Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 48
- Предыдущая
- 48/126
- Следующая
— А что ждёт меня за постояльца, о котором не сообщено в полицию? — со вздохом сказал хозяин и взял деньги.
19
Далеко за полночь Эгон поднялся из-за стола. Комната была полна табачного дыма. Голова кружилась.
Он вышел на улицу. Деревня спала. Все окна были темны. Эгон пошёл к морю. Волны нехотя лизали песок и с лёгким шипением сбегали обратно. Облака медленно плыли по небу. Они были длинные и тощие, будто истомлённые долгим странствием. Края их висели неровными тёмными лохмотьями, похожие на поля изношенной шляпы. Вереницы облаков ползли, как усталые мысли, подгоняемые какою-то неведомою силой, беспорядочные, цепляющиеся друг за друга. Эгон стоял на мягком песке, широко расставив ноги и закинув голову. Он так долго смотрел на небо, что заболела шея и стало рябить в глазах. В голове беспорядочным, расстроенным хором, точно перепутанные зубчатки часов, бежали, цеплялись друг за друга разрозненные формулы, цифры…
Когда месяц выглядывал в окна между облаками, море становилось белесым, как жидкое молоко. Самый невзыскательный художник назвал бы его сейчас безобразным, но Эгон жадно смотрел на него и думал, что, может быть, видит его в последний раз. Теперь, когда в голове совершенно созрел проект, он должен был как можно скорей убраться за пределы Германии.
Уехать из Германии?.. Чепуха!.. Он же не политик. Ему будет отлично и здесь. Ему дадут много денег. Ему дадут, наконец, покой, долгожданный покой! Он сможет наслаждаться им сколько угодно. С утра до вечера, ежедневно, летом и зимой. И не будет ему никакого дела до того, что произойдёт за его спиной. Война?.. Ну что же, может быть, и война: всеевропейская, мировая, — какая угодно! Германия с её морями и реками, горами и лесами, со всеми немцами останется на месте.
Ах, чорт побери, опять он в воде! Второй раз за сегодняшний день. И на этот раз ботинки мокры насквозь.
Да, так, значит, все немцы останутся на месте. Ну, конечно, куда им деться? Никуда они не уйдут, кроме разве тех, кто окажется в армии, и тех, кто будет в концлагерях, и тех, кто в тюрьмах, и тех, кто… Постойте, постойте, дорогой доктор, вы зарапортовались: если дальше так считать, то ведь на своём месте не останется ни одного немца!
А что вы, собственно, доктор, подразумеваете под «своим местом»? И кто, собственно, имеет право определить это место для народа, как не сам народ?
Каков же вывод? Значит, за теми, кто обещает ему благополучие и покой в обмен на конструкцию нового истребителя, Эгон не признает права определить место народа в жизни? Значит, то, что он сейчас делает, он делает не для народа, распорядителя жизни, а против народа? Он должен себе это прямо и честно сказать. Ну и что же, он не должен делать истребитель, не должен брать из рук наци в награду деньги и покой?..
Эгон медленно пошёл к деревне. Над нею, без видимой причины, вдруг пронёсся одинокий лай, ему ответили собаки на разные голоса в разных концах деревни. На минуту все слилось в безобразном концерте и вдруг оборвалось так же внезапно. Ещё разок-другой тявкнула где-то зачинщица и, не получая ответа, замолчала.
Таинственные шорохи, которые принято называть тишиной, слышались вокруг. Ни одного огонька, кроме окна Эгона. Оно одиноко светилось в ночи…
Почему не бывает на свете чудес? Почему, придя сейчас в свою комнату, он не застанет в ней Эльзы?..
Эгон подошёл к приёмнику и повернул выключатель. Из ящика завывали саксофоны джаз-банда. Англия танцевала. В Париже пели шансонье.
Эгон поискал в эфире. Фокстроты, скрипки, скабрёзные песенки и церковные службы. Всяк спешил развлечься на свой лад перед тем, как мир утонет в новом море крови.
Вот Эгон услышал: «Дорогие друзья, как мы обещали, начинаем сегодняшнюю передачу в час по среднеевропейскому времени…» Немецкий язык — сейчас начнётся очередное враньё. Но почему Эгону так знаком этот голос? Что-то хорошее, дружески тёплое звучит в этом баритоне.
Эгон протянул руку, чтобы повернуть выключатель радио.
«Слушайте, слушайте! Дорогие друзья, говорит передатчик „Свободная Германия“.
Так вот чей это голос, вот почему он знаком Эгону — это говорит Лемке!
«Дорогие товарищи, закройте двери, опустите шторы на окнах. Сейчас вы услышите голос нашего певца. Он вырвался из концлагеря, чтобы снова петь для вас. Итак…»
Голос исчез за дробным треском помех. Треск был методичен и резок. Он врывался в тишину ночи, как стук пулемёта, — это была работа мешающей станции.
Эгон с досадою выключил приёмник.
Ну что же, из-за чего Эгон так волнуется? Почему у него вдруг задрожали руки. Лемке? Что до него Эгону? Он же все решил: путь ясен. Если в уравнении и остались неизвестные, то основной показатель открыт: деньги и покой!
Вот здесь, на столе, — цена богатства и покоя: листки, исписанные формулами.
Эгон ещё раз проверил записи и сложил в ящик стола. Потушил лампу и повалился в постель. Усталость разливалась тёплой истомой. Эльза…
Эгон проснулся рано. Где-то под окном пела птица. От берега, из светлоголового простора, доносился неустанный шопот моря. Ломая горизонт зубцами коричневых парусов, выходила в море флотилия рыболовов.
И сегодня работа спорилась.
Ко второму завтраку Эгон спустился в зал. Он был единственным посетителем.
Дочка хозяина прислуживала, хлопотливо постукивая деревянными башмаками. Чорт возьми, города ещё как-то держатся. В них не было так заметно обнищание. А ведь такие деревянные башмаки носили раньше в этих краях только рыбаки, да и то не при гостях.
К концу завтрака прикатил на велосипеде хозяин. У него был хмурый вид, но, увидев Эгона, он заулыбался и ещё по ту сторону двери резко выбросил руку:
— Хайль Гитлер!
Эгон, не вставая, ответил:
— Здравствуйте.
— Все устроилось как нельзя лучше! — сказал хозяин, потирая руки. — Вы останетесь у меня, сколько вам будет угодно!
— Завтра вечером я уеду.
— Как это грустно, да, да, очень грустно.
— Но ведь я же вам сказал, три дня, только три дня!
— Я думал, если все устроится с регистрацией, вам будет приятно отдохнуть у нас… Такой воздух. И тишина. Вы, как король, на всем Штранде. Можете предаваться вашим научным мыслям.
- Предыдущая
- 48/126
- Следующая
