После – долго и счастливо - Тодд Анна - Страница 30

• Предыдущая
• 30/101
• Следующая

Хотя, наверное, ему было бы все равно. Он был бы слишком занят очередным косяком. Он бы даже не заметил.

– Ты сама не своя, детка.

Я начинаю дрожать от того, как он меня назвал.

– Тебе нужно поговорить об этом – обо всем, что связано с твоим отцом. Тебе станет легче. – Он говорит слишком громко. По старой крыше барабанит дождь. Я хочу, чтобы буря ворвалась внутрь и унесла меня подальше отсюда.

Кто этот человек рядом? Я совершенно уверена, что не знаю его, а он не знает, о чем говорит. Мне нужно поговорить об отце? Кто он вообще такой, чтобы сидеть здесь и делать вид, будто ему есть до меня дело, будто он хочет помочь? Мне не нужна помощь. Мне нужна тишина.

– Я хочу, чтобы ты ушел.

– Нет, не хочешь. Ты просто злишься на меня, потому что я облажался и вел себя как урод.

Боли, которую я должна бы испытывать, нет. Я совсем ничего не чувствую, даже когда в памяти всплывают картины его руки на моем бедре, пока мы едем в машине, его губ, мягко скользящих по моим, моих пальцев в его густых волосах. Ничего.

Я ничего не чувствую, даже когда приятные воспоминания сменяются другими: его кулак врезается в гипсокартонную стену, та девица в его футболке. Он переспал с ней всего несколько дней назад.

Ничего. Я ничего не чувствую, и это так приятно наконец ничего не чувствовать, наконец обрести контроль над эмоциями. Уставившись в стену, я понимаю, что мне необязательно чувствовать то, чего я не хочу. Необязательно помнить то, чего я не хочу. Можно все забыть и больше не позволять воспоминаниям преследовать меня.

– Нет.

Я не произношу больше ни слова, и он снова пытается дотронуться до меня. Я не двигаюсь. Кусаю щеку, хочется закричать, но я не собираюсь потакать его желаниям. Спокойствие, охватывающее меня при прикосновении его пальцев, сразу после того, как я решила ничего не чувствовать, только подтверждает, насколько я слаба.

– Мне очень жаль, что так случилось с Ричардом. Я знаю, как…

– Нет. – Я выдергиваю руку. – Нет, не нужно этого делать. Не нужно приходить сюда и притворяться, будто ты хочешь помочь, когда на самом деле именно ты причинил мне больше всего боли. Я не буду повторять. – Мой голос такой же безжизненный, неубедительный и пустой, как и я сама изнутри. – Убирайся.

От такой длинной речи начинает саднить горло, и мне больше не хочется произносить ни слова. Я просто хочу, чтобы он ушел и оставил меня в покое. Я сверлю взглядом стену, не позволяя рассудку снова пытать меня воспоминаниями о теле отца. В голове все перемешалось. Я оплакиваю две смерти, и это мало-помалу разрывает меня на части.

У боли нет ни капли милосердия: ей требуется обещанный кусок плоти, и она отрывает от него кусочек за кусочком. Она не успокоится, пока от тебя не останется лишь пустая оболочка, жалкое подобие того, кем ты был когда-то. Когда тебя предают или бросают, это невыносимо, но ничто не сравнится с той болью, когда чувствуешь себя пустым изнутри. Ничто не ранит сильнее, чем отсутствие боли. Для меня в этом заключается смысл, но одновременно это и полная бессмыслица, и я убеждаюсь, что действительно схожу с ума.

Но я даже не возражаю.

– Хочешь, принесу тебе что-нибудь поесть?

«Он меня не слышал? Он что, не понимает, что я не хочу его видеть?»

Не может быть, чтобы он не понял, какой хаос творится у меня в голове.

– Тесса, – зовет он, не услышав моего ответа.

Мне необходимо, чтобы он ушел. Я больше не хочу смотреть ему в глаза, не хочу слышать обещания, которые он нарушит, как только в очередной раз позволит ненависти одержать над собой верх.

В горле саднит, ужасно больно, но я зову человека, которому не все равно:

– Ной!

Он тут же появляется на пороге спальни, явно настроенный стать именно той силой, которая наконец выдворит упрямого Хардина из моей комнаты и из моей жизни. Встав передо мной, Ной смотрит на Хардина, и я наконец поднимаю глаза.

– Я тебя предупреждал, что, если она меня позовет, то все.

