Розанн. Смеющийся полицейский (сб.) - Шеваль Май - Страница 14

• Предыдущая
• 14/51
• Следующая

Бумаги, бумаги и еще раз бумаги. Копии рапортов, заметки, судебные протоколы, инструкции, специальная юридическая литература. Все это было сложено в аккуратные стопки.

Наиболее индивидуальным был коробок спичек и нераспечатанная пачка жевательной резинки. Так как Стенстрём не курил и не жевал резинку, он, очевидно, держал эти предметы для того, чтобы предлагать их людям, которых допрашивал или которые, что наиболее вероятно, приходили к нему, чтобы просто поболтать.

Колльберг тяжело вздохнул и сказал:

— Если бы в том автобусе сидел я, сейчас в моих ящиках рылись бы ты и Стенстрём. Это была бы работка потруднее. И наверняка вы сделали бы открытия, бросающие тень на светлую память обо мне.

Мартин Бек приблизительно представлял себе, как выглядят ящики Колльберга, однако воздержался от комментариев.

— А здесь нет ничего, что бросало бы тень на память.

Мартин Бек и на этот раз не ответил. Они молча просматривали бумаги, быстро и тщательно. Здесь не было ничего, чего они не могли бы сразу же узнать и разложить по степени служебной важности. Все записи и документы имели отношение к расследованиям, в которых Стенстрём принимал участие и о которых им было хорошо известно.

Наконец остался только один конверт. Коричневый большой конверт, заклеенный и довольно толстый.

— Как ты думаешь, что это может быть? — спросил Колльберг.

— Открой и посмотри.

Колльберг вертел конверт в руках.

— Похоже на то, что он тщательно заклеен. Погляди, сколько кусков клейкой ленты. — Он пожал плечами и разрезал конверт ножом для бумаги, лежащим на подставке чернильного прибора. — О, — сказал он, — я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией. — Он осмотрел снимки и разложил их перед собой. — Я даже не подозревал, что у него такое хобби.

— Это его невеста, — почти беззвучно произнес Мартин Бек.

— Да, конечно, однако я никогда не подумал бы, что у него были настолько далеко заходящие требования.

Мартин Бек смотрел на фотографии по служебной необходимости и с чувством отвращения, которое испытывал всегда, когда ему приходилось в той или иной степени вмешиваться в дела, относящиеся к частной жизни других людей. Чувство это было спонтанным и врожденным, и даже после двадцати трех лет службы в полиции Мартин Бек не умел подавлять его в себе.

Колльберг не страдал подобной чувствительностью. Кроме того, он был сладострастным.

— Настоящая секс-бомба, — уважительно сказал он, внимательно разглядывая фотографии. — Стоять на руках она тоже умеет. Я даже не представлял себе, что она так выглядит.

— Но ведь ты уже видел ее.

— Одетой. А это совсем другое.

Колльберг был прав, но Мартин Бек предпочитал не заводить разговор на эту тему. Вместо этого он сказал:

— Завтра ты снова увидишь ее.

— Да, — хмуро согласился Колльберг. — Это будет не слишком приятная встреча. — Он собрал фотографии, положил их в конверт и добавил: — Ну что, поедем домой? Я подброшу тебя.

Он погасил свет, и они вышли из кабинета. В машине Мартин Бек сказал:

— А как тебя вызвали вчера вечером на Норра-Сташенсгатан? Когда я позвонил, Гюн не знала, где ты, а на месте происшествия ты оказался гораздо раньше меня.

— Обычная случайность. Когда мы расстались, я направился в центр города и на Сканстулброн наткнулся на двух знакомых парней в патрульном автомобиле. Они только что получили сообщение по рации и отвезли меня прямо на место. Я был одним из первых.

Они долго ехали в молчании, потом Колльберг задумчиво сказал:

— Как ты думаешь, зачем ему были нужны те фотографии?

— Изучи их повнимательнее, — сказал Мартин Бек.

— Да, конечно. И все же…

В среду утром, перед тем как выйти из дому, Мартин Бек позвонил Колльбергу. Они обменялись тремя фразами.

— Колльберг.

— Привет, это Мартин. Я выезжаю.

— Хорошо.

когда поезд метро остановился на станции Шермарбринк, Колльберг уже ждал на платформе. Они имели привычку всегда ездить в последнем вагоне и поэтому часто встречались, хотя не договаривались заранее.

Они вышли на станции Медборгарплатсен и поднялись на Фолькунгагатан. Было десять минут одиннадцатого, и бледное солнце едва пробивалось из-за туч. Они поплотнее запахнули плащи, потому что ветер был ледяной, и пошли по Фолькунгагатан в восточном направлении.

За углом, когда они уже повернули на Эстгётагатан, Колльберг сказал:

— Ты узнавал в больнице, в каком состоянии Шверин?

— Да, утром я звонил туда. Операция уже закончилась. Он жив, но по-прежнему без сознания, и врачи ничего не могут сказать о результатах операции до тех пор, пока он не придет в себя.

— А он придет в себя?

Мартин Бек пожал плечами.

— Неизвестно. Будем надеяться.

— Интересно, долго еще газеты не смогут напасть на его след?

— В Каролинской больнице клятвенно обещали хранить тайну.

— Это ясно. Однако ты ведь знаешь журналистов. Они все вынюхают.

Они остановились у дома номер восемнадцать на Черховсгатан.

В списке жильцов в подъезде была фамилия Турелль, но на втором этаже на прикрепленном к двери белом прямоугольничке картона было написано печатными буквами «Оке Стенстрём».

Девушка, открывшая им дверь, была невысокой. Мартин Бек опытным взглядом определил ее рост в сто шестьдесят сантиметров.

— Пожалуйста, входите и вешайте плащи, — сказала она и закрыла за ними дверь.

Голос у нее был низкий и хрипловатый.

Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и ярко-голубой свитер. На ногах у нее были толстые носки из серой шерсти, на несколько номеров больше, чем нужно, — наверняка это были носки Стенстрёма. У нее было смуглое угловатое лицо и темные, коротко подстриженные волосы. Это лицо вряд ли можно было назвать красивым или симпатичным, скорее смешным и пикантным. Она была хрупкого телосложения, с узкими плечами и бедрами и маленькой грудью.

Она молча наблюдала, как Мартин Бек и Колльберг кладут шляпы на полку рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешают плащи. Потом впереди них вошла в комнату.

Комната выходила двумя окнами на улицу, она была опрятной и уютной. У стены стоял большой книжный шкаф с резными столбиками и антресолями. Вся мебель, кроме книжного шкафа и кожаного кресла с высокой спинкой, была относительно новой. Почти весь пол покрывал толстый ярко-красный ковер, а тонкие шерстяные занавеси имели такой же красноватый оттенок.

Комната была неправильной формы, из одного угла короткий коридорчик вел в кухню. Через открытую в коридор дверь была видна вторая комната. Окна кухни и спальни выходили во двор.

Оса Турелль села в кресло и поджала под себя ноги. Она показала на два стула, Мартин Бек и Колльберг тоже сели. Пепельница на низком столике до краев была наполнена окурками.

— Надеюсь, вы понимаете, — сказал Мартин Бек, — что нам это неприятно, мы не хотим быть назойливыми, но… это необходимо. Мы должны поговорить с вами как можно скорее.

Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла из пепельницы зажженную сигарету и глубоко затянулась. Руки у нее дрожали, под глазами запали тени.

— Конечно, я понимаю, — сказала она. — Хорошо, что вы пришли. Я сижу здесь с той минуты, когда… когда узнала… сижу и пытаюсь понять… пытаюсь понять, правда ли это.

— У вас нет никого, кто мог бы побыть с вами? — спросил Колльберг.

Она покачала головой.

— Нет. Да я и не хочу, чтобы здесь кто-то был.

— А ваши родители?

Она снова покачала головой.

— Мама умерла в прошлом году. А отец двадцать лет назад.

Мартин Бек подался вперед и испытующе поглядел на нее.

— Вы спали хотя бы немного? — спросил он.

— Не знаю. Те, кто были здесь… вчера, дали мне несколько таблеток. Наверное, я ненадолго уснула. Но это ненужно, я выдержу.

Она смяла сигарету в пепельнице и пробормотала, не поднимая взгляда:

— Мне просто нужно привыкнуть к тому, что его нет в живых. Для этою нужно время.

• Предыдущая
• 14/51
• Следующая