Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина - Страница 74

• Предыдущая
• 74/85
• Следующая

— Неправда!

— Вот и я так думаю… Ведь если разобраться, с чего бы тебе меня недолюбливать? Я же кругом прекрасный…

— Особенно в профиль, — пробормотала Евдокия.

Себастьян величественно кивнул: его профиль ему очень даже нравился, впрочем, как и анфас, и все прочие ракурсы.

— Вот… а ты подушкой. Дуся, нельзя так с людьми! Люди ведь и оскорбиться способны до глубины их души… в глубинах же души человеческой порой такое дерьмо зреет… — Он менялся слишком быстро, чтобы Евдокия могла уследить за этими переменами, не говоря уже о том, чтобы привыкнуть к ним. — Отправляемся в понедельник.

— Почему? — Евдокия готова была отправиться немедля.

— Потому что поезд отходит в понедельник. В семнадцать часов пятнадцать минут. Восточный вокзал… третий вагон.

— Можно нанять…

— Можно, Дуся, и нанять, и купить, и целый полк отправить, да только этакие маневры нам скорей во вред. Нет… нам надобен именно этот поезд, который в семнадцать часов пятнадцать минут. С Восточного вокзалу… третий вагон… и еще, Дусенька, ты же понимаешь, что мы не на вакации отправляемся? И не на променад по королевским садам?

— Понимаю.

— Вот и ладненько. — Себастьян улыбнулся, обнажив длинные клыки, и лицо его потекло, теряя черты; проглянуло за ним, человеческим, нечто такое, заставившее Евдокию отпрянуть. — И потому ты будешь меня слушаться. Будешь ведь?

Будет. Во всяком случае, постарается.

— Умница моя. — Себастьян по-собачьи отряхнулся, и лицо его стало прежним. — И почему я нисколько в тебе не сомневался?

— До понедельника еще два дня…

Целых два дня. Евдокия с ума сойдет от ожидания.

— Всего два дня, — возразил Себастьян. — А сделать нужно многое… и, Дусенька, раз уж мы решили работать вместе, то будет у меня к тебе просьба одна… заглянуть в монастырь.

— Что?!

— Не волнуйся. С благою целью. Ты же запомнила тех добрых сестер, которые так желали с тобою… скажем так, породниться?

— Да, но…

— Дуся, — Себастьян взял за руку и наклонился, заглянул в глаза, — понимаю твои опасения, но поверь мне на слово, ныне не темные века… нет, будь ты особой королевской крови, которая чего-то там измыслила недоброго, то века значения не имели, но ты у нас, к счастью, честная купчиха… поэтому просто поверь, что не принято в нынешние просвещенные времена постригать людей в монахи без горячего на то их желания.

Евдокия поверила.

Почти.

Богуслава злилась.

Злость была красной. И сладкой.

Злость требовала выхода.

И Богуслава искренне пыталась смирить ее, но…

— Не стоит, — сказало отражение в перевернутом зеркале. — Стоит ли отказывать себе в мелочах?

— Меня могут раскрыть.

— Тебя уже раскрыли. — Отражение повело плечиком. Оно было столь прекрасно, что Богуслава замерла, любуясь им.

Собой? Конечно, собой…

— О чем ты думала, заявляя на Себастьяна?

— Он мне мешает. — Богуслава провела пальцем по шее, такой белой, такой нежной. — Пусть его арестуют.

— Ты и вправду на это надеешься? Дурочка.

Волосы рыжие. Зеленые глаза. Яркие до невозможности, и Богуслава смотрится в них, смотрится, пока не остается ничего, кроме этих глаз.

— Они должны! — возражает она себе же и смеется, потому что со стороны этот спор выглядит преглупо. Но квартира ее пуста.

— Себастьян — его любимчик.

О ком она?

Ах, о том смешном толстяке… он глуп. Некрасив. Наверное, глупость ему можно простить, но не то, как выглядит он. Жалкий, жалкий человечек… такие не должны жить.

И собственная мысль донельзя порадовала Богуславу: конечно, как она сразу-то не поняла? Все ее беды… да что ее? Все беды мира исключительно от некрасивых людей. Зачем они живут?

— Познаньский воевода прекрасно знает, что Себастьян не способен на все то, в чем ты его обвинила. — Отражение злилось, но Богуслава простила ему злость. Себе она готова была простить почти все. — Но теперь у него появились вопросы. И отнюдь не к Себастьяну. Думаешь, полицейский у твоей двери просто так поселился? Из большой к тебе любви?

Почему нет?

Богуслава красива, она только сейчас это осознала. А красота стоит и любви, и преданности… Но полицейский тоже нехорош. Огромный, неповоротливый, что медведь, простоватый. Места в мире занимает много, а толку-то с него?

— Он тебя сторожит. — Отражение улыбалось, и Богуслава улыбалась ему в ответ. — И ждет появления ведьмака.

— И что?

— А то, дорогая, что с ведьмаком тебе встречаться не с руки…

— Я уже встречалась. Раньше.

— Раньше, — согласилось отражение. — До того, как ты стала такой…

— Какой?

Отражение не ответило, но Богуславе ответ был не нужен. Конечно, она изменилась. Стала невероятно притягательной, и ведьмак поймет это.

Обвинит… в чем обвинит?

В чем-нибудь. Красивым людям всегда завидуют…

— Прежде и вовсе на костер бы отправили, — заметило отражение и вздохнуло тяжко-тяжко.

Костер? Богуслава не хотела, чтобы ее отправили на костер.

— Ты должна мне помочь!

— Я помогаю.

— Как?

— Разве ты не красива?

— Красива, — подумав, согласилась Богуслава.

— Пользуйся этим.

Правда, как именно следовало воспользоваться красотой, отражение не объяснило, оно вдруг сделалось блеклым, будто бы выцветшим. А по темной поверхности зеркала пошли трещины. Они множились и множились, пока все стекло не осыпалось крупным жирным пеплом.

Мерзость какая!

И Богуслава, подняв юбки, отступила.

Ей нельзя испачкаться. Она слишком красива… правильно, слишком красива, чтобы умереть на костре. Но с ведьмаком ей не справиться… или все же… ведьмака можно обмануть. Уйти. И сказать всем, что она, Богуслава, вернется всенепременно.

Именно так.

Пусть ждут. Она рассмеялась, счастливая от того, что так замечательно все придумала, и закружилась по комнате. Остановилась, вспомнив, что надобно спешить. Огляделась. Подхватила нож для бумаг, красивый, с рукоятью из слоновой кости, с острейшим клинком, в котором, почти как в зеркале, отражались зеленые глаза Богуславы.

— Извините. — Она выглянула за дверь. — Можно вас… на минуточку?

Полицейский оглянулся, убеждаясь, что обращаются именно к нему.

— Мне… мне очень нужна ваша помощь. — Богуслава смотрела снизу вверх, и столько было в глазах ее надежды, что Андрейка кивнул. Отчего ж не помочь панночке?

Евстафий Елисеевич, конечно, строго-настрого велел, чтоб Андрейка ни на шаг не отходил от дверей, так ведь для того чтоб панночка не сбежала. А бежать она не собирается. Вон, в платьице домашнем. В туфельках махоньких. Обиженная, несчастная, точно дитятко… И как на нее-то можно было подумать дурно? Ошибся познаньский воевода, как пить дать ошибся… оно-то, конечно, не Андрейкиного ума дело — старшим на ошибки указывать. Этак и без места остаться недолго.

Но панночку жаль.

И коль в Андрейкиных силах помочь ей, он поможет.

— Вот. — Панночка указала пальчиком на диван. — Вы не могли бы его сдвинуть?

— Куда?

Диван был велик, солиден, но так и Андрейка-то парень видный, он не то что диван, коня на спор поднимал… выиграл тогда полтора злотня. Глядишь, и панночка за помощь отблагодарит… хотя что деньги — пустое, лучше пускай глянет ласково, улыбнется, оно и довольно.

Богуслава нахмурилась, задумавшись, куда надобно передвинуть диван, потом вспомнила, что сие нисколько не важно, и, ткнув в угол комнаты, велела:

— Туда. Вы ведь справитесь сами? Вы такой сильный…

Андрейка кивнул. В горле вдруг пересохло, а сердце забилось быстро-быстро, как не билось уже давно, с самого детства Андрейкиного, когда он на спор меж рельсами лег… дурень был.

И сейчас дурень.

Уйти надобно… уйти и дверь закрыть… но как отказать, когда панночка так смотрит? И губу облизывает… и есть в ней что-то этакое, опасное…

— Конечно, смогу, — сказал Андрейка и наклонился к дивану, подхватил одной рукой, поднял…

• Предыдущая
• 74/85
• Следующая