Выбери любимый жанр

Повесть о страннике российском - Штильмарк Роберт Александрович - Страница 38

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

…Встреча Панайота Зуриди с «другом Матвеем» произошла на дороге, близ кладбища, и явилась большой неожиданностью для честного грека. Когда Николо и Захариас объяснили ему, почему они привели «российского купца» связанным, Зоин отец плюнул предателю в лицо и молча пожал руку Баранщикову.

— Где твоя лошадь? — сурово обратился Николо к связанному. Матиас зябко поежился, но не ответил.

И хотя луна уже зашла и наступила самая темная, предрассветная пора южной ночи, лошадь все-таки отыскали. За седлом висели две увесистые переметные сумы. Их оттащили в кусты, но в эту минуту наверху, со стороны кладбища, на дороге показался огонек. Там шли двое, освещая дорогу перед собой.

Николо Зуриди коленом прижал к земле тело связанного предателя.

— Если издашь хоть звук — убью! — прошипел он Матиасу на ухо. — Лежи, не шевелись!

Остальные притихли в кустах.

— Да ведь это отец Иоанн! — первым встрепенулся Баранщиков. — С вашим аптекарем. Домой идут из часовни.

Через минуту здесь, прямо в кустах, при свете фонаря удалось рассмотреть содержимое переметных сум. Там оказалось немало всевозможных предметов одежды, мужской и дамской, пудра, духи, много дорогих украшений и три паспорта — итальянский, британский и польский, последний на имя Матиаса Гленского из Данцига. По-английски он значился Метью Гленом, по-итальянски — Метто Гленни. В потайном отделении обнаружили кожаную тетрадь с записями, крупные бумажные деньги и ценные бумаги. Наконец, в особом, очень нарядном турецком кошельке звякнули червонцы. Кошелек был тяжел.

— Сколько их? — спросил Николо у владельца. Тот по-прежнему молчал.

— Я спрашиваю, сколько здесь иудиных сребреников, собака? Говори, за сколько ты продал нас?

— Нет, нет! Это деньги — не мои! Это — задаток капитану «Валетты» за… товар для здешнего забита. Здесь ровно тысяча дукатов, господа.

— А что это за товар и где он сейчас? — спросил Николо.

— В канцелярии забита, господа, под надежной охраной.

— Значит, это — живые люди. Кто они? Отвечай, собака!

— Это — всего одна девушка, проданная ему нашим капитаном. Я даже не знаю хорошенько ее имени и видел лишь мельком… Я просто казначей в этом деле, пощадите меня. Я могу оказать вам бесценные услуги!

— Кто эта девушка? Гречанка?

— Нет, нет, она не здешняя. Это — молодая итальянка, только…

— Веди нас к ней, в канцелярию. Ты явишься туда от лиц Али-Магомета, чтобы охрана отпустила с тобой пленницу.

— Но, господа, ее сторожат не только турки, но и наши матросы с корабля, оставшегося на стамбульском рейде. Они не отпустят ее со мною без уплаты всей цены, назначенной за нее.

— А какова цена?

— Капитан наш требует за нее две тысячи дукатов сверх задатка, который вы у меня… Турецкие часовые караулят помещение снаружи, а наши матросы — изнутри. Они вооружены.

— Сколько их там?

— Трое.

— Плохо! Но все равно, идемте. На месте решим, что делать для ее спасения. Смотрите, друзья, кажется, Константин вышел в море. Значит, через час он будет уже около Кючюк-Чекмедже, в Тихой бухте.

Еле различимый силуэт греческого паруса смутно обрисовался на воде. Он был еще у самого берега. В ночном безмолвии каждый звук доносился с моря так ясно, будто он раздавался здесь, совсем рядом, в темных кустах при дороге. Скрипнул блок… А вот чьи-то осторожные руки укладывают на деревянной корме якорную цепь…

— Эй, вы там, райи на лодке! — раздался с берега ленивый и грубый оклик. — Фирман у вас есть на ночной выход в море?

— Разумеется, есть, аскер-ага! — отвечает спокойный голос Константина Варгаса. — Наш фирман подписан новым начальником санджака Чаталджи, эффенди Дели-Хасаном. Может быть, вы соизволите взглянуть? Но тогда я должен снова пристать к берегу, а это сулит неудачу в ловле!

— Ты один там, на лодке?

— Со мной здешний мальчик, ага.

— Куда пойдете ловить?

— В Бююк-Чекмедже, ага! Утром вернемся с уловом.

— Проваливайте!

* * *

В заднем кабинете канцелярии спала на ковре итальянская пленница. В передней комнате остервенело резались в карты трое матросов. Тут же дремал личный писец забита, старый турок Сулейман. Ему хотелось по-настоящему уснуть, страшно надоели гяурские рожи, их галдеж и отвратительная ругань во время игры.

Уж не забыл ли сардар о пленнице? Нет, конечно, нет! Просто он мудр и не желает выказывать нетерпения, чтобы эти гяуры умерили свою наглость. Впрочем, правду говоря, их маленькая Ева действительно и молода, и недурна собою. Три тысячи дукатов? Гм? Что ж, пожалуй… Старик уже несколько раз выходил наружу и со скуки вступал в беседу со сторожем, охраняющим, как всегда, канцелярию. Времени уже — половина четвертого. Скоро рассвет.

Но вот сторожа кто-то окликает. В сенях слышатся шаги. А, это Метью Глен! Значит, он от самого забита. Может быть, Еву поведут сейчас показать новому владельцу? Беда в одном: она еще не поняла, кажется, своего положения и может расплакаться, когда поймет. Забит этого не любит!

— Селям алейкум, эффенди Глен! Не жалует ли следом сам сардар? Но что случилось с вами, эффенди? Вы сильно утомились или вас посетила печаль? Кого вы привели сюда?

— Алейкум селям, Сулейман-ата! — упавшим голосом отвечает Метью Глен. — Со мною двое слуг сардара, пусть посидят в сенях. У меня дурные вести, Сулейман. Оказывается, мы напрасно старались для вашего забита. Али-Магомет отказывается от пленницы. Мы увезем ее назад в Стамбул. Сейчас и отчалим.

Матросы бросили игру. Никто из них не обратил внимания на странную возню в сенях — так удивила матросов и старого Сулеймана новость, сообщенная Метью Гленом. А в эти самые минуты Василий Баранщиков успел оглушить и накрепко связать сторожа-турка. С кляпом во рту тот остался лежать под крыльцом.

Если бы в этот миг работорговцы с «Валетты» догадались посмотреть в окно, они увидели бы за слюдой окошка пистолетное дуло: это Николо Зуриди держал на прицеле Метью Глена. Но матросов интересовала сейчас только неудавшаяся сделка с заказчиком. По-турецки они понимали плохо. Один из них крикнул Глену:

— О чем ты болтаешь старому идолу, Метью? Твой заказчик отказывается? Или я неверно понял твою тарабарщину?

— Да, ребята. Он отказывается. Говорит, берите назад.

— Как же так? А… задаток в тысячу дукатов? Ты вернул их, что ли?

— Пока они у меня. Я сказал, что мы подождем с отъездом до завтра. Может быть, он передумает?

Матрос, по прозвищу Бобби-постник, стукнул по столику так, что в соседнем помещении проснулась Ева.

— Какого черта нам торчать здесь до завтра? Где золото?

Меть Глен хлопнул по кожаному кошельку у пояса. Мелодичный звон произвел на всю компанию действие магическое. Матросы вскочили с мест, готовые немедленно покинуть канцелярию. Писец отлично усвоил ситуацию и запротестовал решительно:

— Я не позволю увести пленницу, пока золото не будет возвращено сардару! Назад от ее дверей! Эй, сторож, слуги! Сюда! Держите гяуров!

Выкрикнув эти слова, старик вскочил со своего места и заслонил собою дверь в кабинет. В ту же минуту из сеней в комнату шагнули два рослых незнакомца с пистолетами.

— Ребята! — тихо проговорил Метью Глен по-английски. — Это вовсе не слуги забита, а мои друзья, греки. Неужели вы не управитесь с одним старым турком? Сверните ему побыстрее шею, хватайте девочку и — путь свободен!

Схватка была короткой. С ножом под сердцем старый Сулейман рухнул на порог кабинета. Дверь распахнулась. Полураздетая Ева сидела на ковре, в ужасе взирая на потасовку. Матросы подхватили ее и кинулись к пристани. Сзади бежали Николо Зуриди и Василий Баранщиков; за спинами у них болтались мешки. От канцелярии до пристани было не более пятисот шагов. Шлюпка с надписью «Валетта» колыхалась на волнах, привязанная к причалу. Прибоя почти не было. Весла с уключинами валялись на песке, брошенный тут матросами накануне.

У самого берега беглецы умерили шаг. На пристани дежурит часовой! Но, на счастье беглецов, окрика не последовало: часовой мирно храпел, убаюканный шелестом волн. Через три минуты шлюпка с семью людьми уже отдалилась от берега. Теперь на каждом весле сидело по отличному гребцу. Николо и Василий поместились на задней банке. Еву, дрожащую от страха и холода, положили на корме, укрыв пледом.