Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 93

Тут магистрат счел своим долгом распорядиться насчет обыска в доме мистера Тудойсюдойса, а конкретно — в комнате, которую занимал там племянник; за чем и были отправлены двое констеблей. Почти незамедлительно те вернулись, принеся с собой обнаруженный там бумажник, известный всему городу: из красновато-коричневой кожи и запирающийся на небольшой замок с цепочкой из прочных стальных звеньев; дядюшка обвиняемого не расставался с ним уже много лет. Однако все ценные бумаги, что были в нем, исчезли бесследно: следователь только время зря потратил, убеждая юношу сознаться, куда он вложил (или хотя бы положил) похищенное. Мистер О'Хламонн, вопреки очевидности, продолжал разыгрывать полное неведение — даже когда констебли предъявили следствию обнаруженные ими между собственно кроватью и покрывающим ее тюфяком предметы: рубашку и шейный платок, принадлежащие несчастному племяннику и густо обагренные кровью его еще более несчастной жертвы.

Надо же было так случиться, чтобы именно в это время стало известно, что лошадь мистера Тудойсюдойса пала в своей конюшне вследствие полученной ею в тот злосчастный день раны, и мистер Славни тотчас же предложил произвести исследование post mortem,[61] сиречь вскрытие, целью какового был бы поиск поразившей бедное животное пули. Это было сделано и, лишний раз подтверждая вину подозреваемого, «старина Чарли», с особой тщательностью обследовав грудную клетку трупа лошади, обнаружил там пулю необычно большого калибра, которая совершенно точно подошла к нарезному охотничьему ружью О'Хламонна, между тем как для всего прочего огнестрельного оружия, находившегося в Брякнисдуру и окрестностях, она была слишком велика. Еще большим и, действительно, воистину завершающим доказательством стал обнаруженный на этой пуле след нарезки, угол которой в точности совпадал с тем, который диктовали пуле на две отливные формочки, которые О'Хламонн не отказывался признавать за свои.

После находки пули магистрат счел излишним опрашивать еще каких бы то ни было свидетелей, и дело О'Хламонн было тут же предназначено для передачи в суд, причем без права досудебного взятия на поруки, хотя мистер Славни горячо восставал против такой строгости и сам предлагал внести за подозреваемого какой угодно залог. Такое великодушие со стороны «Славни старины Чарли» вполне соответствовало его благородному, прямо-таки рыцарскому образу действий в этом деле, да и в продолжение всего его брякнисдурского этапа жизни. Впечатление отнюдь не умалялось тем фактом, что сей достойный джентльмен, обуреваемый искренним состраданием к молодому преступнику, несколько подзабыл даже о собственном состоянии финансов, ибо ведь у него, мистера Славни, не было ни малейшей возможности внести «какой угодно залог», если он превышал хотя бы один доллар!

Дело О'Хламонна было назначено к слушанию в ближайшую же сессию уголовного суда. Приговор было нетрудно предугадать заранее. Публика громко выражала свое негодование в адрес подсудимого, а новые доказательства, пусть косвенные, но подкрепленные обнародованием еще кое-каких эпизодов не в пользу обвиняемого (эпизодов, которые крайне щепетильная совесть мистера Славни не позволяла ему утаить), сплелись в столь прочную цепь и произвели столь гнетущее впечатление, что присяжные, даже не удаляясь для совещания, произнесли формулировку: «виновен в убийстве первой степени».[62] После чего был торжественно прочитан смертный приговор, и несчастного юношу отвели в тюрьму, где ему предстояло дожидаться исполнения неумолимой кары правосудия.

Но благородное поведение «старины Чарли» еще более возвысило его в глазах всех достойных брякнисдурцев и брякнисдурок. Отныне мистера Славни возлюбили в десять раз более прежнего; приглашения так и сыпались на него — и в результате, понятно, он, желая воздать добром за добро и вообще поддержать свое реноме, оказался вынужден отступить от обычно царившего в его доме режима крайней экономии (к каковому прежде вынуждала исключительная ограниченность средств) — и стал устраивать у себя регулярные reunions.[63] Эти собрания отличались большим оживлением, которое немного затуманивалось лишь при эпизодических воспоминаниях о роковой участи, вскорости ожидающей племянника того почтенного джентльмена, которого так оплакивал гостеприимный хозяин, до сих пор причисляющий покойного к сонму своих друзей.

Однажды достойный мистер Славни был приятно изумлен получением следующего письма:

Чарльзу Славни, эскв., Брякнисдуру.

От Г., С., X. и К°.

Шат. Мар. А. — № 1. — 6 дюж. бут. (1/2 гросса).

Чарльзу Славни, эсквайру.

Достопочтенный сэр!

Согласно заказу, полученному нами два месяца тому назад от нашего уважаемого клиента, м-ра Барнаби Тудойсюдойса, имеем честь выслать вам сего же утра по указанному адресу двойной ящик Шато Марго. Марка упаковки — «антилопа», цвет сургучной печати — сиреневый. Номер и маркировку ящика см. на полях.

Всегда к вашим услугам

Грюкк, Стукк, Хрюкк и К°.

Город: …

Дата: 21 июня 18…

P. S. Ящик будет доставлен вам грузовой повозкой на следующий день по получении вами сего извещения. Просим передать наше почтение м-ру Тудойсюдойсу.

Г., С., X. и К°.

Следует уточнить, что после смерти мистера Тудойсюдойса мистер Славни потерял всякую надежду на получение обещанного презента, и потому такой дар теперь был сочтен им за особую милость судьбы. Он был в столь полном восторге, что немедленно пригласил к себе на завтрашний petit souper[64] большое общество, чтобы воздать честь щедротам старого доброго Тудойсюдойса. Вы спросите, в каких фразах он описал присылку дара от «старого доброго Тудойсюдойса»? Не то чтобы в особенно цветистых… Собственно говоря, мистер Славни, рассылая свои приглашения, не упомянул о «старом добром Тудойсюдойсе» вовсе. Он счел за лучшее умолчать о том, что получал вино в подарок от покойного, а вместо этого просто созвал своих друзей отведать отличного Шато Марго, еще два месяца тому назад выписанного им самим из Европы через столицу штата — и вот наконец завтра этот заказ будет выполнен. Я, по правде говоря, не менее, чем вы, удивлен, отчего же все-таки «старина Чарли» не пожелал объявить, что вино подарено ему его покойным другом; причина этого умолчания для меня до сих пор остается не совсем понятна, хотя, несомненно, тому были очень веские и высокие в моральном смысле причины.

Итак, завтрашний день наступил, и в доме мистера Славни собралось большое и вместе с тем по-настоящему избранное общество. Право слово, к «старине Чарли» явилось чуть не полгородка, то есть, по вашему выбору, в полном составе либо Брякни, либо Сдуру. В числе гостей был и я. К великой досаде хозяина, ящик с Шато Марго был доставлен много позже, чем ожидалось, так что приглашенные уже воздали должное великолепному ужину, предложенному им мистером Славни, и даже успели порядочно осоловеть, поскольку ужин этот включал спиртное, пускай и менее изысканного сорта. Но вот наконец ящик все же прибыл — чудовищно громадный ящик, говоря по чести, — и так как все гости были в самом веселом расположении духа, то nem. con.[65] было решено, что его следует водрузить на стол и вскрыть тотчас же.

Сказано — сделано. Я тоже оказался среди тех, чьими стараниями ящик был установлен среди бутылок и бокалов, из которых многие при этом весьма пострадали, но это уже не могло никого остановить. «Старина Чарли», осоловевший более многих, с совершенно побагровевшим лицом уселся во главе стола, приняв вид комического достоинства и в шутливой ярости принялся неистово стучать по столешнице графином, призывая общество «сохранять спокойствие вплоть до того мига, как сокровище будет извлечено из своей гробницы». Ему пришлось повторить это несколько раз повышенно громогласным голосом — и, как часто происходит в подобных случаях, когда тишина вдруг наступила, она оказалась поистине мертвой. Меня попросили снять крышку, на что я согласился, как говорится, «с величайшей готовностью и искренним удовольствием». Я запустил в щель стамеску, несколько раз, причем совсем не сильно, ударил по ней молотком — и крышка немедленно отлетела. Но в тот же миг из-под нее поднялось, перейдя из лежачего в сидячее положение, тело убитого мистера Тудойсюдойса: страшное, покрытое трупными пятнами и запекшейся кровью, уже наполовину разложившееся. Труп, словно погруженный в глубокую скорбь, несколько мгновений смотрел своими тусклыми, ввалившимися, тронутыми тлением глазами в лицо сидевшего прямо напротив него мистера Славни, а затем зловещим шепотом, медленно, но раздельно и совершенно ясно проговорил: «Ты еси муж сотворивый сие!»,[66] после чего, перегнувшись или, вернее сказать, переломившись в груди, завалился набок, с грохотом уронив руки на праздничный стол, — как видно, полностью довольный содеянным.