Сразу же разъярившись, Хардин начинает сверлить взглядом Ноя, и я знаю, как сложно ему справиться с гневом. У него что-то на руке… гипс? Я смотрю снова: да, точно, черный гипс на кисти и запястье.

– Давай-ка кое-что проясним. – Хардин встает, не сводя глаз с Ноя. – Я стараюсь не расстраивать ее, и это единственная причина, почему я до сих пор не свернул тебе шею. Так что не испытывай судьбу.

В моем воспаленном, запутавшемся сознании всплывает картина: голова отца откидывается, открывается его челюсть. Я просто хочу тишины. Тишины снаружи и внутри.

Из-за голосов, которые становятся все громче и злее, образ мертвого тела отца начинает множиться. Я давлюсь, тело умоляет сделать передышку, освободить желудок. Проблема в том, что в нем нет ничего, кроме воды: желчь обжигает горло, когда меня начинает рвать прямо на старенькое одеяло.

– Черт! – восклицает Хардин. – Пошел вон! – Он ударяет Ноя в грудь одной рукой, и тот отлетает назад, ударяясь о дверной косяк.

– Сам пошел, никто не хочет, чтобы ты здесь находился! – кричит в ответ Ной и, бросившись вперед, толкает Хардина.

Ни один из них не видит, как я встаю с кровати и вытираю рот рукавом. Им застилает глаза или красная пелена, или бесконечная «преданность», так что я выхожу из комнаты в коридор и выхожу из дома никем не замеченная.

– Отстань! – Я ударяю гипсом по челюсти Ноя, и он отскакивает, сплевывая кровь.

Однако это его не останавливает. Он ударяет снова и сбивает меня с ног.

– Ты сукин сын! – вопит он.

Мы перекатываемся, и я оказываюсь сверху. Если я сейчас не остановлюсь, Тесса будет ненавидеть меня еще больше. Я терпеть не могу этого засранца, но она хорошо к нему относится и, если я его покалечу, никогда меня не простит. Мне удается встать на ноги и отойти подальше от этого гребаного новоиспеченного полузащитника[3].

– Тесса… – начинаю я и поворачиваюсь к кровати, но обнаруживаю, что там никого нет.

Все во мне переворачивается. Мокрое пятно, оставшееся после того, как ей стало плохо, – единственное доказательство, что она вообще была здесь.

Даже не взглянув на Ноя, я выбегаю в коридор и зову ее по имени.

«Как я мог быть таким идиотом? Когда я перестану вести себя как полный придурок?»

– Где она? – спрашивает Ной у меня за спиной, следуя за мной, точно потерявшийся щенок.

Кэрол по-прежнему спит на диване. Она не сдвинулась с места с тех пор, как я уложил ее сюда вчера вечером, когда она уснула у меня на руках. Может, эта женщина и ненавидит меня до глубины души, но я не смог ее оттолкнуть, когда она нуждалась в поддержке.

К своему ужасу, вижу, что входная дверь открыта и от сильного ветра раскачивается на петлях. У въезда припаркованы две машины: Ноя и Кэрол. Такси за сотню баксов от аэропорта до дома Кэрол стоило того, иначе я потерял бы кучу времени, поехав к дому Кена за своей машиной. По крайней мере, Тесса не попыталась никуда уехать.

– Ее туфли здесь, – говорит Ной, поднимая одну из хлипких туфель Тессы, и бросает ее обратно на пол.

Его подбородок перепачкан кровью, а в перепуганных голубых глазах плещется тревога. Тесса бродит где-то в одиночестве в грозу, а все потому, что я позволил своему гребаному эго одержать верх.

Ной на минуту исчезает, а я изучаю окрестности, пытаясь найти свою девочку. Когда он возвращается после повторного осмотра ее комнаты, в руках у него ее кошелек. Она сбежала босиком, без денег и телефона. Она не могла уйти далеко: мы дрались минуту, не больше. Как же так получилось, что ярость отвлекла меня от Тессы?

– Я поезжу на машине по району, – говорит Ной, вытаскивая ключи из кармана джинсов, и выходит наружу.

Здесь у него преимущество. Он вырос на этих улицах, знает каждый уголок, а я нет. Я осматриваюсь в гостиной и иду на кухню. Выглянув в окно, понимаю, что преимущество все-таки у меня, а не у него. Удивительно, как он сам не догадался. Может, он и знает город, но я знаю мою Тессу, и мне точно известно, где она.

• Предыдущая
• 30/101
• Следующая