Выбери любимый жанр

Любавины - Шукшин Василий Макарович - Страница 23


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

23

Кузьма молчал, смотрел на дядю.

– Ни черта не понимает, – пожаловался Платоныч Феде.

Федя деликатно швыркнул носом и посмотрел в угол.

– Сейчас я начал его допрашивать и понял… – начал Кузьма.

– Опять за свое?!

– Ты послушай…

– Федор, иди выпусти старика.

– Федор! – Кузьма заслонил собой дверь. – Нельзя этого делать, Федор.

Феде было тяжело.

– Пусти меня, – отстранил он Кузьму после некоторого раздумья. – Я уйду. Не понимаю я в таких делах… – и ушел.

Платоныч стоял посреди избы, смотрел прищурившись на племянника.

– Эх, Кузьма, Кузьма… жалко мне тебя. До слез жалко, дурака. Баран ты глупый! Ты думаешь, такое великое дело – сломить голову? Это просто сделать. И ты ее сломишь. Вспомнишь меня не один раз, Кузьма… поздно только будет. Вот он, близко, локоть-то, да не укусишь тогда. Прочь с дороги! – он прошел мимо – прямой, хилый и алой. Похоже было, что он не на шутку обиделся.

Кузьма сел на табуретку, задумался.

Дядя Вася был для него очень дорогим человеком. Собственно, на всем белом свете и был у него один только Платоныч, родной человек. Лет до восьми Кузьма вообще не знал, что Платоныч не отец его, а дядя.

Но ведь ошибается он сейчас! Это же так ясно.

Кузьма вывел Игнатия из кладовки, посадил к столу.

– Теперь говорить будешь прямо. Где племянники?

– Не знаю, – раздельно и отчетливо, в который уже раз объяснил Игнатий.

Кузьма подошел к нему, показал наган:

– А вот это знаешь, что такое?

Игнатий качнулся назад.

– Убери.

– Знаешь, что это?

– Эх… змеи подколодные! – холодно вскипел Игнатий. – Хорошую вы жизнь наладили! Свобода! Трепачи, мать вашу… Тебе, поганке такой, всего-то от горшка два вершка, а ты уж мне в рот наган суешь. Спрячь сейчас же его!

Кузьма устремил на него позеленевшие глаза. Заговорил, слегка заикаясь:

– Я тебе говорю честно… я тебе клянусь… если ты не скажешь, где скрывается банда, живой отсюда не уйдешь. Можешь подумать малость, – он сел, спрятал наган в карман, вытер ладонью вспотевший лоб. – Я тебе покажу свободу… Христос!

Игнатий трухнул.

– Я еще раз говорю: не знаю, где эти варнаки. Можешь меня убить – тебе за это спасибо не скажут. Счас тебе не гражданская.

– Подумай, подумай, не торопись. Я не шутейно говорю.

Игнатий замолк.

«Не угостил бы на самом деле… дикошарый! Разбирайся потом», – думал он.

– Ну как?

– Не знаю я, где они, милый ты человек.

– Иди еще подумай.

Игнатий поднялся.

Кузьма запер его, вышел на улицу, закурил. Потом вернулся в сельсовет, расстелил на лавке кожан, дунул в ламповое стекло. Язычок пламени вытянулся в лампе, оторвался от фитиля и умер. Лампа тихонько фукнула… Долго еще из стекла вился крученой струйкой грязный дымок. Завоняло теплым керосином и сажей.

Светало.

– 21 -

Михеюшка насмерть перепугался, когда под окном его избушки ночью заржали кони. Он снял икону и прижал к груди, готовый принять смерть. Подумал, что это разбойники.

Дверь распахнулась. Вошел Егор с ношей в руках.

– Михеич!

– Аиньки?

– Зажги огонь.

– Это ты, Егорушка? А я напужался! Сичас я…

Егор положил Марью на нары, взял у Михеюшки лучину…

Марья смотрела широко открытыми глазами. Молчала. Лицо белое, как у покойницы.

– Никак убиенная? – спросил шепотом Михеюшка, заглядывая через плечо Егора.

Егор отстранил его, воткнул лучину в стенку.

– Затопи печку.

Михеюшка суетливо захлопотал у камелька. И все поглядывал на нары.

Марья лежала не двигаясь.

Вошел Макар. С грохотом свалил в углу седла.

– А коней не потырят здесь?

– Кто, поди?… Ты спутал их?

– Спутать-то спутал… – Макар подошел к Марье, заглянул в лицо, улыбнулся. – Ну как?

Марья прикрыла глаза. Вздохнула.

