Поджигатели (Книга 1) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 118

• Предыдущая
• 118/189
• Следующая

Усташи сидели молча и внимательно слушали. Только изредка, когда дело касалось каких-нибудь деталей технического свойства, они вставляли свои замечания.

Когда совещание было закончено, Пиччини сообщил, что в Лугано явились офицеры французского Второго бюро. Один из них, майор Годар, уже держит в руках нить заговора. Если его не убрать, он может провалить дело.

Кроне злобно поглядел на Пиччини: проклятый итальянец раззадорил их разговорами о деталях плана и только после этого преподнёс своё сообщение, которое ставило весь план под угрозу отмены.

— Один из ваших людей, — властно сказал Кроне Павеличу и повёл глазами в сторону Вучича, — должен убрать этого Годара теперь же.

Павелич отрицательно мотнул головой:

— Я не могу рисковать своими людьми ради какого-то паршивого майора!

— Да, да, — спохватился и Пиччини, — это отборные люди. Специально для короля!

Ни с кем не простившись, Кроне вышел, сопровождаемый Отто. У ворот он без церемонии сел за руль автомобиля Пиччини.

— Вам, мой милый Шверер, придётся заняться этим Годаром, — сказал он по дороге.

— Но позвольте, — вспыхнул Отто. — Я не простой убийца, который…

Кроне перебил:

— Вы всегда тот, кого я хочу в вас видеть. Запомните это, Шверер! В деле с королём мы обойдёмся и без вас.

Отто молчал. Попасть в руки швейцарской полиции?.. Где гарантия, что Отто удастся удрать раньше, чем поднимется шум?

Кроне неожиданно затормозил. Не говоря ни слова, он развернулся и поехал обратно к «Вилле Давеско».

У калитки они увидели растерянного Пиччини.

— Мой автомобиль!.. — крикнул было итальянец, но Кроне не дал ему говорить.

— Нужно сделать так, чтобы в определённое время Годар был там, где мы можем… им заняться.

— О, тут я не могу вам помочь! — сказал итальянец.

— Я выбью из вас душу, — грубо сказал Кроне, — если вы этого не сможете.

Отто впервые видел Кроне таким.

— Когда и где вы хотите его видеть? — смиренно спросил итальянец.

— Через час на станции Паццалло фуникулёра Сан-Сальвадор. Там, где кафе! — приказал Кроне и уехал на автомобиле Пиччини, не обращая внимания на протесты итальянца.

Годар очнулся от тяжёлого сна. Одеяло сползло ему на лицо. Нечем было дышать. Он вылез из постели, чтобы принять порошок веронала. Но потом передумал: решил не откладывать до завтра отправку телеграммы. Присел к столу и быстро зашифровал депешу кодом, который был ему дан генералом для этой поездки. Годар просил прислать сюда своего помощника с одним-двумя надёжными людьми.

Сунув написанное в карман, Годар отправился на улицу Кановы. Сдал депешу на телеграф и не спеша побрёл домой.

В звёздном сиянии безлунной ночи внизу темнело озеро. Где-то очень далеко, у поворота за Монте-Больо, как брошенная на воду горсть светляков, переливался огоньками пароход. Годар остановился и следил за ним, пока пароход не скрылся за выступом горы.

С набережной доносились приглушённые звуки струнного оркестра. Вправо, за Парадизом, подобно увешанному лампочками воздушному шару, высоко в небе сверкал огнями ресторан на вершине горы Сан-Сальвадор. Его как бы удерживала от полёта в чёрную бездну неба тоненькая цепочка огней, тянувшихся вдоль линии фуникулёра.

Вдыхая приторный аромат розовых кустов, перемешанный с запахом раскрывшегося табака, Годар медленнее, чем обычно, приближался к своему пансиону. Улица была пустынна.

Вдруг он остановился. Навстречу ему послышались торопливые шаги. Как это иногда бывает с нервными людьми, Годар угадал, что это шаги человека, ищущего именно его. Здесь можно было ждать всего, и рука Годара сама собою опустилась в карман, где лежал браунинг. К своему удивлению, он узнал в поспешно приближающемся пешеходе капитана Анри.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего… решительно ничего…

— Ты был у меня?

— Мне стало невыносимо скучно… Живём, словно монахи… Давай поднимемся на Сан-Сальвадор, посмотрим на город с высоты.

— Что же, — без особой охоты, но и без сопротивления, ответил Годар.

У подножья величественной громады Сан-Сальвадора было пустынно.

Вагончик фуникулёра медленно потащился по крутому склону. Открылся безграничный вид на Луганское озеро и на горы чуть не до итальянской границы.

Оживление Анри внезапно прошло. Он сидел молчаливый, как будто чем-то подавленный.

Вагончик, громыхая, миновал мост над пропастью.

— Паццалло! — крикнул кондуктор. — Пересадка в другой вагон.

— Почему пересадка? — удивился Годар, с неохотой вылезая из вагона.

— Подъем будет вдвое круче, — сказал Анри. — Нет смысла ехать дальше. Останемся здесь. Тут нам дадут вина.

Не ожидая ответа, Анри направился к веранде маленького ресторана.

Годар лениво тянул кисловатое вино. Анри пил жадно. Он приказал подать вторую бутылку.

Годар поглядывал на приятеля, пытаясь угадать, зачем тому понадобилось тащить его сюда среди ночи. Он был уверен, что это неспроста. Анри не принадлежал к числу людей, поддающихся безотчётным порывам. Каждый его шаг был обдуман и рассчитан. Незаметно для себя Годар закурил предложенную Анри сигарету, хотя со дня приезда в Лугано дал себе слово не курить. Анри предложил вторую.

— Странный вкус у твоих сигарет, — сказал Годар. Он уже не мог удержаться и, как прежде, прикуривал от ещё не потухшего окурка.

Минут через двадцать Анри поднялся.

— Я сейчас вернусь, и мы поедем домой.

— Да, мне что-то захотелось спать от твоих дрянных папирос.

Годар заплатил за вино и, подойдя к перилам, ещё раз полюбовался панорамой. Появился ущербный месяц. В его неуверенном свете озеро серебрилось широкой дорогой, и горы казались выше и чернее. Темнота казалась таинственной, и Годар подумал, что именно там-то, за этой непроницаемой завесой, и находится то, чего он искал всю жизнь, — счастье. Быть может, именно теперь, когда за его плечами были двадцать лет опыта, какого не даёт никакая другая профессия, он и не сумел бы ясно ответить на вопрос, что он разумеет под словом «счастье». Но ведь были и в его жизни времена, когда это понятие представлялось конкретным до осязаемости, когда общечеловеческое понятие счастья не носило на себе отвратительных следов нечистых человеческих судеб, прошедших сквозь его мозг и душу. Было же, чорт возьми, время, когда все на свете ещё не было обезображено всепроникающим светом его службы, под ядовитыми лучами которого, как под эманацией радия, мясо отваливается от костей и самый скелет разваливается, не сдерживаемый распавшейся тканью сухожилий. От человеческого богоподобия остаётся лишь куча смрадной слизи. По крайней мере, последние десять лет своей жизни Годар шагал по такой слизи…

• Предыдущая
• 118/189
• Следующая