Хуан Дьявол (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 20
- Предыдущая
- 20/60
- Следующая
Напоминание, как искра, разгорелось в мучительном сознании Ренато. Он вспомнил последние слова Янины, жестокую сцену, где уволил ее на прерванной фразе: возможное разоблачение преступления, о котором знали все, кроме него. С внезапным нетерпением он поднялся, взяв за руку Баутисту:
- Приведи Янину. Найди ее, позови… Быстро, это нужно… Приведи ее, Баутиста!
- Сеньор приказал позвать меня? Я пришла. Сеньор меня уволил и…
Твердая изящная рука Ренато сжала худую руку. Губы сжались в красную линию над чрезвычайно бледным лицом, в зелено-голубых глазах вспыхнула искра, которая, исследуя, проникала так, словно угадывая.
- Я распорядился позвать тебя, чтобы ты заговорила, Янина. В первый раз я готов выслушать то, чего никогда не хотел слышать! Скажи, что знаешь о ней без колебаний, тени, сомнений и лжи. Не клевещи, потому что она уже расплатилась жизнью за свои возможные дела, потому что твоя жизнь на кону. Говори, Янина, говори! Ты сказала, что я прощал ей все… все… все…! Что я должен был ей простить?
Почему Янина дрожала? Почему под давлением суровых и изящных пальцев вздрагивала ее плоть, как будто в непередаваемом мучении? Как же она страстно желала быть здесь, рядом с ним, под огнем его глаз! Сколько раз она кусала до крови губы, чтобы не крикнуть Ренато Д`Отремон, что знает об Айме, что видела и слышала собственными глазами и ушами! Но теперь она дрожала до боли в коленях, и голос в горле прошептал:
- Но… она мертва, сеньор. Я не должна говорить…
- Я приказываю тебе говорить, Янина. – разъярился Ренато.
- Теперь не могу, сеньор, – возразила Янина трясущимся голосом. – Теперь она там, покрыта чистым покрывалом на кровати невесты. Она закаменевшая, холодная… Ее тело, падая, было истерзано камнями. Ее прекрасное белое тело…
- Да… да… – вышел из себя Ренато. – Я знаю, что она там. Знаю, что смотрит с ужасом. Разве ты не понимаешь, что мне по крайней мере нужно знать? Не понимаешь, я думаю, что тоже мог умереть? Разве ты не видела? Не слышала? Намеки, подозрительные взгляды. Разве ты не видела, как отец Вивье избегает меня, собственная мать уклоняется от меня, и даже слуги отдалились? Это была моя вина…? Теперь все говорят об этом вполголоса; скоро, возможно, они будут кричать, а я должен буду слушать. Но я хочу, чтобы по крайней мере в моей совести не раздавался этот крик. Я хочу знать, кто был плохим, кто был предателем, неверным…
- Это было, сеньор, было!
- Ты уверена? Ты хорошо знаешь? – настаивал Ренато, загоняя в угол метиску вопросами. – Почему не говоришь? О чем все шептались, согласно тебе? Что знают все, кроме меня?
- Ренато… сынок…! – позвала София, которая отыскав его, подошла, поначалу удивленная, и затем посуровевшая, и воскликнула: – О! Что ты делаешь здесь, Янина? Разве в доме нечем заняться? Я дала задание, чтобы ты выполнила. Делай, что я велела. Иди немедленно!
- Я приказал ее позвать, мама, – вступился Ренато. – Мне нужно поговорить с ней… Подожди…!
- Ты не будешь ждать. Иди! – приказала София властно. И смягчившись, подошла к сыну, объясняя: – Если тебе и нужно поговорить с кем-то, сынок, то со мной.
- Ты не понимаешь, мама? – сокрушался Ренато. – Мне нужно знать.
- Узнаешь, но не из уст Янины. Это недостойно тебя. Узнаешь, когда будут силы, когда будет мужество и необходимое спокойствие, чтобы ты высоко поднял голову, когда клевета захотела бы ранить, когда тебе бросят в лицо то, что ты сделал.
- Что? Я не хотел…
- Знаю, что не хотел, что пытался остановить ее, предотвратить несчастный случай, который она умышленно искала, готовила и придумала. Хотел преградить ей путь. Ты бежал по тропинке, пытаясь преградить ей путь, и тогда она отпустила поводья, схватившись за гриву, потеряв голову, а обезумевший зверь понес ее в самое опасное место, где она нашла смерть.
- Мама, ты обвиняешь меня…!
