Лоцман. Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/83
• Следующая

— А стакан где? — сказал Кустик.

— Из горлышка не можешь, что ли? — возмутилась Женька. — Тут заразных нету.

— А вот как раз и есть! Кто-то у нас на болезни жалуется! «Кха-кха»…

— Балда! — взвинтилась Тина. — Это же простуда, а не инфекция!

— А вчера говорила, что горло болит. Вдруг ангина? Или дифтерит!

— Сам ты дифтерит! У меня прививка!

— Ну, тогда скарлатина. Тоже зараза…

— Сам зараза… Пожалуйста, я буду пить последняя. — И правда, взяла бутылку после всех.

— Ничего себе, — язвительно заметил Кустик. — Тут еще почти половина. А после подозрительной инфекции кто будет пить?

— Я буду, — сказал Шурка. — Чтобы не пропала водичка.

— Не пропадет. Мы ее вот так! — Тина остатки воды ловко выплеснула на косматую пегую голову. Кустик взвизгнул, кувыркнулся с крыльца.

— Ладно, Тинища! За это я сочиню про тебя поэму!

— Только посмей!

Кустик опять повис на турнике. Покачался вниз головой. Громко сообщил:

— Готово! Слушайте…

— Подождите, сейчас допридумываю… А, вот!

Наступила тишина. Жаркая летняя тишина с жужжанием шмеля. Жужжание было угрожающим.

— Ну, все, — выдохнула наконец Тина. И оглянулась на ребят. — Все, да?

Платон пожал плечами. Ник хихикнул. Женька сказала Шурке, но громко, чтобы слышал и Кустик:

— Терпение кончилось. Будем сейчас его опять перевоспитывать.

— Как? — с опаской спросил Шурка.

— Щекоталками. Он только этого и боится. Думаешь, почему он в таких штанах ходит? Это чтобы, когда мы на Буграх, его трава под коленками не щекотала…

— А пуще всего этот пакостник верещит, когда его под ребрышками, — ласково и зловеще сообщила Тина. — А ну, иди сюда, юный талант…

Кустик уже не висел, а сидел под турником, раскинув ноги. При последних словах он встал на четвереньки и — как с низкого старта — рванул к калитке.

— Стой немедленно! — Голос Тины прозвенел с неожиданной командирской силой. Кустик замер, как приколотый к месту булавкой. Нерешительно посмотрел через плечо.

— Ну чего…

— Константин, ступай сюда, — железно произнесла Тина.

— Ну чего… — Он потоптался и… побрел к сидящим на ступенях. С дурашливым покаянием на лице. На полпути остановился, затеребил свои твердые, как жесть, штаны. — Я это… больше не буду…

— Что ты не будешь, злодей? — сказала Женька (и опять посмотрела на Шурку).

— Ну, это… сочинять про Тину-скарлатину… Ай! — Он кинулся прочь, но девчонки двумя скачками догнали его и повели к крыльцу. Он слегка упирался, но, видать, ослабел от дурных предчувствий.

Конечно, это была игра. Или почти игра. По всему понятно, что давняя, с привычными уже правилами. Каждый знал свою роль.

— Стой, как пришитый, — велела Тина. — Вздумаешь удирать, хуже будет.

Кустик скорбно посопел:

— Куда уж хуже-то…

Женька спросила у всех:

— Сколько сегодня дразнилок у него на счету?

— У-у… — безжалостно сказал Платон.

Тина тряхнула несчастного подсудимого за локоть:

— Сколько тебе положено щекоталок, а? Говори сам!

— Ни одной… Ну, одна. Ладно, одна!

— Шесть, — хладнокровно сообщил Ник. — Не меньше, если считать с утра.

— Правильно. — Женька деловито насупилась. — Сделай-ка, Ник, из травинок кисточку. Пушистенькую…

— Лучше ты его косой. Волосатые щекоталки он «любит» больше всего…

— Спасите… — шепотом сказал Кустик и округлившимися глазами глянул на Шурку.

Шурка ощутил сладковатое замирание. Щекотки он почти не боялся. И если бы не по Кустику, а по нему прошелся растрепанный кончик Женькиной косы, это было бы… Стыдно признаться даже себе, но это было бы счастье. Ласковое, пушистое…

И он не выдержал. Он как бы включился в игру!

— Стойте! Может, его все-таки помиловать?

— Еще чего! — возмутилась Тина.

«Вот и отлично!»

— Тогда… давайте я вместо него! Возьму на себя его грехи!

— С какой это стати? — удивился Ник.

— Так… из гуманных соображений! Из человеколюбия!

— Нелогично, — сказал Платон. — Виноват один, а отдуваться будет другой.

— Ну… я, наверно, тоже виноват! Наверно, он сочинял, чтобы своим талантом перед новым знакомым похвастаться…

— «И все засмеялись»! — крикнул Ник. И правда все засмеялись, даже Кустик фыркнул.

Хорошо хоть, что никто не догадался о настоящей причине, все решили, что Шурка просто жалеет Кустика… Впрочем, Женька, возможно, о чем-то и догадалась. Быстро отвела глаза и взглядом бабы Яги уперлась в несчастную жертву. Сжала в пальцах конец косы, нацелилась.

— Ну-ка, где там у нас ребрышки? Подыми рубашку…

«Ох, и мне ведь пришлось бы подымать!» — запоздало ужаснулся Шурка. А Кустик пискнул, присел и по-заячьи бросился через двор. Все (кроме Шурки) с веселыми воплями — за ним.

Кустик забежал под навес, там запнулся, полетел вперед и упал животом поперек плахи с кроссовкой на чугунной «ноге». И замер.

— С тобой все в порядке? — нерешительно спросил Платон.

— Увидимся позже, — мрачно ответствовал пойманный беглец.

— Не позже, а сейчас… — Тина злорадно поддернула рукава свитера.

— Я умер! — заявил Кустик.

— Сейчас оживешь. — Женька бесцеремонно задрала на нем рубаху.

— Ой! Пощады! Платон!..

— Поэты всегда страдают за свой талант, — сообщил образованный Платон. — Сама судьба привела тебя на плаху.

— Ой!.. Постойте! Предсмертные стихи…

— Вот! Я сам про себя сочинил дразнилку! Вы должны меня помиловать… Женечка, ты же добрая. Ты… Ай! — Это Женька светлой кисточкой косы тронула его незагорелый ребристый бок. А Тина ухватила несчастного за плечи. — Ой, не надо! Спасите!!

И Кустика спасли. Силы природы. В стремительно потемневшем воздухе сверкнуло, грохнуло, и ударил по двору появившийся из-за крыши ливень.

Кустик взвинтился и с радостным воплем вырвался из-под навеса.

Он плясал под тугими струями, свободный, неуязвимый и счастливый.

— Теперь не поймаете! Ага! Вы так не можете!..

— Можем! Ура! — Ник тоже бросился под ливень. Ловить Кустика не стал, а заплясал рядом. Потом прошелся колесом.

— Да здравствует стихия! — И Платон кинулся из-под крыши. При этом успел ухватить под навесом полуспущенный волейбольный мяч.

Вмиг все трое стали мокрыми насквозь. И мяч. Они швыряли его друг другу, орали что-то неразборчивое и хохотали.

Женька искрящимися глазами посмотрела на Шурку. И протянула ему руку. И после этого он сделался готовым не то что под дождь, а под картечь.

Держась за руки, они выпрыгнули под хлесткие шквалы, под струи, которые в первый миг показались холодными. Но только в первый миг. И тоже запрыгали в языческой пляске и завизжали от жутковатого веселья. И ловили мягкий набухший мяч и швыряли его друг другу…

А Тина смотрела на них из-под крыши, пряча зависть под старательной маской осуждения.

Наконец, запыхавшись и наглотавшись воды, вернулись под навес. Кустик бросил в Тину намокший мяч — но так, чтобы не попасть.

— Дурни, — сказала Тина. — Хотя бы разделись сначала…

— Это и сейчас не поздно. Сушитесь, мальчики… — И Женька по дощатой лесенке убежала на сеновал.

Платон и Ник скинули анголки, развесили одежду на протянутом под крышей бельевом шнуре. Кустик, шипя сквозь зубы, вылезал из своих доспехов. Шурка тоже выбрался из рубашки и штанов. И мысленно сказал бабе Дусе спасибо за свои новые, синие, с белым пояском и кармашком плавки…

Сверху шумно упала свернутая старая палатка. На нее — серое полосатое одеяло (прожженное с краю). Видимо, на сеновале был целый склад: наверно, для летних ночлегов.

• Предыдущая
• 55/83
• Следующая