Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 27

• Предыдущая
• 27/126
• Следующая

— С полицией шутки плохи! — Лемке кивнул на висящий на спинке стула пиджак Эгона: — Вот что было нам нужно.

Эгон не понял.

— Отличная почтовая сумка, — пояснил Лемке.

— Она к вашим услугам!

— К сожалению, поздно, доктор! Мне пора исчезнуть.

— Куда?

— В Берлин.

— Плохое место.

— Да. Очень сильно проветривается. Можно схватить насморк…

— Без вас я не могу быть тут полезен?.. Хотя бы в качестве почтовой сумки?

— Теперь вы не слишком надёжный почтальон. Именно поэтому-то я к вам и пришёл, рискуя дурным знакомством. Лучше вам куда-нибудь уехать!

— Я только что из Австрии.

— Знаю.

— При желании, конечно, я мог бы туда вернуться.

— Гиммлер там, как дома. Вам полезно на некоторое время убраться за пределы нашего рая.

— Едва ли осуществимо.

— Ваша фирма посылает экспертов в Чехословакию. Я бы советовал вам как можно скорей…

— Мне что-нибудь угрожает? — спросил Эгон.

— Что может угрожать читателю нелегальных романов? На вас заведут карточку. Вы утратите чистоту репутации. А она может нам пригодиться.

— Я рассчитывал немного отдохнуть…

Лемке состроил лукавую мину и многозначительно сказал:

— Вы были бы там с фройлейн Германн.

— С Эльзой?

Лицо Эгона говорило больше, чем если бы он стал выражать своё отношение к этому предложению словами самого гневного возмущения. Наконец он с отвращением проговорил:

— И обязанности фройлейн Эльзы заключались бы в наблюдении за мной.

От неожиданности Лемке сел и молча уставился на Эгона.

— Фройлейн Эльза работает в этом почтенном учреждении, — повторил Эгон.

— Такие вещи не сообщаются случайным знакомым.

Эгон долго сидел неподвижно, опустив голову. Потом достал из стола конверт и бросил перед Лемке. Тот с удивлением прочёл анонимное письмо, разоблачавшее Эльзу Германн как агента гестапо при Эгоне.

Лемке ласково тронул Эгона за плечо и попытался сказать несколько слов утешения. Но тут он увидел, что они звучат вовсе неубедительно: если в анонимке сказана правда — она отвратительна. Франц постарался переменить разговор.

— Что бы вы сказали, доктор, если бы я попросил от вас услуги, требующей большого мужества?

— Не думайте, Франц, что я перестал быть мужчиной…

— Товарищи вас знают.

— Вы преувеличиваете, Франц.

— Если в те тяжёлые годы капитан Шверер мог не выдать своего механика Лемке, то можете ли вы не быть мне другом теперь? Настали трудные времена для Германии, доктор. На стороне разбойников в чёрных мундирах — сила государственного аппарата. Это так, но не нужно это переоценивать. Наша задача — помочь народу в борьбе против наци, как бы трудна она ни была.

— Она ещё не кажется вам безнадёжной? — спросил Эгон.

— Мы не так легко теряем надежду, доктор!

— Но ведь ваша партия потерпела поражение, она перестала существовать.

— Уйти в подполье ещё не значит быть разгромленным.

Эгон в сомнении покачал головой:

— Боюсь, что наименее сознательная масса переходит на сторону других вождей.

— Нельзя закрывать глаза на то, что мы имеем дело с очень ловким врагом. Ещё одна-две таких бескровных победы, как Рейнская область, как Австрия, и Германия повернёт за Гитлером. Мы готовы к этому.

— На что же вы надеетесь?

— Кто же поверит, что народ, родивший Маркса и Энгельса, Либкнехта и Тельмана, безнадёжен? Он может заболеть…

— Длительно и тяжело, — вставил Эгон.

— Но как бы ни была ужасна бездна, в которую Гитлер ввергнет Германию, кризис и выздоровление наступят!

Было уже поздно, когда Лемке собрался уходить. Перед тем как проститься, он спросил:

— Вы помните мою профессию, доктор?

— Бывало вы так часто повторяли мне, что ваша мечта — вернуться к фрезерному станку… Забыть это просто невозможно, — с добродушной усмешкой сказал Эгон.

— Нет, нет! — поспешно перебил его Лемке. — Я говорю о той профессии, которой обучила меня война.

— Когда-то вы были самым исправным шофёром в Германии, — улыбнулся Эгон.

— И вы могли бы рекомендовать меня кому-нибудь?

— Охотно, но кому?

Лемке посмотрел в глаза Эгону.

— Мне хотелось бы работать у вашего отца.

— Вы не хуже меня знаете, какому просвечиванию подвергнется человек, желающий возить генерала фон Шверера.

— Я никогда не решился бы просить, если бы не был уверен в том, что не могу вас скомпрометировать. Я уже сказал вам: за кормой у Бодо Курца чисто, как у самого густопсового наци.

Эгон молча протянул Лемке руку.

Уходя, Лемке увидел экономку в прихожей. Она мирно спала на стуле.

— Заприте дверь, тётушка. И вот что… Я ещё зайду кое о чём с вами потолковать. Но, — голос его сделался строгим, — смотрите, ни звука о том, что я был. Понятно?

Только когда сигара стала жечь губы, Эгон очнулся. Злобно швырнул окурок и налил себе вина. Выпил всё, что осталось в бутылке. Эльза?! А это не может быть клеветой?.. Он не может, не хочет поверить! Нет, он не верит!.. Эльза! Какой бред!..

Он решил больше не думать об этом, но и сам не заметил, как через минуту мысли вернулись к тому же. Зачем Эльзе быть с ними? Она разумная девушка.

Эгон с треском отбросил крышку рояля и ударил по клавишам. Бурю листовского отчаяния сменил экстатический ритм равелевского «Болеро». Эгон любил его. Кто пляшет его теперь на окровавленных полях Андалузии, на руинах Мадрида? Не служит ли знойное пение флейт маршем для мавров, бредущих по выжженным плоскогорьям Кастилии? Эта музыка должна быть им понятна… Об африканских песках, о шаге караванов, о тенистой ласке оазисов поют флейты под мерный аккомпанемент барабана… За звоном струн рояля Эгон слышит оркестр. Пальцы ударяют все медленней. Танец становится маршем варваров… Мавры идут расстреливать Европу! Европа! Эльза!.. Эльза!..

Францу Лемке так редко удавалось бывать дома, что теперь, во время этого приезда в Любек, он не без труда приноравливался к жизни, которую приходилось вести его жене. Из типографии она приходила поздно ночью, а иногда и под утро, если цензура «наводила порядок» в полосе объявлений. Все содержание открытой немецкой прессы было давно и достаточно надёжно «унифицировано» ведомством Геббельса, и единственным местом, где немцы могли дать свободу своему перу, была последняя полоса газеты: на ней печатались объявления. Но именно эта-то полоса и доставляла больше всего хлопот наборщице Кларе Буш, так как даже в объявлениях цензура искала подвоха и заставляла переделывать их по десять раз.

• Предыдущая
• 27/126
• Следующая