Генеральские игры - Щелоков Александр Александрович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/84
• Следующая

Гуляев прочитал последнюю справку и закрыл скоросшиватель.

— Гениально, господин майор! Простенько, но с большим вкусом. Выслать оружие в часть, которую расформировали, получить возврат и скрыть его — во работа! Или оприходовать боеприпасы, которые загнаны на сторону ещё за границей, потом помаленьку их списывать… Ну, молодцы!

— Думаешь, это Блинов?

— Вот уж нет. За всем этим виден генеральский размах. И какой масштаб — от Германии до Приморья. Если мы возьмем их за задницу…

Рубцов не разделил энтузиазма Гуляева.

— Не потей. Когда играют такие партии, то в жертву готовят пешки. Доказать, что к делу причастны чины, выше Блинова рангом будет непросто. Ко всему и Блинов может открутиться. Учти, манипуляции с оружием и боеприпасами совершались, когда арсеналом командовал полковник Бергман, Давид Иосифович. Дай бог доказать, что Блинов соучастник. А то и этого не сумеем.

— Леня! Бог не выдаст, свинья не съест. Докажем! Повторяю — ты гений.

Шоркин приехал на городскую квартиру Бергмана к обеду. Банкир занимал анфиладу из девяти огромных комнат, протянувшихся во всю длину нового трехэтажного кирпичного дома. Семнадцать окон, лоджия, два балкона. Зимний сад в эркере. Две ванные. Кондиционеры. Стены, отделанные деревянными панелями и затянутые шелковым муаром. В просторной столовой центральное место занимал массивный дубовый стол, вдоль которого выстроились стулья черного цвета с высокими спинками.

Обедали вдвоем. Бергман изображал гостеприимного хозяина: налил гостю коньяк, затем поочередно брал разные бутылки, предлагая выбрать вино на свой вкус.

Откуда-то со стороны лилась тихая музыка. Шоркин не считал себя знатоком — ни возможностей, ни времени музицировать у него никогда не имелось, но тут узнал без большого труда: симфонический оркестр играл Верди. Что-то из «Травиаты». Щемящие ноты грусти и нежности рождали чувство ожидания. Он напряженно ждал: вот сейчас Бергман задаст вопрос, и на него предстоит дать ответ. И тогда что-то безвозвратно уйдет, исчезнет из жизни. Как ни условны понятия «долг», «честь», «совесть», перешагнуть через них не так-то просто. Шоркин ждал этого момента с растущим чувством гадливости к тому, что собирался сделать.

Однако Бергман не касался главного, и за столом они говорили о пустяках — о винах, о вкусе и качестве водки. Только в зимнем саду, когда оба уселись в мягких креслах под пальмами и цветущими орхидеями, когда им подали черный кофе, банкир сказал:

— Вы позвонили сами, Михаил Яковлевич. Я понял, что это означает вашу готовность войти в траст. Верно?

— Да, я готов.

Бергман отхлебнул кофе, изобразив на лице предельное блаженство.

— Был бы рад услышать, что в моем кругу нет ваших людей.

— Они есть, Корнелий Иосифович.

— Кто же?

— Сергей Маркович Зайденшнер и Илья Ильич Якунин.

Шоркин назвал фамилии и вдруг ощутил облегчение. Он. преодолел раздвоение чувств и мыслей, которое испытывал ещё минуту назад. И вдруг снова стал самим собой, хотя уже и в другом качестве. Он сумел разорвать круг условностей, вышел из него и теперь будет жить иной жизнью. И пусть Бергман не тешит себя радостной мыслью, что теперь Шоркин у него в руках.

Бергман скорее всего угадал, что должен думать в такой момент его собеседник. Сказал задумчиво:

— А мы теперь, Михаил Яковлевич, в одной упряжке. И не надо думать, будто вожжи у меня в руках. Мы оба тянем лямки.

Шоркин благодарно улыбнулся.

— Тянуть так тянуть…

— Вот и отлично. — Бергман вдруг нахмурился. — Кстати, вы знаете Зайденшнера?

— Нет.

— Но вы его видели. У меня. Помните, такой профессорского вида?

Шоркин вспомнил. Память на лица он имел неплохую.

— Может быть, вы возьмете этот вопрос на себя? Понимаете? — Бергман неопределенно пошевелил пальцами, словно перебирал струны.

— Конечно.

— Отлично. Больше к этому мы возвращаться не будем.

Отворилась дверь, и в зимний сад бесшумно вошла молодая женщина. Она приблизилась к Бергману и обняла его за плечи.

— Я в город.

Сказала и осеклась, увидев незнакомого человека.

Бергман встал.

— Знакомьтесь, Михаил Яковлевич. Это Финка, моя сестра.

Шоркин поднялся. Вежливо склонил голову, но удивления не скрыл.

— Финка?

Бергман улыбнулся и притянул женщину за плечи к себе.

— Руфина. Руфинка. Финка. Простой ряд слов. Мы её так зовем дома.

— Очень приятно.

Руфина словно не обратила на него внимания. Только спросила:

— Вы нас на время не оставите одних?

— Почему на время? — Шоркин сдержал задетое самолюбие — дама его выставляла — и сделал вид, что принял её слова нормально. — Мы разговор окончили, я готов откланяться.

Он протянул Бергману руку, кивнул в сторону его сестры и вышел, плотно притворив за собой дверь. Он спускался по лестнице, когда его окликнули:

— Полковник, вы не обиделись? Подождите меня.

Шоркин задержался и обернулся. Едва касаясь рукой перил, по синей с золотыми звездами ковровой дорожке спускалась Руфина. Весь её облик восточной красавицы — черные жесткие волосы, расчесанные на пробор, брови, словно прочерченные по линейке, глаза темные с маслянистым блеском, бледная, без каких-либо следов загара кожа, полные чувственные губы, рельефная тяжелая грудь, тонкая талия, широкие бедра — одновременно сочетал в себе нечто привлекательное и настораживающее.

— Ты в город? — Она не отягощала себя стремлением выглядеть вежливой.

— В город.

Они вышли во дворик.

— У тебя машина?

Она понимала, что, если на стоянке нет автомобилей, кроме её собственного, задавать вопрос бессмысленно. Но она его задала.

— Нет, — Шоркин беспечно тряхнул головой, — я марафонец. Сегодня забег в честь трехсотлетия российского флота.

• Предыдущая
• 32/84
• Следующая