Библиотечный детектив - Штейн Инна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/22
• Следующая

Но к чему бы приснились ей эти дивные глазки? Неужели это был какой-то намек, какая-то подсказка подсознания? «Нет, Анет, ты точно свихнулась, такие люди убивают только словами», – подумала Анна Эразмовна и, окончательно очнувшись, стала вслушиваться в происходящее. Последним пунктом повестки дня был вопрос «О бесплатном предоставлении банки краски обратившемуся с просьбой в администрацию супругу умершей сотрудницы библиотеки Мишиной Л.Д. в связи с необходимостью произвести покраску креста».

– Мы должны быть милосердными, – сладким голосом вещало начальство. «Счас сблюю», – подумала интеллигентная Анна Эразмовна и проголосовала «за» вместе со всеми.

Те, кто решил ехать на кладбище, потянулись к автобусу. Ох, как не хотелось Анне Эразмовне ехать, но с совестью лучше было не заводиться -сгрызет. Слишком часто приходилось ей в последние годы бывать на кладбище, правда, чаще всего на 3-м еврейском.

Если вы думаете, что в Одессы три еврейских кладбища, так вы ошибаетесь. В Одессе было три еврейских кладбища. Когда было уничтожено первое, Анна Эразмовна не знала, а вот уничтожение второго наблюдала летом 1979 года. В тот год ее старшей дочери Полине исполнилось шесть лет, и они снимали дачу в Люстдорфе. Мотаясь в город на 29 трамвае, она скорее с любопытством, чем с возмущением смотрела, как бульдозеры сравнивают с землей могилы, сносят крепкий каменный забор и огромную красивую арку -вход на кладбище. Здесь весной 1919 года белогвардейцы расстреляли членов «Иностранной коллегии» и Жанну Лябурб в том числе. Не было в Одессе человека, который бы этого не знал. Ну, а приезжие изучали мемориальную доску, прикрепленную у входа на кладбище. И вот, однажды утром, оказалось, что ни кладбища, ни входа, ни доски уже нет. Или кто-то что-то сказал, или до этих идиотов самих дошло, только через пару дней арку стали восстанавливать, почему-то не на том же самом месте, это было совершенно непонятно, и без всяких архитектурных изысков, попроще, это как раз было понятно.

Любу хоронили на Таировском кладбище, основанном лет сорок назад и за эти годы превратившемся в огромный город мертвых. На новом участке без единой зеленой травинки экскаваторы ряд за рядом рыли могилы, в одну из них Любу и опустили.

На поминки Анна Эразмовна не пошла.

Через день после похорон Анна Эразмовна, вернувшись с работы, застала маму в слезах. Только этого ей не хватало. Беба Иосифовна объяснила, что была у Елизаветы Степановны, та совсем из сил выбилась: Верочка днем все время молчит, а ночью ее мучают кошмары, она кричит, плачет, зовет маму.

Что-то надо было делать. Еще раз поговорить с Андреем и Олегом? Ей совсем не хотелось этого делать.

Глупо было обижаться, но слаб человек, слаб!, и она вспоминала поездку на Слободку с обидой и раздражением.

Утром, по дороге на работу, она сообразила, куда ей не мешало бы сходить и притом поскорее.

Вырваться из библиотеки было не так просто. За многие годы работы Анна Эразмовна обрела все же кое-какую свободу маневра. Она могла пойти в университетскую библиотеку, в областной архив, иногда необходимо было сходить в Литературный или Краеведческий музей.

В половине десятого, соблюдая конспирацию, Анна Эразмовна пошла к редакторам и позвонила.

– Юлик, узнаешь? – кокетливо спросила она, услышав в трубке сонное «Алло».

– Обижаете, Анна Эразмовна.

– Юлечка, мне очень надо с тобой встретиться, ты когда на работе будешь?

– У меня урок в 12.45. А зачем я вам, вроде еще не Новый год?

– И не стыдно тебе смеяться над старой больной женщиной? Кыця наша солодкая, ты нам всегда нужна. Вот приду, все расскажу.

– Ой, Анна Эразмовна, вы меня заинтриговали, жду.

Вернувшись в отдел, она очень твердо и уверенно заявила Ларисе Васильевне, что ей необходимо сходить в Дом Ученых.

– Я что, когда-нибудь вам не разрешала? Если для дела, я только приветствую, -милостиво отвечала заведующая.

– Для дела, ой, для дела, – пробормотала Анна Эразмовна.

В половине двенадцатого, заранее, чтобы не спешить, она вышла из библиотеки, дошла по Пастера до университета (именно в этом здании она провела пять незабываемых лет на своем любимом мехмате), вышла наискосок на Щепкина, прошла небольшой квартал по переулку Маяковского, завернула на Гоголя (одну из самых красивых улиц Одессы), еще раз завернула и оказалась у Дома Ученых. Здесь у нее был школьный выпускной, сюда она водила детей на уроки английского, сама ходила на компьютерные курсы и по всяким библиотечным делам.

Но сегодня она только мельком взглянула на герб графов Толстых над воротами, вышла на Сабанеев мост и остановилась у парапета.

Впереди, через Тещин мост, виднелся порт, а за ним море. Как хорошо было просто стоять, улыбаться, подставлять лицо легкому ветерку, дувшему с моря, и думать о том, что ей несказанно повезло родиться в этом городе, да нет, не думать, а чувствовать это каждой клеточкой своего маленького, смешного, толстопузенького тельца. Как хорошо было просто быть живой.

Так простояла Анна Эразмовна довольно долго, времени у нее было достаточно, цель путешествия была уже близка, просто рукой подать. Потом она посмотрела на часы (была четверть первого), вздохнула, перешла на другую сторону и открыла тяжелую дверь знаменитой не только на всю Одессу, но и на весь мир школы Столярского. «Школа имени мине», – говорил Петр Соломонович, мало кто при жизни удостаивается такой чести. Конечно, Одесса уже не та, что прежде, когда каждый второй ребенок пиликал на скрипочке, чтобы стать как Ойстрах, а каждый первый бацал на фоно, чтобы стать как Гилельс. Но вундеркиндов и сейчас хватает. Люба привела Андрюшу в школу Столярского, когда ему еще шести не было. Как она гордилась сыном, как мечтала увидеть его на сцене…

Прозвенел звонок, и юные дарования вырвались на свободу. Они гоняли по коридорам, бесились и кричали, совсем как обычные дети. Анна Эразмовна в любой школе чувствовала себя, как рыба в воде. Дети безошибочно узнавали в ней училку, здоровались, показывали дорогу, а один смешной рыжий пацан просто взял ее за руку, повел на второй этаж, распахнул дверь в класс, закричал: «Здрасти, Юля Аркадьевна, вот я вам привел!» – и умчался.

– Какой замечательный ребенок, просто ясное солнышко, – расчувствовалась Анна Эразмовна.

– От этого солнышка у меня ожоги первой степени, – рассмеялась Юлечка.

Вот кто точно был замечательным человеком, так это она. Веселая, умная, талантливая, кончила консерваторию, сочиняла музыку, прекрасно пела и преподавала теорию музыки в школе Столярского. А уж какая красотка, просто пупсик: крепко сбитая, ладная (недаром играла в большой теннис), щечки пухлые, носик аккуратный, губки бантиком, глаза большие, карие, стрижка короткая, тьфу, осталось написать «особых примет нет», и словесный портрет готов.

История их знакомства была удивительной. Пару лет назад они с подругами писали очередной сценарий к очередному Новому году. Все было ничего: и шутки придумали, и песни написали, и роли распределили, а вот музыки, как всегда, не было. Больше так продолжаться не могло. Анна Эразмовна раскрыла свой блокнот, села на телефон и по цепочке, по цепочке, выслушивая бесконечные вежливые отказы, вышла на Юлечку. Через минуту она поняла, что нашла то, что нужно, а через пять – уже Юлю обожала.

– Ну, что вы опять придумали, Анна Эразмовна?

– Ладно, ладно, смейся сколько угодно. Ты мне опять позарез нужна, только совсем по другому поводу. Ты Андрея Мишина знаешь?

– Конечно, я тут всех знаю. Способный мальчик, Инна Яковлевна говорит, что у него большое будущее.

– А кто такая Инна Яковлевна?

– Это его педагог по специальности, очень известный, между прочим.

– Первый раз от тебя слышу, ты же знаешь, музыка – это не мой фасон и не мой размер. Как ты считаешь, мог бы Андрей поделиться с ней чем-то очень личным?

• Предыдущая
• 6/22
• Следующая