Приключение ваганта - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 57

• Предыдущая
• 57/70
• Следующая

– Мессир, в этом нет никакого позора, – назидательно сказал Гийо. – Жизнь дороже любых предрассудков, уж поверьте мне.

Жиль скривился, будто съел что-то кислое, и нехотя кивнул головой – согласился с доводами Пройдохи. Что касается Андрейки, то ему было все равно, в каком обличье уходить от смертельной опасности.

Спустя какое-то время переодевание закончилось. Андрейку и Жиля в изрядно обветшалых цыганских юбках не узнали бы и близкие родственники. На их головах торчали тюрбаны, украшенные красными лентами, а нижняя часть лица каждого была прикрыта куском полупрозрачной ткани. Нашлись для них и ожерелья, и браслеты, правда, недорогие, из бронзы, и белые рубахи с небольшим вырезом.

Подобрать рубахи с малым вырезом оказалось наиболее сложным делом. Обычно женщины племени ром открывали взору не только шею, но даже всю грудь – цыганки не считали, что ее стоит прятать. Однако мускулистый торс Жиля густо порос курчавыми черными волосами, и стража у ворот Сен-Дени могла обратить на это внимание. Но тут им повезло – свои рубахи беглецам отдала бабища, воспитательница Чергэн. У них вырез был под горло. Хорошо хоть юбки цыганки носили длинные, которые скрывали не только шоссы и мужские башмаки, но и оружие.

Парижские цыганки одевались во все серое, коричневое, даже черное, и только нижнюю рубаху старались шить из белой ткани. Лишь танцовщицы носили пестрые одежды, чтобы привлечь внимание зрителей. Юбки, в которые приодели Жиля и Андрейку, были сшиты из серой дерюжки, готовой расползтись в любой момент.

Но Гийо, изображавший старого цыгана, был одет словно какой-нибудь франт. Одежда мужчин-цыган по сравнению с женским платьем поражала богатством и красотой наряда: рубахи были шиты из шелка (чаще всего красного) и перехвачены богато отделанными поясами с металлическими бляхами; широченные шаровары заправлялись в сапоги тонкой работы; на грудь спускалась густая и длинная борода, а длинные волосы собирались в хвост. Поскольку на лице Гийо не было даже признака пышной растительности, бороду и усы ему приклеили, а волосы собрали в косицу. Его руки были в металлических браслетах, а на груди болтался большой крест, словно он был монахом или священником.

Когда Гийо надел шляпу, изрядно скрывавшую лицо, то даже Тагар зацокал языком от восхищения.

– Друг мой, да ты вылитый ром! – сказал он, покачивая лохматой головой. – И все-таки, мне кажется, что ты нашего племени…

– Ага… – Гийо хмыкнул. – Подкидыш. Не говори чепухи, Тагар.

– Ладно, ладно, это я так… Мысли вслух. Что ж, пора отправляться. Кроме возницы, с вами поедет еще и старая цыганка. У нее голос, как труба Страшного суда. Если что-то пойдет не так, она стражникам глаза выцарапает. Проверено не раз. Ее уже знают и пропускают без лишних слов.

«Ясное дело… – мысленно рассмеялся Гийо. – И я бы пропустил. Похоже, эта старушенция своей толстой задницей прикрывает контрабандный товар».

Цыганка и впрямь была толстой до безобразия, а когда она повысила голос возле фургона, то от нее шарахнулись лошади. Ее голосище действительно впечатлял. В нем были собраны все интонации сварливых жен и рыночных торговок.

Халабуда выехала со двора, и ее огромные колеса начали выписывать кренделя по скверной брусчатке. В одном месте под копыта коней попалась свинья, которая беспечно бултыхалась в грязной луже прямо посреди мостовой, и ее обиженный визг понесся по узкой улочке как призыв к атаке. Окна домов начали дружно открываться, раздалась брань, и на цыганскую халабуду посыпались овощные огрызки и прочий мусор. Возница, который сидел на передке, был невозмутим; он лишь втянул голову в плечи и с философским видом начал насвистывать какую-то мелодию. К счастью, пассажирам халабуды ничто не грозило – ткань, натянутая на дуги, была хоть и не новой, но прочной.

Возле ворот Сен-Дени творилось столпотворение. Чересчур громкие препирания недовольных сутолокой купцов, ругань разъяренных стражников, обыскивавших каждую повозку, вопли тех, кто попал в давку и кому отдавили ноги, брань возниц, пытавшихся растащить нагруженные товаром возы, зацепившиеся в тесноте осями, ржание испуганных лошадей, блеяние коз, которых везли на продажу, кудахтанье кур и гусиный гогот – все это сливалось в дикую какофонию звуков, поднимавшихся вместе с пылью к хмурому небу. Даже ему не нравился затор у главных ворот столицы Франции, и оно готовилось пролиться дождем.

Фургон с беглецами стоял в очереди битый час. Все это время и Жиль, и Андрейко тряслись от страха. Они не боялись любой драки, тем не менее перспектива попасть в руки палача для молодых людей не улыбалась. Гийо был гораздо спокойнее молодежи, однако держался настороженно и мысленно в который раз до мелочей продумывал, как действовать, если их маскарад раскроется, – в какую сторону бежать и где спрятаться. За цыган, которых стражники конечно же арестуют, он не волновался. Гийо знал, что Тагар вытащит своих людей не только из тюрьмы Шатле, но даже из преисподней.

А еще он был очень благодарен кузнецу. Гийо отдавал себе отчет в том, на какой риск пошел Тагар, взявшись вывезти из Парижа государственных преступников. И дело тут было вовсе не в деньгах. Просто цыган, в отличие от многих людей, помнил доброту и не забыл, как однажды Гийо спас его от верной смерти. Что касается денег, которые он взял с беглецов, то они были как бы оберегом. Так гласили цыганские предания.

Наконец пришел черед и цыганской халабуды. Ее тоже хотели обыскать, но тут вступила в дело старая цыганка, которую злобным рычанием поддержал Гаскойн. Она разразилась руганью, да такой замысловатой, что стражники опешили и отступили. И дело было не в том, что они увидели пассажиров халабуды – двух юных цыганок и старого немощного деда. Их испугали проклятия, которыми старуха сыпала как горохом из решета. Ведь все французы знали, что цыганки – колдуньи, к тому же сержант, командовавший стражниками, узнал толстую бабищу, которая всегда устраивала скандалы, когда дело доходило до досмотра повозки.

– Пропустите эту старую ведьму! – приказал он своим подчиненным и, скрестив указательные пальцы, плюнул вслед халабуде – на всякий случай, чтобы защитить себя от злых сил.

Мрачный Жан ле Марди, которому уже надоело торчать у ворот, но отправиться восвояси он не имел права, безразличным взглядом проводил цыганскую повозку и кисло покривился. Магистр вспомнил, сколько денежек выманила у него цыганка, которая нагадала ему долгую жизнь и доходную должность каноника в лучшем епархиальном соборе Парижа. Насчет долгой жизни у него, как у всех молодых, сомнений не было, но что касается места каноника, а значит, членства в капитуле, то это дело у Жана ле Марди никак не срасталось.

Спустя какое-то время стены Парижа оказались далеко позади. Беглецы облегченно вздохнули и огляделись. Небо все-таки разразилось ливнем, но это была всего лишь недолгая гроза, и, когда появилось солнце, омытая дождем придорожная зелень засверкала в его лучах бриллиантовой пылью мелких дождевых капелек. Вскоре беглецы должны были покинуть халабуду и дальше идти пешком, но это обстоятельство никого не волновало, а только радовало.

Когда приговоренному к казни объявляют помилование и выпускают из темницы, ему и в голову не придет жаловаться на неудобства, которые он испытал в сырых тюремных казематах.

Даже при наличии денег путешествие по Франции, которая только начала приходить в себя после Столетней войны, было занятием совсем не увлекательным и опасным, тем более – пешком. Разоренные деревни находились в запустении, крестьяне были либо убиты, либо сбежали, поэтому обширные поля оставались невозделанными, и лишь местами встречались редкие клочки земли, на которых что-либо произрастало. Необъятные равнины Шампани, Боса, Бри, Гатине, Шартра, Дрё, Мена и Перша, Вексена (как французского, так и нормандского), Бовези, равнины Ко от Сены в районе Амьена и Абвиля, окрестностей Санлиса, Суассона и Валуа до Лана и дальше до Гэноля были совершенно пустынны, заброшены, лишены обитателей, покрыты кустарником и молодым подлеском.

• Предыдущая
• 57/70
• Следующая