Полиция, полиция, картофельное пюре! - Вале Пер - Страница 3

• Предыдущая
• 3/39
• Следующая

— Сидишь? — Потом взглянул на стакан и добавил еще более удивленно: — И пьешь?

Монссон не ответил.

Баклунд переключил внимание на часы, висевшие на стене бара, сверил время по своим и произнес:

— Эти часы тоже идут неверно.

— Конечно, — улыбнулся бармен. — Они спешат. Это наш маленький сервис: услуга клиентам, которые торопятся на поезд ила пароход.

— Ах, ах, ах! — вздохнул Баклунд. — Мы никогда в этом не разберемся. Как можно установить точное время, если нельзя верить часам?

— Да, трудное дело, — сказал Монссон, думая о своем.

Вернулся Скакке.

— Ну вот, теперь порядок, — сообщил он.

— Наверное, слишком поздно, — сказал Монссон

— С чего это вы взяли?

Баклунд вытащил свой блокнот:

— Относительно этого официанта…

Монссон поднял руку:

— Обожди, этим мы займемся позднее… Бенни, позвони в Лунд, в полицию, и попроси их послать человека в нейрохирургическую клинику. Пусть он возьмет магнитофон и запишет все, что говорит Пальмгрен. Если только он в сознании. И конечно, нужно допросить фру Пальмгрен.

— Что касается этого самого официанта, — заговорил бармен, — то могу вам сказать, что он не заметил бы ничего, если бы даже в ресторан влетел вампир.

Баклунд раздраженно молчал. Монссон тоже ничего не говорил. Поскольку формально Баклунд был начальником Скакке, то осторожничал и обращался к нему на «вы».

— Кого вы считаете самым важным свидетелем?

— Парня, которого зовут Эдвардссон, — ответил Скакке. — Он сидел недалеко, три столика от места преступления. Только…

— Что «только»?

— Он пьяный.

— Водка — это проклятие, — произнес Баклунд.

— Ладно, обождем, пока он проспится, — сказал Монссон. — Кто может подкинуть меня в полицию?

— Я, — ответил Скакке.

— А я остаюсь здесь, — упрямо сказал Баклунд. — Формально это мой случай.

— Конечно, — ответил Монссон. — Ну пока.

— Ты думаешь, он смылся? — уже в машине задал вопрос Скакке.

— Во всяком случае, такая возможность у него есть. Нам придется обзвонить массу людей и не стесняться, что кого-то разбудим. Трудная будет ночь.

Скакке искоса взглянул на Монссона, который снимал обертку с новой зубочистки. Машина въехала во двор управления полиции.

Здание полиции казалось огромным, мрачным и в это время суток совсем пустым. Они шли по широкой лестнице, и их шаги отдавались гулким эхом где-то наверху.

По натуре Монссон был большой флегматик; и роста в нем было достаточно, и флегмы тоже. Он терпеть не мог трудные ночи, да к тому же уже завершал свою карьеру. У Скакке все обстояло иначе: он был моложе на двадцать лет, надеялся на быстрое продвижение по службе, отличался рвением и честолюбием. Однако работа в полиции успела научить его и осторожности и услужливости. Так что они, собственно говоря, хорошо дополняли друг друга.

Войдя в свой кабинет, Монссон первым делом открыл окно, потом опустился в кресло и долго сидел, задумчиво поворачивая валик своего старого «ундервуда». Наконец проговорил:

— Скажи, чтобы все сообщения по радио и телефонные звонки переводили сюда. На твой телефон. — Кабинет Скакке был напротив, через коридор. — А двери оставь открытыми.

Скакке пошел к себе и стал звонить. Через минуту за ним двинулся Монссон. Встал, прислонившись к дверному косяку и пожевывая зубочистку.

Зазвонил телефон. Скакке сделал пометку.

— У человека, стрелявшего в Пальмгрена, почти не было шансов выбраться из ресторана. Его действия до того, как он выстрелил, отдают фанатизмом, — сказал Монссон.

— Как при покушении по политическим соображениям?

— Примерно. А потом ему каким-то чудом удается уйти, и дальше он ведет себя уже не как фанатик. Он паникует.

— Поэтому ты и думаешь, что он попытается уйти из города?

— И поэтому тоже. Он входит в ресторан и стреляет, не думая о последствиях. Но потом его, как и большинство преступников, охватывает паника. Он просто-напросто боится и хочет только одного: как можно скорее оказаться подальше от этого места.

«Теория, — подумал Скакке. — К тому же слабо обоснованная». Но ничего не сказал.

— Конечно, это всего лишь так называемая теория, — продолжал Монссон. — Хороший криминалист не станет заниматься теориями. Но в данный момент я не вижу никакого другого подхода.

Ночь была трудной, поскольку ничего не случилось. На вокзале и дорогах, ведущих из города, остановили нескольких человек, по приметам похожих на преступника. Никто из них, по-видимому, отношения к этому делу не имел, но их имена на всякий случай записали.

Без двадцати час с вокзала ушел последний поезд. Без четверти два из Лунда сообщили, что Пальмгрен жив. В три часа оттуда пришло новое известие. Фру Пальмгрен чуть не в шоковом состоянии, и вести допрос практически нельзя. Тем не менее она сказала, что рассмотрела стрелявшего и уверена, что не знает его.

— А он, похоже, шустрый парень, этот лундский констебль, — зевая, сказал Монссон.

Сразу после четырех опять позвонили из Лунда: врачи решили пока что не оперировать Пальмгрена. Пуля вошла в голову за левым ухом, и трудно сказать, какие причинила нарушения. Общее состояние пациента для данных обстоятельств хорошее.

Общее состояние Монссона хорошим не было. Он устал, у него пересохло в горле, и он без конца ходил пить воду в туалет.

— А можно жить с пулей в голове? — спросил Скакке.

— Да. Такие случаи бывают. Иногда ткань образует оболочку вокруг пули, и человек поправляется. А если бы врачи попытались ее достать, он мог бы умереть.

Баклунд, как видно, намертво вцепился в «Савой», потому что позвонил в половине пятого и сказал, что он отгородил и опечатал часть ресторана, ожидая, когда из технического отдела придут обследовать место преступления, а придут они не раньше, чем через несколько часов.

— Спрашивает, не нужен ли он здесь, — спросил Скакке, прикрывая трубку ладонью.

— Единственное место, где он, будем надеяться, нужен, — это дома, в постели своей жены, — сказал Монссон.

Скакке передал это Баклунду, слегка смягчив выражения. Потом сказал:

— Думаю, мы можем вычеркнуть из списка Бультофту.[2] Последний самолет ушел оттуда пять минут двенадцатого. Никого по приметам схожего с преступником на нем не было. Следующий рейс в половине седьмого, на него билеты проданы еще позавчера, и никто места не спрашивал.

— Хм, — пробормотал Монссон, — позвоню-ка я сейчас человеку, который страшно не любит, когда его будят.

— Кому? Начальнику полиции?

— Нет, тот наверняка спал не больше нас с тобой. Кстати, в девять часов из Мальмё в Копенгаген пошел маршрутный катер на подводных крыльях. Постарайся выяснить, какой именно.

Задача оказалась неожиданно трудной, и прошло полчаса, прежде чем Скакке смог доложить:

— Он называется «Бегун» и сейчас стоит в Копенгагене. Удивительно, до чего люди злятся, когда их будит телефон.

— Можешь утешать себя тем, что мне сейчас достанется куда больше, чем тебе, — сказал Монссон.

Он пошел в свой кабинет, снял трубку, набрал код Копенгагена, потом номер домашнего телефона Могенсена, инспектора уголовной полиции. Насчитал семнадцать гудков, пока в трубке послышался невнятный голос:

— Могенсен.

— Привет. Это Пер Монссон из Мальмё.

— Чтоб тебя перекосило, — сказал Могенсен. — Ты знаешь, который теперь час?

— Знаю, — ответил Монссон. — Но это важное дело, срочное.

— Провалились бы вы к дьяволу с вашими срочными делами, — с ненавистью сказал датчанин.

— Вчера у нас в Мальмё было покушение на убийство. Стрелявший мог улететь в Копенгаген. У нас есть его приметы.

Потом он изложил всю историю, и Могенсен недовольно сказал:

— Черт побери, ты думаешь, я волшебник?

— Вот именно, — ответил Монссон. — Позвони, если что найдешь.

— Пошел ты к лешему, — сказал Могенсен на неожиданно чистом шведском и бросил трубку.

• Предыдущая
• 3/39
• Следующая