- Я говорю то, что говорят другие, что говорит тебе совесть. А еще говорит то, что ты хочешь услышать: она не заслуживала тебя…
- О! В таком случае, ты знаешь, знала…?
- Я знаю, что она была корыстная, амбициозная, жадная. Знаю, что вышла за тебя замуж по расчету, что никогда не любила тебя; не медлила ни перед какой клеветой или интригой, чтобы защититься. Она была черствой, нахальной, ветреной…
- Еще и ветреной? – Ренато был взбудоражен от гнева. – Почему ты не сказала, когда она была жива? Почему?
- Потому что верила, что она родит тебе сына, и только поэтому мы могли бы простить ей все.
- Верила? Верила? Ты хочешь сказать. Договаривай, мама! Скажи наконец! Этот сын… сын, от кого он был?
- Ни от кого, Ренато. Сына не существовало. Она придумала его, чтобы обеспечить себе положение в доме, чтобы я защищала ее против тебя. Несомненно, она верила, что ее ложь превратится в правду. Чтобы достичь этого, она безуспешно искала тебя.
- Но как ты узнала? Кто сказал тебе…?
- Доктор, который пришел зафиксировать смерть. Я попросила его проверить. Потребовала. Я хотела знать правду, это было нужно. Я не могла смотреть на тебя, не могла приблизиться к тебе с сомнением, что еще в той пропасти угасла скрытая жизнь, которая была моей последней мечтой. Я хотела быть уверенной и не оговорить тебя. По крайней мере Бог не хотел, он сжалился надо мной.
На мгновение София остановилась, словно силы покинули ее. Напряженные руки схватились за край стола, нагруженный бумагами и книгами, рыдание вырвалось из горла, а Ренато смотрел на нее спокойно и мрачно, укрепляясь в мнении:
- Я лишь хотел знать правду, мама. Есть что-то еще, я уверен. Ты сказала, что она ветреная… Почему ты так сказала? Я бы не убил ее, как хотел, но хочу знать, требую, имел ли на это право. Если ты не знаешь, то я спрошу тех, кто знал, заставлю заговорить тех, кто молчал: Янину, Ану…
- Хватит, Ренато. Теперь ты не можешь ничего сделать. Теперь нас ждут обязанности, которые ты должен исполнить, и мы исполним их. Идем со мной.
7.
На гладком покрывале ложа невесты, одетая в платье из белого шантильского кружева, которое София Д`Отремон выписала из Франции, скрестив руки на груди, лежала в последнем выражении благочестия Айме де Мольнар, казавшаяся спящей. Странное спокойствие лежало на холодном лице. Искусные руки Янины уложили черные волосы, скрывая ужасную рану на щеке. Со всех углов долины приносились самые красивые для нее цветы. В салоне стояли большие серебряные канделябры, на величественном катафалке, гробе, обитом парчой, стояли большие восковые свечи. Весь дом наполнился запахом ладана, воска и лаванды, которые убивал языческий запах роз и запах нард, которым было пропитано ее платье.
Янине казалось, что она одна в комнате. Одна перед телом женщины, которую так ненавидела. Но другая тень шевельнулась в углу, темная голова, подрагивающая в приступе глухих рыданий; на нее смотрели безжалостные и прозорливые глаза Баутисты, спросившего тихим голосом со злым умыслом:
- Это Ана, нет? Ей нужно плакать горючими слезами. Она будет тосковать по сеньоре, которая ее защищала.
- Оставь ее, дядя, – почти умоляла Янина. – Что вы собираетесь с ней делать?
- Не я, а хозяин… Я слышал разговор хозяина с сеньорой Софией, и не будет проку от этой проклятой. Теперь идем со мной. Ты нужна в столовой…
Дрожащая Ана подняла черную голову. Из угла, где она скрывалась, она видела, слышала. Не поднимаясь, как животное, она доползла до дверей; расширенными от испуга глазами она смотрела на удалявшиеся тени Баутисты и Янины, и задыхающимся от ужаса голосом пробормотала:
- Они убьют меня. Они убьют и меня!
Кудрявые волосы встали дыбом, а щеки окрасились в пепельный цвет… Никого не было в коридоре и на веранде. Из салона доносились приглушенные звуки, слышался шум повозок, увязших по дороге из сада. Сдерживая дыхание, Ана дошла до ближайшей лестницы; плотно встав к стене, подавляя рукой рыдание, готовое вот-вот вырваться, она скрылась из вида, дошла до первого густого куста, остановившись на несколько секунд, пока сердце выпрыгивало из груди, и наконец побежала, обезумевшая, движимая инстинктом.
- Предыдущая
- 20/60
- Следующая
