальника превратился… — Женщина заплакала, приложила к глазам кончик темного платка.

Но на Михаила слезы не подействовали, и он сказал:

— Сами во многом виноваты, мамаша. Зачем вы его в церковь таскали, в кино не разрешали ходить? Молились бы себе на здоровье, никто не запрещает, а мальчика портить не следовало. Тем более он у вас приемный сын.

— Как это так: портить? — женщина перестала вытирать слезы и уставилась на Михаила узкими подслеповатыми глазами. — Я его хотела к смирению приучить, чтобы он, значит, хоть бога боялся. Теперь вон какие дети-то пошли: то им подай, другое приготовь. Разве я плохо бы сделала, если бы он стал смиренным да послушным? Или такого закона нет? Хулиганить надо?

— Хотели басурманского сына к Христу привести? Нет, мамаша, не смиренные да послушные нам нужны, а люди с чистой совестью и волевые, — возразил Михаил. — Вы собирались из него сделать святого, вот он и убежал. Стыдно ему, наверно, было в церковь ходить…

— Стыдно? А старую мать бросать не стыдно?

Женщина вскочила и сжала сухие кулачки. Глаза ее, до этого потухшие, вдруг заблестели, лицо порозовело. Трудно было предположить, что она может быть такой боевитой.

— Он вас не бросил: приходит навестить, денег вам дает, от своей маленькой стипендии отрывает.

— Не деньги это, гроши!

— Как вам не стыдно! — не выдержав, повысил голос Михаил, — Разве вам не известно, что ваш сын, отдавая вам половину стипендии, сам нередко голоден?

— Пусть не бегает, живет дома. — Женщина подошла ближе к столу и положила кулачок на край стола, будто собираясь застучать. — Так вы с ним поговорите, или вы с ним заодно?

Михаил посмотрел на кулачок и прищурился.

— Я с вашим сыном уже говорил и еще поговорю, попрошу его получше учиться, заботиться о матери, но не буду его наставлять, чтобы он молился богу. Наоборот, посоветую этим делом не заниматься.

— Нехристь ты, вот кто! — крикнула женщина и, лег* ко шагая, направилась к двери.

Михаил беззвучно засмеялся: «Только нехристем я не был. Теперь и это высокое звание имею».

В кабинет вошел следователь Ходжаев и, кивнув головой на дверь, озабоченно спросил:

— Зачем она приходила?

— Просила сына вернуть в христианскую веру, — засмеялся Михаил.

Но Ходжаев не разделял его веселости.

— Знаешь, Михаил, у этой бабы жила Анфиса, вместе они побирались, к ней иногда заходила Мария Туликова.

— Что ж ты об этом раньше не говорил? — вскочил Михаил.

— А я сам только сегодня узнал.

— Подполковнику уже доложил?

— Конечно.

Михаил выбежал из отделения. Надо было немедленно найти Махмуда. Конечно, искать прежде всего в техникуме, в общежитии.

Техникум помещался в большом новом здании, — одна половина его стояла еще в лесах, вокруг много было навалено песку, досок, шифера. Михаил, посматривая на висящую над головой проволочную сетку с кирпичами, которую переносил подъемный кран, осторожно пробрался к дверям.

Директор техникума — лысый мужчина в темных роговых очках — встретил Михаила, как старого знакомого, прикрыл дверь и пододвинул стул к столу.

— Очень хорошо, что вы пришли, — сказал он, садясь за стол.

— Что такое? — спросил Михаил с тревогой.

— Вот уже два дня, как у нас началась практика студентов на заводе, а Махмуда Искандерова мы никак не можем найти…

— Я видел его вчера.

— Ох, гора с плеч! — облегченно вздохнул директор. — А то мы с ног сбились: в общежитии не появляется, у матери его нет. Скажите, пожалуйста, где он шляется?

Михаил решил не скрывать ничего и сказал:

— Я его сам ищу, мне он очень нужен. Давайте держать связь по телефону: если он появится у вас, сообщите мне, если я его найду, то уведомлю вас.

Из техникума Михаил заехал домой. Костя листал только что купленную книгу «Радиотехника». На вопрос Михаила, куда пошел Махмуд, Костя ответил:

— Не знаю.

Теперь было ясно, что мать приходила в отделение узнать, где находится ее сын, и Михаил, ругнув себя за оплошность, поехал в управление к подполковнику Урманову.

Утро выдалось какое-то особенно душное: в застойном воздухе — ни движения, листья деревьев поникли, и над городом спозаранку повисла пыльная кисея. По улицам медленно ползли поливочные машины, от асфальта шел пар, и дорога высыхала почти вслед за машинами. Михаил пришел на работу уже потный. Не успел он переступить порог, как дежурный, видно, поджидавший его, сказал:

— Майор вызывает.

Копытов сидел в кабинете бледный и злой. Еле заметно кивнув вместо приветствия, он подписал бумажку и, не поднимая головы, спросил Михаила: