Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина - Страница 28

• Предыдущая
• 28/85
• Следующая

Он остановился у старого особняка, который был смутно знаком, и Лихо даже шагнул к кованой узорчатой ограде, но тотчас отступил. Низкая луна звала. Прочь из города. От людей. Туда, где его, Лихо, и вправду ждут… и слышался, подгоняя плетью, чей-то смех развеселый.

— Хороший песик… — сказала луна.

А может, и не она, потому как Лихо знал, что луна не способна говорить.

— Иди ко мне… иди…

Придет. Чтобы вцепиться в глотку и заставить замолчать. Быть может, тогда у него выйдет вернуться.

Богуслава очнулась уже в экипаже и, поморщившись, тронула виски. Голова ныла, а пальцы были испачканы чем-то черным… Богуслава коснулась их губами.

Кровь.

Она прекрасно помнила ее вкус, и запах, и цвет… и силу, которая была в крови и только в крови. Эту силу легко было взять тем, кого боги наделили даром, пусть бы и люди полагали этот дар проклятым. Богуславе не было дела ни до людей, ни до богов.

Ее ведь даром обошли.

И потом, после, обманули… поманили властью и бессмертием, но бросили… и брошенной она себя ощущала, пока однажды не получила письмо.

Белый лист.

И запах полыни. Флакончик красного стекла. Две капли в вино, и станет легче… ей обещали.

О нет, конечно, она не сразу решилась.

Это ведь безумие… так она себе говорила и молилась… молилась и снова молилась, глядела на все лики Иржены, пытаясь найти средь них тот, который поймет. Подскажет. Защитит, ведь она, Богуслава, так нуждается в защите и подсказке… но храмовые статуи оставались статуями, а жрицы, принимая подношения, кивали… Они походили на жирных пулярок, столь же преисполненные важности, неторопливые, с курлыкающими голосами и крохотными глазенками. Глазенки эти поблескивали, и Богуслава не могла отрешиться от мыслей, что блестят они не сами по себе, но отраженным светом ее драгоценностей.

И все-таки голова ныла преотвратно… а флакон почти опустел.

Доставят новый.

Она обещала.

Сделка… честная сделка… в прошлый раз Богуславу обманули, но нынешний… нет, все изменится. Все уже изменилось… и, вытащив флакон, скользкий, грязный отчего-то, Богуслава зубами впилась в пробку.

…в тот день ей было особенно плохо.

…она чувствовала себя такой бессильной… и муж, вместо того чтобы поддержать, загулял, актриску завел… Богуслава видела ее, никчемное создание, у которого из достоинств лишь грудь да голубые глазищи, по малейшему взмаху ресниц наполнявшиеся слезами…

Актриска умела вздыхать. И руки заламывать.

А Богуслава подумала, что неплохо было бы ей шею заломать, да так, чтобы шейка эта, белоснежная, тонюсенькая, перехваченная широкой шелковой лентой фермуара, треснула. Она почти услышала звук, сладкий хруст ломающихся костей. Рот наполнился кисловатой слюной…

Не слюной — кровью.

Такой обманчиво сладкой…

Тогда Богуслава сдержалась. И вернулась домой. Достала флакон, который не раз и не два подумывала выбросить, однако же оставляла… две капли в бокал вина. И горничную прочь выставить… чересчур она любопытная…

Услужлива.

От того вина вдруг стало легко-легко, как некогда в детстве, когда Богуслава представляла себе, что у нее есть крылья. И, рассмеявшись от счастья, которое ее переполняло, она закружилась по комнате.

— Хочешь, она умрет? — раздался шепот рядом.

Богуслава обернулась. Нет никого.

— Хочешь… она умрет…

— Кто ты?

— Ты.

— Нет.

— Не совсем.

— Покажись…

— Подойди к зеркалу.

У Богуславы было много зеркал, но она выбрала подаренное отцом, круглое, в полторы сажени размахом, закрепленное в серебряной раме. Это зеркало особенно любило Богуславу. И показало ее же…

— Смеешься? — Захотелось ударить отражение, и так, чтобы треснула зеркальная гладь.

Но та, которая стояла по другую сторону, покачала головой:

— Нет. Здесь я — это ты… и, если ты захочешь, я уйду.

— Лжешь.

— Зачем?

— Не знаю. — Богуслава не способна была устоять на месте. Она расхаживала, едва не путаясь в юбках, раздражаясь от этого. — Ты мне скажи зачем…

— Хочу предложить сделку. — Отражение наблюдало за Богуславой. Его губы шевелились, но шепоток раздавался в ушах.

Отчетливый. Чужой.

— Неужели?

Богуслава остановилась у окна и повернулась к зеркалу спиной, но долго не выдержала, она ощущала на себе чужой внимательный взгляд.

— Я тебе нужна, — сказала она той, имени которой пока не знала.

— А я — тебе, — согласилось отражение. — И едва ли не больше, чем ты мне… Видишь ли, в этом городе полно девиц, которые мечтают… о чем только не мечтают девицы… о красоте, богатстве… о парне, который заглядывается на подружку… я могу дать многое…

— Красота у меня есть. Богатства хватает… парень… — Богуслава фыркнула. — Что ты мне можешь предложить?

— Жизнь. — Отражение больше не улыбалось. — Ты ведь чувствуешь, как она утекает? Вода в руке. Ты сжимаешь пальцы, пытаешься удержать ее, а она все одно просачивается… капля за каплей… знаешь почему?

— Демон?

— Он выел твою душу… и да, ты можешь попытаться спастись. Уйти в монастырь. Запереться в келье, дать обеты и остаток никчемной жизни посвятить молитвам. Раны начнут заживать. Не сразу. Год или два… десять… двадцать… однажды ты поймешь, что избавилась от того… прикосновения. Но сумеешь ли вернуться? И кем? Никому не нужною старухой, которая забыла обо всем, кроме молитв?

Богуслава стиснула кулаки.

— Я могу дать другое лекарство.

— Это? — Богуслава коснулась флакона, который стоял тут же, на туалетном столике. — Что в нем?

— Какая разница, если это помогает?

Пожалуй, и вправду никакой. Но как долго будет длиться эта помощь?

— Долго. — Отражение усмехнулось. — Я, в отличие от матушки, людьми не разбрасываюсь…

Богуслава ей не поверила. После демона сложно верить кому-то, но…

— Не спеши… подумай… прочувствуй… мир ведь стал ярче. После демона он должен был… измениться, верно? Я видела, каково это… выцветают краски, радость уходит. И каждый новый день ничем не лучше предыдущего… ты пытаешься жить, как-то по привычке, но не выходит… без руки жить можно. Без ноги… ослепни, останутся звуки и запахи. Оглохни — сохранишь краски… а у тебя ничего не осталось.

Богуслава зажала бы уши, чтобы не слышать вкрадчивого этого голоса, но откуда-то знала — не спасет. Да и правду говорила та, которая…

…она ушла, оставив Богуславу наедине с флаконом и зеркалами.

Мыслями.

Чашкой кофию, который горничная подала с поклоном, думая, будто бы этот поклон скроет усмешку. Треклятая девка знала и про Велеслава, и про актриску его… и про то, что княжич Вевельский не только до актрисок снисходит, небось успел уже приобнять, сказать, до чего девка миловидна… дать надежду… этакие легко поддаются на надежду.

Да и не только они… надежда — лучшая приманка.

Но кофий вновь был горек, а шоколад — сладок. И роза пахла розой… и лишь наглая девка раздражала… если та, которая в зеркале, попросит жертву, то Богуслава, пожалуй, согласится. И отдаст ей горничную.

— На сегодня можешь быть свободна, — сказала Богуслава.

Колдовка вернулась спустя три дня, когда Богуслава уже почти отчаялась. Нет, у нее был флакон, но… он ведь такой крохотный. Даже если принимать зелье раз в три дня, то как надолго его хватит? Месяц? Два? Год? Год жизни, а что потом…

— Я согласна, — сказала Богуслава отражению в зеркале. — Слышишь, я согласна!

— Ты не знаешь, чего я хочу.

— Не важно… я… я понимаю… я ведь не смогу без этого, да?

— Не сможешь, — согласилось отражение. Сегодня оно было более темным и каким-то размытым, точно смотрелась Богуслава не в зеркало, но в грязную болотную воду.

• Предыдущая
• 28/85
• Следующая