Анатолий Тарасов - Горбунов Александр Аркадьевич - Страница 27

А динамовский защитник Виталий Давыдов рассказывал журналистам газеты «Спорт-экспресс» Юрию Голышаку и Александру Кружкову: «…Был сплав или нет, судить не берусь. У нас всё получалось… А Пучков в какой-то момент не выдержал и просто ушел с площадки». По свидетельству Давыдова, Пучков поведал динамовцам годы спустя: «Поражение было не случайным. Тарасов сумел склонить на свою сторону некоторых зачинщиков бунта, и они сдали игру…»

Так или иначе, но Тарасов, вернувшийся в ЦСКА спустя год с небольшим после своего изгнания, не стал менее жестким и требовательным, чем был прежде. Приступив к работе, он в первый же день, перед вылетом команды на несколько календарных матчей в Сибирь, призвал всех сосредоточиться на заключительном отрезке сезона (уже было ясно, что титул ЦСКА не выиграет: команда заняла в итоге всего лишь третье место вслед за «Спартаком» и «Динамо»), с максимальной ответственностью относиться к каждой тренировке и к каждому матчу и объявил, что будет беспощаден к нарушителям режима.

В ситуации, когда команде сначала позволили снять одного тренера, потом другого, а самой тем временем из серьезной боевой единицы превратиться в клуб, с которым соперники переставали считаться, Тарасов обязан был закручивать гайки до предела. И начал он с Ивана Трегубова, нарушившего режим в Омске. Второй раз за короткий отрезок времени. В тот же вечер Тарасов сообщил команде об отчислении Трегубова, а по возвращении в Москву армейский клуб поставил перед Федерацией хоккея вопрос о дисквалификации хоккеиста. Его и дисквалифицировали — на год.

Сологубов, с Трегубовым друживший, не возражал против тарасовского решения. Оба понимали, что для оздоровления коллектива без такого шага не обойтись: за Трегубовым уже стали тянуться — по части нарушения режима — игроки нового хоккейного поколения, из которых Тарасову предстояло строить новый ЦСКА.

«Я долго убеждал Ивана, что он не прав, — говорил Тарасов, — что, несмотря на возраст, звания, авторитет, титулы, положение, хоккеист всё равно должен по-прежнему много трудиться. Трегубов этого не понимал, он не верил мне. Не верил, что дальнейшее восхождение мастера, даже самого большого, связано с колоссальным трудолюбием, ничуть не меньшим, чем требовалось на первых порах становления спортсмена. Иван стоял на своем. И не стало великого и несравненного хоккеиста Трегубова, выдающегося защитника, того самого „Ивана Грозного”, который восхищал весь спортивный мир. Иван, к несчастью, не одинок».

Тарасов боролся за Трегубова, но самого Трегубова эта борьба раздражала. Он считал, что Тарасов насильно подбирал себе друзей, вот и его хотел сделать своим другом, используя присущие хоккеисту слабости. «Я видел, — говорил Трегубов, — он хотел доказать свою правоту. Он ведь всегда и во всем обязательно должен был быть прав».

В действиях Тарасова Трегубов усматривал посягательство на свою частную жизнь. Женившись, он переехал к жене в подвал на Неглинной улице, и застолья там случались всегда, когда он появлялся дома. «Ольга, — рассказывал Трегубов журналисту Сергею Шмитько о своей покойной жене, — спешила сама раньше меня поднять стакан». Тарасов в борьбе за игрока и человека шел своим путем. Однажды он пришел в подвал и предложил Ольге войти в женсовет команды ЦСКА. Тарасов наивно предполагал, что ее появление в группе жен армейских хоккеистов позволит ему если и не отвадить полностью Трегубова от водки, то хотя бы ограничить, сведя до минимума ее употребление. Откуда же Тарасову было знать о стакане, поднимавшемся ею раньше трегубовского?

Трегубов тогда сказал Тарасову, что терпеть не может показухи, всех этих вечерних школ, женсоветов, патриотических словес перед матчами. «Я — старший тренер!» — попробовал Тарасов отстоять свою правоту. «Но жена-то моя, — отвечал Трегубов. — В своем доме я хозяин! Как скажу, так и будет».

Тарасову вменяют в вину то, что он, зная, какую роль сыграл Иван Трегубов в его возвращении в ЦСКА, расправился с человеком, фактически отлучив его от хоккея. Но, во-первых, никакой особенной роли в деле возвращения Тарасова защитник не сыграл: мнением дважды бунтовщиков и тем более возрастных игроков, которым играть-то оставалось год-другой, никто тогда не интересовался. А во-вторых, никакой расправы не было и в помине. Тарасов расстался с хоккеистом, которого больше не видел в числе тех, кто достойно помогал бы ему возвращать ЦСКА привычный статус победителя.

