Слава, любовь и скандалы - Крэнц Джудит - Страница 104

• Предыдущая
• 104/113
• Следующая

— Это все, мадам.

— Незаконнорожденная, порочная, развратная, мерзкая сучка! Нет! Никогда! Она ничего не получит! Ни одного франка! Ничего, пока я жива! Он совершенно сошел с ума! Я опротестую завещание! — Лицо Надин превратилось в маску гнева. От силы ее голоса нотариус резко встал и с отвращением попятился. Он попытался уйти достойно.

— Должен сказать вам, мадам, — выговорил он дрожащим голосом, — о сумасшествии не может быть и речи. Если бы я сомневался в душевном здоровье и умственных способностях месье Мистраля, я никогда бы не составил этого завещания. Оно абсолютно законно.

— Убирайтесь! Вы ни черта не знаете! Я вызову моего адвоката из Парижа. Вы напыщенный идиот, провинциальный тупица! Разумеется, это завещание будет опротестовано. Вон! — Надин двинулась на нотариуса с такой яростью, что он подхватил свою шляпу и вылетел из комнаты, унося с собой завещание.

Узнав подробности, журналисты решили, что лучшего нечего и желать. «Явное безнравственное поведение матери», Гражданский кодекс, статья 339, о таком им давно не приходилось слышать. Доказать «явное безнравственное поведение» Тедди Люнель, все еще остававшейся одной из красивейших фотомоделей мира, будет не слишком легко, решили самые опытные из них, но это оставалось единственной возможностью опротестовать странное завещание Жюльена Мистраля. Оно стало достоянием гласности сразу же, как только просочились новости об иске, который подала Надин Дальма. Журналисты решили было, что эта история закончилась на продуваемом всеми ветрами кладбище на горе Люберон, но, как выяснилось, они ошиблись. Один молодой репортер возбужденно выпалил, что им теперь хватит работы на несколько недель. «На месяцы, молодой невежда», — поправил его патриарх профессии, и они оба удовлетворенно потирали руки.

— Пусть Надин Дальма не выиграет дело, но она отомстит тем, что вываляет имя Тедди в грязи, — сказал Дарси.

— Она может нарыть все что угодно о моей матери, даже если это не имеет никакого отношения к делу, так? — резко спросила Фов.

— Боюсь, что именно так. Как раз этого она и добивается. Зачем ей было предавать гласности завещание? Если бы она не опротестовала завещание, никто бы даже не узнал, как на самом деле к ней относился Мистраль.

Сжав кулаки, Фов металась по гостиной Маги. Она ссутулилась, согнулась, но не могла остановиться ни на секунду. Ее охватила такая ярость, о существовании которой она даже не подозревала. Это напоминало приливную волну, неожиданно возникшую в спокойном океане, вздымавшуюся над маленьким суденышком на пятьдесят футов вверх. Все, что Фов довелось испытать в жизни, не шло ни в какое сравнение со случившимся. Надин покушалась на память ее матери. Она бы убила свою сводную сестру, если бы могла. Фов осознала это и даже не ужаснулась.

— Я отправлюсь в Авиньон завтра же. Я этого не допущу. Мою мать никто не назовет шлюхой! Мне плевать на картины Мистраля, но Надин этого не сделает. Я этого не позволю.

— Фов… — начала было Маги и замолчала. Потом заговорила снова:

— Все это случилось еще до твоего рождения…

— Я иду собирать вещи, — объявила Фов, не обращая на нее внимания.

— Неужели ты никому не можешь позвонить? — взмолилась Маги. — Кто-то из твоих прежних знакомых мог бы тебе помочь. Неужели тебе никто не приходит на ум?

— Да, — медленно ответила Фов, останавливаясь на пороге. — Такой человек есть. Как я могла забыть о нем?

Эрик Авигдор встретил ее в аэропорту Марселя. Он сдержанно выразил свои соболезнования Фов, и эта встреча напомнила их расставание во Флоренции полгода назад.

— Папа был рад, что ты ему позвонила, — признался он, когда машина мчалась в Авиньон.

— Полагаю, он удивился. Боюсь, на континенте была уже почти полночь. Я не подумала о разнице во времени.

— Папа никогда не ложится рано.

— Именно это месье Авигдор мне и сказал, но я решила, что это простая вежливость.

— Папа забыл о вежливости, как только вышел на пенсию.

— Так он нашел для меня адвоката? — с тревогой поинтересовалась Фов.

— Самого лучшего в Авиньоне. Он ждет тебя в доме моих родителей. Его зовут мэтр Жан Перрен. Они с папой вместе сражались в Сопротивлении.

— Твой отец был так добр ко мне.

— Ты ему очень нравишься. — Эрик в первый раз улыбнулся, и губы Фов тоже чуть дрогнули в улыбке.

Они снова замолчали, но эта тишина была уже не такой суровой и напряженной, какая царила между ними, пока они ждали чемодан Фов в аэропорту. Она была измучена, но день в Провансе в начале октября, оливковые деревья и высокие стройные кипарисы снова оказали на нее свое волшебное действие, и в крови Фов забурлило знакомое чисто плотское удовольствие от возвращения назад.

Впервые с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, Фов позволила себе вспомнить, как она любила эти места раньше. Эрик свернул со скоростной автострады, и через полчаса они остановились у дома Авигдоров в Вильнев-лез-Авиньон.

При виде адвоката Фов испытала разочарование и тревогу. Жану Перрену явно еще не исполнилось и сорока. Хрупкий, невысокого роста, он походил на мальчишку. Но, приглядевшись, она наткнулась на суровый взгляд его серых глаз, заставивший ее выпрямиться. Жан Перрен принадлежал к тем, кто видит все сразу и заставляет себя слушать.

Адриан Авигдор встретил Фов в домашнем пуловере и слаксах, а мэтр Перрен облачился в строгий синий костюм с красной розеткой ордена Почетного легиона в петлице. Но он все равно был похож на уличного мальчишку, одевшегося по торжественному случаю во все самое лучшее.

Бет Авигдор так тепло обняла Фов, словно та была ее любимой племянницей.

— Вы, должно быть, очень устали, моя дорогая Фов. Комната для гостей ждет вас. Не хотите ли прилечь на часок перед обедом?

— Нет, благодарю вас, мадам Авигдор. Я хотела бы немедленно переговорить с мэтром Перреном.

Фов и адвокат вышли на просторную террасу. Город расстилался внизу, вдалеке синела Рона, на дальнем ее берегу высились силуэты дворцов Авиньона, чьи шпили и башни напоминали гигантский корабль, плывущий по своенравной реке.

— Эрик говорил мне, что вы участвовали в Сопротивлении вместе с месье Авигдором, — заговорила Фов, когда они сели. Ее по-прежнему беспокоила очевидная молодость адвоката.

— Видите ли, я всегда терпеть не мог школу. Куда веселее было носиться по дорогам Прованса и играть в казаков-разбойников. Когда война закончилась, мне было тринадцать лет. Увы, меня успели снова загнать за парту, но я все-таки сумел стать вполне респектабельным гражданином, как вы можете заметить.

— Сколько же вам было лет, когда вы сбежали из школы?

— Десять. — Мэтр Перрен пожал плечами и улыбнулся. — Но ростом я был точно такой же, как сейчас. — Он улыбнулся снова, и Фов увидела перед собой того мальчишку-патриота, каким он был, и все недоверие к нему исчезло.

— Мэтр Перрен, вы можете мне помочь?

— Именно об этом я думал все время после звонка Адриана. На самом деле, мадемуазель, я работал с утра до вечера и должен вам сказать, что провел интереснейший день в моей жизни.

— Вы уже приступили к работе? Но мы даже не поговорили с вами.

— Суть вопроса сводится к наличию свидетелей, верно? Их я и искал. И с удовольствием сообщаю вам, что одного нашел.

— Одного свидетеля? — протестующе воскликнула Фов. — Чем он поможет, если выдвинуто обвинение в непристойном поведении? Когда моя мать встретила моего отца, ей было двадцать четыре года. Разумеется, до этой встречи она жила своей жизнью, ее никто бы не назвал монахиней… И теперь ее память оказалась в руках моей сводной сестры, которая с удовольствием вываляет ее имя в грязи.

Уверенность Фов в способностях Жана Перрена исчезла так же быстро, как и появилась. Как мог этот человек, снова показавшийся ей наивным и неопытным, не подумать о том, какие факты из биографии Тедди Люнель, разбившей сердца сотен мужчин, могут всплыть во время судебного разбирательства? Мелвин сказал ей: «Энное количество любовников», но он всегда был с нею очень тактичен.

• Предыдущая
• 104/113
• Следующая