Выбери любимый жанр

Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович - Страница 25

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

А дело было так. Утром 12 января доктор Р. явился к министру Розенбергу, чтобы поздравить его с днем рождения. В разговоре с глазу на глаз он упомянул, что рейхсфюрер СС (то есть Гиммлер) интересуется Русским Освободительным Комитетом в Смоленске. Он намекнул, что Гиммлер, судя по всему, не прочь взять на себя инициативу основания Русского Комитета. Поэтому он, доктор Р., хотел бы получить копию воззвания, так как он направляется в штаб Гиммлера. (Розенберг знал о связях доктора Р. с Гиммлером и, вероятно, их переоценивал.)

Розенберг, конечно, не хотел допустить усиления влияния Гиммлера на политику в занятых восточных областях. И поэтому он, в присутствии доктора Р., подписал согласие на воззвание.

Энергия Гроте была достойна высших похвал: уже через несколько часов ротационные машины, стоявшие наготове, отпечатали несколько миллионов листовок со «Смоленским воззванием». Разосланы и распространены они были быстро и четко. Армия и воздушный флот сделали свое дело. Вскоре нам сообщили, что самолеты «сбились с курса» и, вопреки строжайшему предписанию Розенберга, сбросили листовки не только по ту, но и по эту сторону фронта. В Смоленске текст воззвания был перепечатан одной из местных типографий и тоже распространен. В других местах население размножало текст от руки.

С молниеносной быстротой расходилось в народе известие «о новом политическом курсе». Гроте и я хорошо знали, что никому из нас не принадлежит заслуга «сбившихся с курса» самолетов и сброса листовок по эту сторону фронта. Но мы радовались, что идеи о русской свободе прорвались в массы и это создало fait accompli, и что трудно будет эти идеи задушить. (Тогда казалось, что это действительно так.)

Сухопутные и военно-воздушные силы в течение месяцев нетерпеливо ждали, что высшее политическое руководство примет решение в этом смысле. Теперь они хотели использовать все возможности, без оглядки на близорукие ограничения из Берлина. Фронтовые части сами, без нашего участия, заботились о как можно более широком распространении воззвания. То же делали и тыловые дивизии, надеявшиеся ослабить этим деятельность партизан. Но самым важным было то, что миллионы русских людей обрели новую надежду.

Однако вопреки Сталинграду и вопреки явному успеху этой политической акции, появился приказ: воззвание Смоленского Комитета предназначено только для сбрасывания на территории противника. Распространение его по эту сторону фронта воспрещено! Виновные будут наказаны! Розенберг и Кейтель из страха перед Гитлером вновь договорились между собой.

Все, что мог делать ОКХ, – бомбардировать начальника Генерального штаба потоком донесений о блестящих результатах воззвания; но генерал Цейтцлер, сменивший на этом посту Гальдера, так и не добился отмены приказа.

Фронтовые офицеры не могли понять, как мог Берлин вести такую двойную игру, как он мог пойти на столь прозрачный и идиотский обман: если сказанное в воззвании Освободительного Комитета не относится к населению занятых областей, тогда всё, что говорили немцы, должно быть лишь ложью и обманом! Советская разведка в оккупированных областях работала прекрасно. И было очевидно, что Советы широко обыграют этот «новейший немецкий обман».

Генерал Власов был глубоко разочарован. Он удивлялся лишь тому, что в национал-социалистической Германии люди еще могут сами ослаблять гайки и что «таких людей, как доктор Р., Мартин, Гроте и Штрикфельдт, не поставили к стенке». Понятно, что его доверие к этим лицам возросло, а надежда его на конечный успех была сильно поколеблена.

Генерал Жиленков удовольствовался замечанием:

– К сожалению, клубу самоубийц помочь невозможно. Жаль лишь, если нам придется погибнуть с ними вместе.

Между тем, однако, возникли надежды на перемену ветра в Министерстве пропаганды. По словам полковника Мартина, официальные лица настроились на такую линию поведения: почему не организовать Русский Освободительный Комитет, если это поможет нам? В конце концов, не обязательно потом исполнять слишком точно все обещания.

Зыков и Жиленков сразу посмотрели в корень. Так действовал бы Сталин: «Давай обещания; потом посмотрим, насколько нужно их выполнять».

– Суть дела, однако, в том, – сказал Жиленков, – кто будет сильнее к тому времени.

Зыков никогда не говорил так открыто. Он был склонен держать свои мысли при себе. Но оба посчитали, что в Министерстве пропаганды сидят неплохие провидцы. Они считают: выпусти кота из мешка, пока это полезно, а потом его можно и утопить.

– В том случае, – заметил Жиленков, – если кот растеряется, и его удастся поймать.

Из слов Мартина можно было понять, хотя он прямо этого и не говорил, что сам Геббельс был заинтересован в Смоленском воззвании.

Примерно в то же время меня посетил один чиновник Министерства пропаганды, балтийский немец, ранее горячий поклонник национал-социализма, ныне прозревший. Он сообщил, что Геббельс решил убедить Гитлера в необходимости радикального изменения восточной политики. Геббельс намерен настаивать на обнародовании» прокламации фюрера» к «восточным народам», на базе новых взаимоотношений между рейхом и этими народами (в общих чертах совпадавших с установками нашего круга друзей). По словам моего собеседника, Геббельс заявил, что эта декларация новых принципов должна предшествовать всем другим шагам и проложить путь к решению всех проблем, как-то: организация национальных комитетов, органов самоуправления, экономического сотрудничества, создание добровольческих вооруженных частей, мероприятия по борьбе с партизанами и т. д.

Геббельс был, конечно, прав, если даже он рассматривал вопрос не с высшей, европейской точки зрения, а имел в виду лишь предотвращение опасности, нависшей над гитлеровским рейхом.

Наш новый друг заметил:

– Хотя Геббельс и говорит всё еще о «восточных народах», но это уже большой шаг вперед, если ближайший сотрудник фюрера решился на столь явное изменение политического курса в России.

Это был, действительно, шаг вперед; это было то, на что надеялись офицеры в Генеральном штабе, на что надеялся Власов. Если это не было уже слишком поздно.

Однако через несколько недель мы услышали, что Геббельс встретил решительный отпор то ли со стороны своего коллеги Розенберга, то ли со стороны самого Гитлера. Мы так и не узнали подробностей.

Подготовленная при содействии полковника Мартина и уже намеченная встреча Геббельса с Власовым была отложена до дальнейших времен.

Дабендорф и русские добровольцы

Поражение под Сталинградом вызвало у многих наших русских друзей чувство подавленности и раздвоенности. Многие недели они уже следили за развитием событий, сравнивая противоречивые немецкие и советские сообщения.

Я еще вижу их, столпившихся при изучении карт. Зыков вновь первый заговорил:

– Как русские, мы должны были бы радоваться русской победе. Но как русские борцы за свободу мы этого не можем. Ведь каждая победа Красной армии означает усиление сталинского террора и дальнейшее закабаление русского народа на неопределенное время. Удар, нанесенный 6-ой германской армии, косвенно нанесен и нам.

Власов, молчавший до сих пор, сказал фразу, которая позднее стала как бы лозунгом:

– Россия – наша. Я имею в виду, – продолжал он, – свободную Россию, Россию, о которой мечтает наш народ, – не под сталинским ярмом, а ту, что на нашей стороне, борцов за свободу.

* * *

И снова мы были в сфере «малых шагов». Нашей непосредственной задачей было сейчас развивать то, что мы начали в Дабендорфе.

Как и раньше, приходилось бороться с разного рода запретами. Запрещено было употреблять слова «Россия» и «русский». Под запрет попала и Волга, как «русская река», о которой поется в народной песне. Вместо «русская река» в текст было вставлено «мощная река». Немецкие власти воображали, очевидно, что русские будут петь свои песни с навязанным им текстом!

Живо помню совещание в Отделе пропаганды ОКВ/ВПр, созванное для решения вопроса, как следует дальше называть русских солдат в германской армии. Наименование «хиви» было унизительно и непереводимо на русский язык. Граф Штауфенберг специально заехал в Берлин, по дороге к своему новому месту службы – в Африке. Я представлял Отдел ФХО. Присутствовали представители ОКВ, Министерства пропаганды и Восточного министерства. Не могу припомнить, был ли также представитель генерала восточных войск.