«Знатоки» утверждают, что, расправившись с Трегубовым при попустительстве Сологубова, Тарасов затем расправился и с Сологубовым, убрав того «за ненадобностью». Ничего себе — расправился! 39-летнему Сологубову, весной 1963 года ставшему в Стокгольме чемпионом мира в команде Тарасова и Чернышева, осенью того же года устроили торжественные проводы: все-таки возраст. Так естественный процесс смены поколений подается как «зверство» Тарасова.

Что же касается хоккея, то Трегубов играть продолжил — сначала в куйбышевском СКА, который тренировал Александр Виноградов и где с вольницей всё было в порядке, а затем в воскресенском «Химике» у Николая Семеновича Эпштейна. «Я Ивана, — рассказывал Эпштейн, — взял к себе в “Химик” играть. Он уже к тому моменту был не тот, от “керосина” даже лечился. А я взял. Не из жалости, а из уважения к великому мастеру. Жалости он бы не потерпел. Да и знал я, что Трегубов будет выкладываться на все сто, коли к нему со всей душой, с доверием. Стараться будет. Кое-что он мог моим пацанам в команде еще показать».

Эпштейн, фактически пообещавший Трегубову щадящий режим, потом, надо полагать, об этом жалел, потому что частенько защитник приезжал на тренировки в разобранном состоянии. Николай Семенович пытался игрока урезонить, стыдил, объяснял, что регулярное нарушение режима разрушает здоровье. Трегубов обещал «завязать», но об обещании забывал если не через полчаса, то через час. Больше всего беспокоило Эпштейна то обстоятельство, что приглашенный им некогда великий игрок подает дурной пример молодым хоккеистам. И он Трегубова отчислил.

«Не щадил», «измывался», «подрывал здоровье игроков»… Всё это тоже из разряда мифов о Тарасове. Александр Пашков, до женитьбы, как он сам говорит, «выпивавший, а потом уже как-то не тянуло», точно определил природу «подорванного здоровья»: «Я, бывало, в отпуске кружку пива себе не позволял! Хотя кругом все прилично поддавали. Все — до поры до времени. Организм-то не железный. В игре у тебя пульс 200. После матча полночи пьянка, в шесть утра идешь в баню, паришься до изнеможения, выбивая алкоголь, в десять — на тренировку. Представляете, какая нагрузка на сердце, сосуды?! А у многих постоянно был такой режим. Не доживали до шестидесяти». Спартаковский защитник Виктор Блинов скончался на первой после отпуска тренировке, играя в баскетбол.

В середине 70-х годов Тарасов по приглашению спортивной редакции ТАСС выступал в актовом зале агентства, набитом болельщиками под завязку. Вопросы задавали разные. Тарасов отвечал на все. Когда речь зашла о нарушителях режима, Тарасов, с командами к тому времени уже не практиковавший, нахмурился и сказал: «Да, были у нас в ЦСКА, есть они и сейчас, “бойцы”, которые вспоминают о необходимости закусывать только после второго стакана. Были, есть и, наверное, будут. Хотя верю: наступят такие времена, когда местом в команде будут дорожить не так, как сейчас. А сейчас я этим бойцам” говорю, как говорил и “бойцам” в прошлом: “Смотрите! Водочка и не таких губила”».

Спорт Тарасов называл «запретной зоной» для алкоголя и табака, справедливо полагая, что эти «вольности ограничивают функциональные возможности организма, ослабляют психику. Сколько талантливых ребят буквально испарилось из спорта вместе с табачным дымом и алкогольным дурманом».

Не вина Тарасова, а беда: многие тренировавшиеся и игравшие под его началом хоккеисты преждевременно ушли из жизни по весьма прозаической причине, именуемой пьянством. Тарасова называют жестоким человеком. «Но великий тренер не может быть другим, — говорит в страстном монологе, обращенном к отцу, Татьяна Тарасова, выдающийся тренер, не понаслышке знающий, почем фунт лиха в этой профессии. — Тебе в руки попадали дремучие парни с четырехклассным образованием, с мутной историей, не способные связать двух слов. И ты должен был вложить в них всего себя, изменить их судьбу, сделать из них богов и героев, которым потом станет поклоняться весь мир. Это титанический труд, требовавший абсолютного и беспрекословного подчинения. Но ты умел этого добиваться».