Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 27

Том избрал себя Председателем Совета и Секретарем и открыл заседание:

— Мы должны обсудить множество вопросов — им нет числа. О них я расскажу по порядку, всему свое время. Но есть один самый важный вопрос — с него-то мы и начнем. Как думает Совет, с чего?

Я честно сказал, что не знаю. Джим тоже.

— Ну, тогда я скажу. Чем сейчас так напуганы люди? Чего они боятся? Думаю, вы знаете.

— Наверное, что негры могут сбежать.

— Правильно. Значит, в чем наш долг как заговорщиков?

Джим не знал, я тоже.

— Если бы ты хоть чуточку подумал, Гек Финн, ты бы сказал. Если люди чего-то ждут, мы должны им это дать. Неужели непонятно? Нужно устроить побег негра!

— Да господь с вами, масса Том! Ведь нас повесят!

— Ну а чего же ты хотел? Для чего, по-твоему, заговоры? Чтобы всех на свете сделать бессмертными? Без риска это вообще никакой не заговор, и честности в нем ни на грош. А что значит честный заговор? Это если мы добьемся, чего хотим, и все сделаем правильно и с умом, и чтобы нас при этом не повесили. Так у нас и получится. А теперь — к делу. Для начала нужно найти подходящего негра, а потом устроить ему побег.

— Ничего у нас не выйдет, Том. Здесь, в городе, ни один негр нас и слушать не станет — перепугается до смерти, побежит к хозяину и донесет на нас.

Том в ответ так посмотрел, будто ему за меня стыдно стало.

— Что, по-твоему, я этого сам не знаю?

Я не понимал, к чему он клонит.

— Выходит, Том Сойер, нам не найти ни одного негра, который согласится сбежать. И что же нам тогда делать?

— Пустяки. Мы приведем своего.

— Ну да, привести — это проще простого. Только где мы его найдем?

— Он уже здесь. Негром буду я.

Мы с Джимом рассмеялись. А Том и отвечает, что уже все продумал и у нас обязательно получится. И рассказал нам свой план — отличный, первый сорт. Он перекрасится в черный цвет под беглого негра и спрячется в доме с привидениями, а я должен выдать его старому Брэдишу из Сомовьей лощины — торговцу неграми и первому негодяю в городе. А потом мы устроим ему побег — вот тут-то и начнется самое интересное. А если Том сказал — значит, непременно начнется!

Но стоило нам только обо всем договориться, Джима, как всегда, начала мучить совесть. Джим стал говорить, что он — человек верующий и не может делать то, чего религия не одобряет. Мол, сам по себе заговор — это ничего страшного, да только вот не взять ли нам лицензию?

Само собой понятно, как ему это в голову пришло. Ведь если надумаешь чем-то заняться — трактир открыть, или торговать вразнос, или негров продавать, или грузы на телеге перевозить, или представления давать, или собаку держать, — на все нужна лицензия. Значит, и с заговором так же, а без лицензии заговор устраивать — грех, потому что мы обманываем правительство. Джим очень тревожился и сказал, что молился, чтобы Бог вразумил его. А потом и говорит так жалобно — знаете, как негры, когда ничего не понимают и всего боятся:

— Господь не ответил на мою молитву прямо, но, по всему видно, он против заговора, если у нас нет лицензии.

Я, разумеется, понял — нечего обижаться на бедного негра, он ведь хотел как лучше. Но все равно досадно было: думал, вот-вот сорвется наш план, совсем как революция и гражданская война, и ничего тут не поделаешь — ведь если Джим что-то вбил себе в голову, он никого и слушать не станет. Его уговаривать — только силы зря тратить. Может быть, Том попробует: раз у нас теперь в запасе один только заговор — значит, надо его спасать. Думал, он разозлится, вспылит — ведь ему и так порядком досталось, — и пропал тогда наш заговор!

Но Том и не думал злиться. Наоборот, держался молодцом. Пожалуй, никогда он не поступал так мудро, как в тот раз. Мне его доводилось видеть во всяких переделках — кажется, и времени нет раздумывать, и не выйти ему сухим из воды — а он всякий раз выпутывался. Вот и сейчас не растерялся. Думаю, скажет слово — и все пропало! Ничего подобного, он отвечает спокойно, как ни в чем не бывало:

— Спасибо, Джим, молодец, что напомнил. Я про лицензию начисто забыл. Если бы не ты, мы бы поздно спохватились и ввязались в заговор, не освященный законом. — И говорит своим серьезным голосом, очень солидно: «Созвать Совет Трех!» Взобрался на трон, то есть на ящик из-под гвоздей, и приказал дать нам лицензию на целый год, чтобы устраивать какие угодно заговоры в штате Миссури и близлежащих государствах, и велел Генеральному Секретарю записать это в протокол и поставить большую печать.

Джим так обрадовался, что просто не знал, как благодарить Тома. Лицензия, по-моему, гроша ломаного не стоила, но я тогда ничего не сказал.

Только одно теперь Джима тревожило, но мы сразу придумали, как ему помочь. Он опасался, что нехорошо продавать Тома, — ведь Том мне не принадлежит, а значит, это мошенничество. Том и не думал спорить, сказал, что, если хоть какая-нибудь мелочь в плане кажется нечестной, надо ее из плана исключить — зачем ввязываться в заговор, если он нечестный? Ну, думаю, это уже не заговор, а воскресная школа какая-то получается! Но вслух я ничего не сказал.

И вот решил Том сделать по-другому: написать листовки, где за него будет обещана награда. А я его найду, но продавать не стану, а выдам Кроту Брэдишу за часть награды. Крот — не настоящее имя. Он подслеповат, вот его и прозвали Кротом.

Джим согласился, хотя, по-моему, какая разница: продавать мальчика, который тебе не принадлежит, или долю награды, если она не настоящая и никто ее не собирается платить. Я так и сказал Тому с глазу на глаз, а он и отвечает, что я смыслю в этом не больше курицы. С чего это я взял, что мы не заплатим Брэдишу? Конечно, заплатим!

Я ничего не ответил. Но про себя подумал: если бы у меня были деньги, а Том позабыл бы про это и не вмешивался, мы бы и вдвоем с Кротом Брэдишем как-нибудь это дело уладили.

Мы поплыли назад в город, и Джим пошел домой, а мы с Томом — в плотничью мастерскую и купили много гладких сосновых брусков, как Том хотел. А потом зашли в лавку, купили шило, долото и маленький резец и спрятали их у тети Полли на чердаке. Я остался у Тома ужинать и ночевать, а ночью мы удрали из дома и отправились бродить по городу — хотели поглядеть на патрульных. Было темно и тихо, на улицах — ни души, разве что собаки да кошки, которым не спалось. Все огни были потушены — только в домах, где лежали больные, светились за шторами слабые огоньки. И на всех углах стояли патрульные и говорили: «Стой, кто идет!» А мы в ответ: «Свои». А они спрашивают: «Пароль?» Мы и говорим, что никакого пароля у нас нет, а они смотрят и отвечают: «Ах, это вы! Отправляйтесь-ка лучше домой — мелюзге вроде вас давно спать пора».

А мы улучили минуту и прокрались вверх по лестнице в типографию, задернули шторы и зажгли свечу. Старый седой мистер Дэй, поденщик, спал на полу под печатным станком, подложив под голову саквояж. Он даже не шелохнулся, и мы заслонили свечу и принялись ходить на цыпочках по комнате. Мы взяли себе типографской бумаги — голубой, зеленой, красной и белой, — немного чернил, красных и черных, и отрезали маленький кусочек от нового валька, чтобы наносить краску, а на стол положили монету в двадцать пять центов в уплату. Потом нам захотелось пить. Мы нашли какую-то бутылку, подумали, что это лимонад, и выпили до донышка, а это оказалось лекарство от чахотки — на нем была этикетка, но оно было очень хорошее и помогло. Это было лекарство мистера Дэя, и мы положили на стол еще двадцать пять центов; потом задули свечу, отнесли нашу добычу домой и были очень довольны. А еще стащили у тети Полли щетку для волос — пригодится, чтобы печатать, — и легли спать.

Том не захотел браться за дело в воскресенье, а в понедельник утром мы достали с чердака наши лохмотья, в которые переодевались, когда играли в негров, и Том примерил свой парик, холщовую рубаху, драные штаны с одной подтяжкой и соломенную шляпу с провалившимся верхом и обгрызенными полями — вид у него был хоть куда, потому что рубашку сто лет не стирали, а остальное тряпье пробовали на зуб крысы.