Лоцман. Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович - Страница 75

• Предыдущая
• 75/83
• Следующая

— Гурский! Я…

«Да, Полушкин, да! Вы молодец. Мы наблюдали. Вы все сделали как надо…»

— И… что дальше-то?

«Все как надо… Зря только, что с вами были друзья. Ну да ладно…»

— Без них я сюда не пробился бы!

«Мы понимаем… Да и все равно им никто не поверит, если захотят рассказать. Все решат, что это новая фантазия вашего Кустика…»

— Да!.. Гурский! А что дальше-то?

«Дальше — все. Ты выполнил задачу. Теперь — как договорились. Как договорились, Полушкин. Уйдешь с нами».

— Но я не хочу! Я… передумал! Вы обещали вернуть сердце!

«Конечно, конечно!.. Раз ты так решил…» — В тоне Гурского скользнула чуть заметная неуверенность. И опять он говорил Шурке «ты». Рыбка замерла в груди.

— Вы же… обещали…

«Ну конечно же! Только придется подождать несколько дней».

— Зачем?! — со звоном, почти со слезами крикнул Шурка. Чудилась увертка. Ловушка.

«Но поймите же, Полушкин! — в тоне Гурского появилась прежняя убедительность. — Это необходимо, чтобы избежать дисбаланса. Иначе эхо в Кристалле будет непредсказуемо… Необходима проба, а мы ведь еще даже не касались прибора».

— А сколько ждать?

«Вы ждали столько месяцев. Потерпите еще несколько суток».

— А как я узнаю, что уже пора? Будет вызов?

«Да… Или Степан предупредит. Кстати, не забудьте вернуть ему отвертку».

— Ладно… А теперь что делать? — Шурка почти успокоился. И понял, как он устал.

«Теперь? Спокойно идите домой».

— Старым путем?! — ахнул Шурка.

«Нет, нет, конечно… — Шурке почудилась усмешка. И он как бы увидел за плечом Гурского его ассистента, плешивого Кимыча. — Сейчас сообразим… Да, так! Направо от вас есть скульптура. Мальчик. Сдвиньте ее…» — И глухая тишина. Никакого энергополя, никакого эфира и пространства.

Шурка тяжело прыгнул с коня.

Друзья смотрели вопросительно. И с тревогой.

— Ну, что будем делать? — нетерпеливо сказал Ник.

— Вы разве не слышали разговор?

— Мы слышали твои слова, — слегка укорил его Платон.

— Ах да… Пошли!

Скульптура отыскалась быстро. Мальчик был не просто мальчик, а с кудлатой собачонкой. Она стояла на задних лапах, а передними упиралась в колени хозяина. Мальчик нагнулся и трепал песика по ушам.

Все разом глянули на Ника: «Ну?» И конечно, он голосом Гриши Сапожкина произнес:

— С-скажите, п-пожалуйста, вы не видели рыжего щенка с черным пятном на ухе?

И все вздохнули, потому что знали: щенка Гриша так и не нашел.

Скульптура была гипсовая, на квадратной площадке. Сдвинулась она легко. Под ней дышал сыростью узкий колодец.

Начали спускаться по скобам — было уже не привыкать. Метров через пять оказались в проходе с земляными стенами. Шли недолго. Ход привел к новому колодцу — круглому, бетонному, с прочной лесенкой.

Вверху сквозь траву просвечивало летнее ночное небо — белесое, со звездочкой…

Выбрались конечно же неподалеку от паровозика Кузи.

Постояли, потом свалились в пахучую прохладную траву. Усталость стонала в руках, в ногах. Ноющая боль снова набухала в царапинах. Но все равно было хорошо.

— Шурка… — тихо окликнул Платон.

— Что?

— Мы ведь все сделали правильно, да?

— Конечно. В точности как надо.

— Ты… теперь никуда не уедешь, не… улетишь?

— Ни за что.

— А то смотри, — подал голос Кустик. — Женька знаешь как будет реветь.

— Шурка, зря ты его избавил от щекотки, — сказал Ник.

За высокими головками иван-чая уже наливался желтый рассвет. Но в зените еще горели звезды. Глядя на них, Шурка спросил:

— А тот мальчик… Оська… Он писал потом письма?

— Писал, — отозвался Платон. — Два письма. Да много ли от них толку… Пошли ко мне на сеновал. Надо хоть немного поспать. А потом уж отчистимся от ржавчины…

— Утром покажется, что все было сном, — грустновато сообщил Ник. — Надо было хотя бы по винтику взять на память.

— Наверно, это нельзя, — опасливо возразил Кустик. — Или можно?

— Не знаю… — Шурке вдруг отчаянно захотелось спать.

Разбудила их Вера Викентьевна.

— Молодые люди! Уж полдень близится… Хотите чаю с бутербродами?

Они хотели. Но поднялись с кряхтеньем. Ломило суставы. Ссадины у всех, кроме Шурки, продолжали ныть.

Умылись на дворе у крана. Потом долго отчищали от пыли и ржавчины свои анголки. Кустик горестно рассматривал поблекший, лишенный рыб и осьминогов костюм.

Но когда Кустик вышел на яркое солнце, бледные следы на трикотаже вдруг набухли красками. И прежние картинки проступили, как на моментальном снимке, вынутом из аппарата «Полароид».

— Ура! — Кустик неумело прошелся по траве колесом. И этим очень насмешил Веру Викентьевну.

Выпили чай и сжевали бутерброды прямо на ступенях. И Шурка сказал, что побежит домой.

— Баб-Дуся навесила на меня сегодня всякое трудовое воспитание.

— Но после воспитания-то придешь? — ревниво спросил Кустик.

— Еще бы!

И Шурка убежал, счастливый. Кажется, никто и не помнил, что у него вместо сердца рыбка.

Он сходил на рынок за капустой, помог бабе Дусе выбить половики. Потом свалился на диван. Утомленный и беззаботный.

— Опять ты, нечистая сила, валяешься грязнущий на покрывале! Ну-ка сымай свое африканское обмундирование, постираю…

— Баб-Дусь, только сразу высуши утюгом, ладно? А то мне скоро бежать пора…

— Успеешь бежать, дома посиди. Мне в магазин нужно, да заказ один отнести, а почтальонша пенсию принесет. Получишь, распишешься, она тебя знает…

— Ну, ба-а… — заканючил Шурка, стягивая анголку. — Мне скорее надо…

— Никуда тебе не надо скорее. Кто соскучится, сам прибежит.

— Это ты про кого?

— Да уж не про себя. Не у меня косы до колен…

— И не до колен вовсе… — буркнул Шурка. — А постирать я и сам могу.

— Давай сюда… Эк ведь извозил, будто в ржавой бочке катался. Где вас носит?

— На Буграх. Там полно железа всякого. Даже старый паровоз… Ба-а! А где ты такую материю взяла? Смотри, до сих пор ни одной дырки! Никакие колючки ее не берут.

— На вашего брата лишь такую и надо… Ну-ка шевелись, горе луковое!

— Ба-а…

— Чего еще?

— А если по правде, ты мне с какой стороны родственница?

— Ну вот, спохватился… Тебе не все едино, что ли? Какая разница?

— Ну… не разница, а интересно.

— Я и сама-то не разберусь толком… — Баба Дуся ушла на кухню и говорила уже оттуда, сквозь плеск воды. — У твоей мамы была двоюродная сестра, Катерина Федоровна. Она давно уже померла, царство ей небесное. У ее мужа была свояченица, а я, значит, этой свояченице прихожусь теткой…

— Понятно, — вздохнул Шурка.

— И ничего тебе не понятно, — слегка рассердилась баба Дуся. — И зря не спрашивай. А то я сама запутаюсь…

— Ладно. Тогда я про другое спрошу. Чтобы щекоталкин заговор отменить, что надо сделать?

— Зачем его отменять-то?

— Я так, на всякий случай…

— Всякий наговор, чтобы снять, надо сказать наоборот. Написать на бумажке и по буквам задом наперед прочитать. И крутнуться в обратную сторону. Дело нехитрое… Ну-ка помоги отжать…

Они выжали и развесили на веревке шорты и рубаху.

— Отвертку-то свою возьми, я ее чуть со штанами не выстирала. Зачем ты ее в кармане таскаешь?

Шурка не знал зачем. Вчера в подземелье машинально сунул ее опять в карман, а не в сумку.

— Больше не буду…

Баба Дуся ушла, а Шурка сел перед телевизором. Показывали старое кино «Следствие ведут знатоки». Шурка не хотел про следствие. По местному каналу крутили вчерашний футбольный матч. Петербургский канал выдавал в эфир очередной боевик: машина — ж-ж-ж на повороте. По ней из пистолетов — бах-бах!..

Шурка выключил телевизор и съежился в облезлом бабкином кресле. Крадучись, но быстро подобралась тоска. И тревога.

Что же будет дальше-то?

Почему так уклончив был вчера Гурский?

• Предыдущая
• 75/83
• Следующая