Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 91

• Предыдущая
• 91/170
• Следующая

Жан-Клод улыбается, качает головой и смотрит на оставшийся участок стены. Затем возобновляет подъем, хотя останавливается чуть чаще, движется чуть медленнее, но сохраняет размеренный темп.

Проходит еще пятнадцать минут, и мы наблюдаем, как он бросает свое тело вперед, опираясь на зубья «кошек», переваливается через край ледяной стены, ведущей к Северному седлу, и вгоняет правый ледовый молоток в невидимую нам горизонтальную поверхность. Затем исчезает.

Несколько секунд спустя — очевидно, Же-Ка привязался к точке опоры, которую он организовал на поверхности седла, — его голова и плечи вновь появляются над краем, и вниз начинает спускаться вторая веревка.

— Давайте сюда лестницы! — кричит Жан-Клод.

Что мы и делаем, но только после того, как все восемь человек, стоящих и сидящих под отвесной стеной, криком приветствуют его.

Лестницы, которыми пользуются спелеологи, поделены на секции по 50 футов; для того, чтобы подняться на Северное седло, нужны все четыре. Не доверяя креплению, соединяющему смежные части, Же-Ка спускается и укрепляет каждую 50-футовую секцию короткими отрезками «волшебной веревки», ледобурами и крюками. Это тяжелая работа, и когда последняя лестница надежно закреплена, Жан-Клод уже весь мокрый от пота. Он спускается к нам к подножию ледяной стены; мы хлопаем его по спине и плечам, поздравляем своими охрипшими от разреженного высокогорного воздуха голосами.

Дикон демонстрирует шерпам и всем нам свою уверенность в абсолютной надежности лестниц, отстегнувшись от общей веревки и поднявшись наверх; зубья его «кошек» вгрызаются в деревянные планки. Мы по очереди следуем его примеру — Реджи замыкает цепочку, пропуская вперед всех носильщиков. Я поднимаюсь вслед за моим старым другом Бабу Ритой, который с ловкостью обезьяны карабкается по веревочной лестнице с деревянными ступеньками, оглядываясь и улыбаясь мне, пока я не начинаю сердиться. Мне хочется прикрикнуть на него и напомнить правило трех точек — во время восхождения три части тела должны иметь надежную точку опоры (например, две ноги и рука, две руки и нога, неважно), — но для этого придется снять кислородную маску, а я уже привык к преимуществам «английского воздуха». Бабу благополучно завершает подъем и протягивает мне руку, чтобы помочь рывком перебросить тело с лестницы на край Северного седла. Затем сильные руки Бабу хватают меня за предплечье и подмышку, помогая встать.

Я отхожу на несколько шагов от лестницы и окидываю взглядом вид, от которого захватывает дух.

Мы забрались на «полку», где предыдущие экспедиции ставили свои палатки, — впадину на северной стороне Северного седла, верхний ледяной гребень которого служит превосходной защитой от ветра и лавин. Однако «полка», где в 1922 году хватало места для нескольких десятков палаток, в 1924 году сократилась до ледового выступа шириной 30 футов, годного лишь для одного ряда палаток, а теперь ее ширина составляет меньше десяти футов. Слишком близко к обрыву и слишком мало места, чтобы служить нам четвертым лагерем.

Как бы то ни было, это превосходное место для отдыха, и почти все рассаживаются вдоль южной стены «полки». Я плюхаюсь на лед рядом с остальными и жду, пока появится Реджи с тремя последними шерпами. Она предупреждает их на непальском и тибетском, чтобы они не освобождались от груза — предстоит еще выбираться с этой защищенной, но узкой «полки», — а затем садится рядом со мной и повторяет на английском то, что сказала им.

Ветры и снежные лавины сбросили с «полки» все палатки и другие следы пребывания предыдущих экспедиций, кроме одной упавшей палатки зеленого цвета — брезент превратился в лохмотья, но один шест все еще торчит — прямо у наших ног. Я указываю ногой на зеленый брезент и говорю, обращаясь к Реджи и Жан-Клоду:

— Подумать только… Здесь мог спать Мэллори.

— Вряд ли, — возражает леди Бромли-Монфор. — Это наша с Пасангом палатка; мы поставили ее в августе, когда застряли тут на целую неделю.

Я уже перекрыл кислород и снял с лица маску, но теперь жалею об этом: она могла бы скрыть дурацкий румянец, внезапно заливающий мои щеки. Мы долго сидим и любуемся потрясающим по красоте видом — у нас под ногами змейкой уходит вдаль почти весь ледник Восточный Ронгбук (отсюда видна дорога до первого лагеря), слева к небу поднимается громада Чангзе, а справа небо разрезают нависающее плечо Эвереста и крутые, неровные участки Северного седла.

Жан-Клод оглядывается на сидящих шерпов.

— Где le Diacre?[52] — спрашивает он.

— Мистер Дикон? — говорит Реджи. — Он вместе с Ниймой Тсерингом, Тенцингом Ботиа и охапкой бамбуковых вешек пошел искать более подходящее место для четвертого лагеря.

— А мы почему сидим? — спрашиваю я.

Мы с Же-Ка с трудом поднимаемся на ноги, я снова включаю подачу кислорода, и мы идем по узкой полоске льда, отделяющей вытянутые ноги носильщиков от 1000-футового обрыва к леднику, по следам Дикона и двух шерпов, которые ведут вверх за пределы «полки», на само Северное седло.

Поднявшись на него, мы с Жан-Клодом останавливаемся, вытаращив глаза, и несколько секунд не можем сдвинуться с места. Перед нами открывается вся Северная стена Эвереста, словно кто-то раздвинул театральный занавес. Слева, позади последних гигантских пирамид изо льда от Северного седла гигантским 4500-футовым отростком вздымается Северный гребень, который затем соединяется с Северо-Восточным гребнем — Дикон по-прежнему называет его Северо-Восточным плечом Эвереста — на высоте 27 636 футов. С места соединения Северного и Северо-Восточного гребней высоко над нами до настоящей вершины Эвереста еще миля вправо по кромке гребня. Северная стена, в том числе Большое ущелье Нортона, с той точки, в которой находимся мы, кажется вертикальной, но я знаю, что это обман зрения — так выглядят все подобные стены от подножия горы. Ущелье, возможно, будет наилучшим маршрутом, особенно если сильный ветер прогонит нас с гребней.

Даже без биноклей мы с Же-Ка ясно видим две трети пути вверх по Северному гребню, прямо впереди нас, до едва заметного понижения, где Дикон планировал разбить пятый лагерь. Ниже Северный гребень состоял из неровно закругленного каменного контрфорса, который вскоре исчезал в горбатом поле из снега и льда, которое тянулось к нашей заснеженной впадине Северного седла.

Это странно. Мы можем отчетливо видеть отходящий от вершины облачный султан, похожий на 20-мильный белый шарф на фоне ослепительного голубого неба, а также еще один султан, поднимающийся от Северо-Восточного гребня и верхней части Северного гребня, словно там бушует ураган, — но здесь, на Северном седле, полный штиль. Я помню, как Дикон рассказывал, что когда он с Мэллори и остальными добрался до этого места во время разведывательной экспедиции 1921 года, то ветер на Северном седле — за исключением ледяной «полки» позади нас, которая с тех пор значительно уменьшилась, — был настолько силен, что стоять можно было не больше нескольких секунд. Встать на том месте, где шли мы с Жан-Клодом, было равносильно смерти. Вот, подумал я, в чем разница между восхождением на Северное седло в короткий промежуток времени между зимой и началом муссона и восхождением во время сезона муссонов.

Отпечатки ботинок с «кошками» Дикона и его двух шерпов отчетливо видны на снегу, и мы идем по ним вверх и дальше на запад, за «полку» изо льда. Позади нас Реджи подняла Бабу Риту и трех других носильщиков, хотя здесь, на высоте 23 000 футов, их движения замедленны. Если кому-то из шерпов станет плохо, Дикон планирует дать ему кислород; в противном случае дышать кислородом на Северном седле будут только четверо альпинистов.

Непонятно почему, но я не ожидал увидеть здесь, на Северном седле, зияющие провалы расселин. Совершенно очевидно, что они должны быть — лед продолжает откалываться с Северного седла и падать прямо на ледник Восточный Ронгбук далеко внизу. Но мне кажется — несмотря на прочитанные отчеты предыдущих экспедиций и на рассказы Дикона о том, как мы будем выбирать дорогу между расселинами на Северном седле, — я по какой-то причине предполагал, что поверхность седла окажется более гладкой.

• Предыдущая
• 91/170
• Следующая