– Перепугалась… Может даже захворать, – объяснил Макар не то Егору, не то Михеюшке.

Егор сидел на чурбаке, курил. Смотрел в пол.

– Чего не хватает, так это самогону, – сокрушенно заметил Макар, тоже сворачивая папиросу. – Жалко, такой случай… Что бы прихватить давеча? Просто из ума вышибло.

Михеюшка вертел головой во все стороны. Он понял, что это не покойница – на нарах. Но больше пока ничего не понял.

– Самогон? – переспросил он. – Самогон есть. У меня к погоде ноги ломит, я растираю…

– Давай его сюда! – заорал Макар. – Ноги он растирает!… Марья, поднимайся!

– Пускай лежит, – сказал Егор.

– А чего ей лежать? Ей плясать надо. А ну!… – Макар затормошил Марью, посадил на нары.

Марья нашла глазами Егора, уставилась на него, точно по его виду хотела понять, что с ней сделают дальше.

Тот докурил, аккуратно заплевал цигарку, поднял голову. Встретились взглядами. Егор улыбнулся:

– Замерзла?

Марья кивнула головой.

– А вот мы ее сичас живо согреем, – пригрозил Михеюшка. Нырнул в угол под нары и извлек на свет бутылку с самогоном, закупоренную тряпочной пробкой. – Это что такое?

– И все? – спросил Макар. – Ну и свадьба получается!… Ну, хоть это.

Сели к столу.

Михеюшка отказался сесть со всеми вместе, шуровал в печке и смотрел со стороны на непонятных гостей.

Марья сидела между братьями. Макар налил ей самогону.

– Держи. Ты теперь – Любавина.

Марья тряхнула головой, откидывая на спину русую косу. Взяла кружку и не отрываясь выпила все.

Она действительно замерзла.

– Ох, мама родная! – выдохнула она.

– Берет? – улыбнулся довольный Макар. – Мы еще не так гульнем! Это просто так… – Он налил себе, выпил, стукнул кружкой, закрутил головой. – Ничего!

Егору осталось совсем мало, меньше половины кружки.

– Тебе нельзя много, – многозначительно сказал Макар.

– Что же вы со мною делаете, ребята? – спросила Марья.

– Взамуж берем, – пояснил Макар.

– Кто же так делает? Неужели по-другому… – Марья опустила голову на руки. Видно, вспомнила вечер сватовства Егора, неожиданный налет старика Любавина с Ефимом. – Что же… здесь и жить будем?

– Пока здесь, – сказал Егор.

Макар посмотрел на Михеюшку и спросил:

– Тебе выйти никуда не надо?

Михеюшка не понял:

– Куда выйти?

– Пойдем проветримся, коней заодно посмотрим.

– Зачем ты его? – вмешался Егор.

– Мы с ним на вольном воздухе заночуем, – сказал Макар.

– Не валяй дурочку, – Егор покраснел. – Никуда вы не пойдете.

– Как хотите. Для вас же стараюсь, понимаешь.

Марье постелили на нарах, а Макар, Михеюшка и Егор устроились на полу.

В избушке стало светло – из-за леса выплыла луна. Ее было видно в окошко – большая, круглая и поразительно близкая, как будто она висела в какой-нибудь версте отсюда.

На полу лежал бледный квадрат света, и в нем беззвучно шевелились, качались, вздрагивали тени ветвей.

Блестела на столе кружка.

– Ночь-то! – тихонько воскликнул Макар. Ему не спалось.

Михеюшка пошевелился. Сказал сонным голосом:

– Перед рассветом птаха какая-то распевает каждый раз… до того красиво!

– Ты ведь давно уже тут живешь, Михеич? – не то спросил, но то просто так, чтобы поддержать разговор, сказал Макар.

– Третий год пошел с троицы, – ответил Михеюшка.

– Наверно, все тут передумал один-то?

Михеюшка ничего не сказал.

– Скучно, наверно, тебе?

– А чего скучно?… Люди заходют. До вас вот Гринька Малюгин с Федей Байкаловым были…

– Гринька? – Макар приподнялся на локте. – Его ж поймали.

– Ушел он… Федя-то как раз за им приходил. Ну тот говорит: «У меня золото есть… пудик, давай, мол, выроем – ты себе половину забираешь, а я уйду».

Макар долго молчал.

– Слышь, Егор?

– Слышу, – отозвался Егор.

– Пуд золота… – Макар лег и стал смотреть в потолок.

– Федор-то не соглашался сперва. «Оно, – говорит, – ворованное», – заговорил Михеюшка.

Макар перебил его:

– Ладно, давай спать, отец.

23
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело