Русский бой на Любки - Шевцов Александр А. - Страница 17

А потом надо встать в это упражнение еще раз, снова вывести себя в то положение, в котором ваш нос прямо зудит от ощущения, что он залез за черту безопасности, и поиграть, то погружая его в это зудящее ощущение, то вынимая оттуда. И все это время надо оставаться с вопросом: что же я чувствую?

И чем дольше вы будете находиться в упражнении, тем отчетливее вы начнете понимать, что не просто чувствуете что-то. И не просто видите опасность, которая угрожает вам со стороны противника в виде вполне определенного кулака, готового ударить ваш нос. Вы начнете видеть, что вокруг противника есть какая-то тончайшая пленка, окружающая его словно кокон. Именно прикосновение носом к ней и дает то зудящее ощущение опасности, вызывающее желание убрать нос поскорей…

Эта пленка и называется Околицей.

В сущности, она — не более, чем слой сознания, точнее пары, как говорили мазыки. И она двойная в каждом месте — одна часть принадлежит вашему противнику. Как только он входит в состояние боя, он тут же раскидывает вокруг своего тела околицы. Это очень похоже на то, как снайпер готовится к засидке — он вымеряет всё пространство для стрельбы, ставит неприметные вешки точно на нужных ему расстояниях, чтобы впоследствии быстро настраивать прицел.

Вот так и любой боец прекрасно знает длину своих рук и ног. Его опыт позволяет ему с огромной точностью определять, когда противник входит в такую близость, что его можно наилучшим образом достать, и он запоминает те случаи, когда ему это удавалось. Запоминает, создавая вокруг себя искусственные кольца сознания, которые хранят память и знания. Эти кольца — как спусковые крючки: коснулся — и вызвал удар.

При этом любой боец видит эти метки в пространстве вокруг себя, и не видит… Вот такая хитрость. Мы всегда знаем, когда сумеем достать противника ударом, но не видим самих меток. Не видим просто потому, что это бы нам мешало в бою. Отвлекало. Задача метки — не мозолить глаза, а обеспечивать точность ведения боя. Поэтому метки пропадают из осознанной части восприятия, хотя и остаются постоянно видимы для той его части, что «чует». Любой боец видит свою околицу постоянно!

Но и противник тоже видит ее. Когда вы приближаетесь к противнику, готовому нанести удар, вы видите, откуда начинается опасность. И вы чуете ее носом или любой другой частью тела, по которой бьют. Вы видите, но не видите по той же причине: не надо загромождать свое зрение во время боя. Видеть надо главное, а подобное видение надо переводить в неосознаваемую часть восприятия.

Более того, вы накладываете поверх его видения околицы еще и свое видение его околицы, так создавая двуслойность этого явления сознания. При этом, как вы понимаете, ваши представления о том, где у противника проходит околица, могут быть не точны. Вы же не знаете действительной длины его рук и ног, а значит, и длины ударов. Поэтому в бою мы какое-то время заняты уточнением своих представлений о противнике. Если мы достаточно опытны, конечно. Или же, по крайней мере, должны быть этим заняты, если не хотим получать лишних повреждений.

Необходимо учитывать и то, что во время боя вы оба видите свои околицы, то есть те расстояния, на которых уверенно достанете противника. И оба видите его околицы, то есть те расстояния, с которых он достанет вас. Хорошо, если у вас равные тела. Но если у противника руки и ноги сильно отличаются от ваших, околицы перестают совпадать, и вам приходится во время боя все время помнить, где его околица, а где ваша.

И если, к примеру, он длиннее вас, вам приходится играть с тем, чтобы проникнуть внутрь его околицы, чтобы достать его своей, а по ней и нанести удар. Как вы понимаете, это уже сложная игра, и ею стоит заниматься, чтобы обрести мастерство.

Но в этой книге я ограничусь лишь тем, что сказал о возможности видеть околицу, как начальным уровнем обучения. Начните, все остальное придет само, просто потому, что вы будете использовать это знание в бою и думать о нем. Скажу больше, старики-мазыки умудрялись использовать видение околицы для того, чтобы очаровывать противника, отводя ему глаза или замутняя видение.

Как вы понимаете, если видишь околицу не просто как теплый воздух над огнем, а почти материально, становится возможным многое. Такое очарование называлось мороком. И я точно знаю, что и без мазыков многие одаренные бойцы овладевают искусством обморачивания противников. Особенно хорошо владеют этим люди, много дерущиеся на улице.

Ядро схватки самая узкая или тесная часть поединка. Схватка шире ядра, но уже боя. Бой уже битвы, а битва уже войны. Собственно говоря, схватка — это действенная часть поединка, но бой не всегда состоит из поединков. Иногда приходится биться и сразу с несколькими противниками. Поэтому мазыки видели овладение воинским искусством состоящим из нескольких ступеней — ядро схватки, схватка, поединок, бой, битва, война.

Соответственно делилось и то искусство, которым ты овладеваешь. До какого-то уровня боевые действия ведутся кулаками или оружием, а начиная с битвы ты должен сражаться бойцами. И тогда искусство боя превращается в искусство полководца. Впрочем, и то, и другое являются частями воинского искусства, потому что и боец и полководец могут быть воинами. А могут и не быть…

Итак, схватка.

Это та часть поединка или боя, в которой противники — один или несколько — сходятся лицом к лицу. Надо сразу оговориться, что даже когда противники сходятся как отряды или полки, схватка всё равно рассматривается как своеобразный поединок, потому что войска тут перестают рассматриваться как множество отдельных бойцов. Тут из них рождается войско, которое в схватке ведёт себя как одно большое существо или общественная личность. Так что язык для разговора о любой схватке у нас один и тот же, хотя действия в них, конечно же, могут быть и разными.

Но как научиться распознавать то, что относится именно к схватке? Конечно, пока только двух людей, двух поединщиков?

Для этого мы уже ввели одно ограничение: мы узнаём ядро схватки, как действия, ведущиеся внутри околицы. Это внутренняя часть схватки. Теперь надо научиться отделять то, что, условно говоря, снаружи. Надо научиться видеть, из чего состоит поединок вообще, и тогда станет ясно, что в нём относится только к схватке.

Поединок, если мы вспомним свидетельства старины — былины, исторические песни и сказки — ведётся двумя богатырями как некий обряд перехода. Кто-то из них двоих, если не оба, уйдёт из этого мира. Поэтому к поединку не относились так, как сейчас делают отморозки, задача которых зарезать, обобрать и смыться быстрей с места преступления. Поединок, даже завершающийся смертью, не был преступлением, он был подвигом. Победителя славили в веках, как Мстислава, убившего Редедю.

Поединщики хотели быть готовыми к переходу и предполагали такое же право за противниками. Поэтому, как вы помните, они ведут долгие разговоры перед схваткой, нанося сначала удары словами. Там они выясняют, не струсит ли кто-то и не отступит ли без боя. Это очень похоже, как рычат или орут животные перед тем, как подраться. Зачем проливать лишнюю кровь, если победить можно без неё?!

Вот это последнее и важно для понимания схватки. Схватка случается только тогда, когда естественный человек понял, что исчерпал все остальные средства для победы над своим врагом, и надо начинать сражаться руками и ногами, попросту, телом. Вот когда в бой выпускаются тела, тогда и начинается схватка.

До этого бой или поединок тоже ведётся, — и это надо видеть, — но не руками. Хотя тела, конечно же, участвуют и в этой части поединка, но не в качестве оружия. Они нужны, чтобы правильно пропеть слова битвы. Они нужны, чтобы правильно показать свою силу, для этого на тела одевают одежду и оружие, способные вызвать уважение и страх. Они нужны, чтобы показать, насколько боец владеет движением, а значит, опасен в бою.

Поэтому противники уже в поединке, но ещё не в схватке, ходят, говорят, показывают себя, но не бросаются махать кулаками.