Хозяйка большого дома - Демина Карина - Страница 23

• Предыдущая
• 23/76
• Следующая

– Работал.

– А ты? – Райдо переложил малышку на второе плечо.

– Читала. Играла. Рисовала.

Короткие ответы. Сухие слова. И Нат не выдерживает. Всего-то шаг, но и его достаточно, чтобы альва обернулась, резко, сжимаясь в ожидании удара.

– Спокойно. Нат тебя не тронет. Он старается выглядеть страшным, а на самом деле щенок… и да, альвов не любит, а ты не любишь псов, будем считать, что у вас, как это… паритет! Вот! – Райдо поднялся.

Больно.

Пока боль глухая, скорее даже отголоски ее, не позволяющие забыть, что болезнь не ушла. Отступила на дальние рубежи его, Райдо, истощенного тела. Но вернется.

Завтра. Или послезавтра. Или когда-нибудь… хорошо бы, после того, как яблони зацветут. До треклятой весны уйма времени, он все успеет.

– Что ж… слушай, а ты читала вслух или как?

– По-разному, – ответила альва. Она не сдвинулась с места, но вывернулась так, чтобы следить за Натом. И он, кажется, поняв, что воспринимают его как угрозу, застыл.

– Тогда почитаешь мне? А то с глазами какая-то ерунда… плывет все… и вообще, я сам не особо читать люблю, но если кто-то…

Альва не сразу, но кивнула.

Читала она негромко, но выразительно, и книга, взятая наугад, скучная до невозможности, постепенно оживала. Райдо вслушивался не столько в историю, которая была обыкновенна, не то о несчастной любви, не то о столь же несчастной жизни, сколько постепенно впадал в дрему.

А хорошо бы, чтобы так всегда…

Вечера семейные, но не такие, как дома, когда к ужину следует всенепременно переодеваться, пусть бы и ужин этот проходит исключительно в узком кругу. За стол по гонгу, из-за стола – по гонгу. Беседы исключительно на одобренные матушкой темы…

Наверное, в этом ничего плохого нет, но… душно…

Альва замолчала. Смотрит.

Райдо приловчился чувствовать на себе ее взгляд, в котором… пожалуй, раньше была ненависть, а теперь… любопытство? Недоверие? Усталость. Обнять бы ее, сказать на ухо, что закончилось все, и та война, которая большая, и собственная ее… и раны залижутся. Так ведь не поверит. На ее месте он бы и сам не поверил, поэтому и сидит, притворяясь спящим. Малышка вот взаправду уснула, тепло ей, сытно. А молоко не допила, ну и ладно, Райдо потом сам… хотя он молоко не любит, но это – вкусное.

– Устала? – спросил он, когда альва шевельнулась.

– Нет.

– Устала… если хочешь – иди отдыхай, но не надо снова на чердак, ладно? Там все-таки холодно. А в доме комнат хватает. Выбирай любую… если боишься чего-то…

…кого-то…

– …запирайся изнутри. Слушай, а… может, назовем ее Марджут?

Альва фыркнула.

Но ночевать осталась в доме.

Несколько следующих дней прошли вполне мирно.

Альва облюбовала угловую комнату, сама перетащила в нее и одеяло, и подушку, и свитер Райдо, который надевала, пусть бы свитер этот был для нее чересчур велик. Она закатывала рукава и поднимала воротник так, что он прикрывал острые уши. Из-за воротника выглядывал кончик носа и зеленые настороженные глаза.

Ната она сторонилась.

И Дайны.

И пожалуй, Райдо тоже, но ему единственному позволяла подходить почти на расстояние вытянутой руки.

С ним и разговаривала, если чтение можно было назвать разговором. Она забиралась в кресло у камина, брала книгу, которая не стала интересней, и читала. Райдо же устраивался на полу.

Матушка бы не одобрила.

Ни альву, ни пол, ни книгу, лишенную поучительной компоненты. Впрочем, отчасти поэтому Райдо слушал. И ноги вытягивал к камину, надевал вязаные носки, купленные Натом в местной лавке. Носки были плотными, из толстых крученых нитей, и плохо тянулись, зато в них было тепло.

Свой дом.

Почему-то раньше он не воспринимал Яблоневую долину домом, скорее уж местом, где можно спрятаться от назойливой заботы близких и тихонько сдохнуть. А теперь вот носки, камин и огонь. Малышка, которая дремлет на полусогнутой руке, по-прежнему легкая, что пушинка, но личико покруглело. Смешно во сне губами шлепает, точно подбирает слова… во сколько дети говорить начинают?

Райдо вряд ли дотянет.

Жаль. Смешные. И эта не исключение. То хмурится, становится серьезной-серьезной, то улыбается широко. Слюни пускает.

За ней интересно наблюдать и за мамашей ее тоже. Оборвала чтение на полуслове, сидит, смотрит, прикусив корешок книги. Страницы пальцем заложила.

Волосы отрастают, черные и гладкие с виду, но на затылке топорщатся этакими вороньими перышками, а челка вот длинная, и прядки падают на самые глаза. Она их отбрасывает и, забыв о том, что кругом враги, поглаживает переносицу пальцами. И пальцы эти в подбородок упирает.

Думает.

О чем? Не скажет ведь правду.

Нат в углу прячется, у двери, и дверь приоткрыл, следит за коридором. Не потому, что опасности ждет – привычка такая, как и та, по которой он повсюду с собой таскает нож. Небось и сейчас при нем. В рукаве старой кожанки? Надо будет купить ему новую куртку, с бахромой, чтоб как у шерифа… и ножны потайные, а то еще порежется ненароком…

Хотя нет, не порежется. Нат с ножом управляется куда лучше, чем с уборкой. Но альву он слушает. И взгляд от двери отводит, и почти расслабляется, почти верит, что опасности нет…

Чай вот подает.

Чай приносит Дайна, но Нат, заслышав ее шаги, соскальзывает с кресла. Он выбирается в коридор и принимает поднос. Порог – это граница, которую Нат бережет свято от чужаков, а Дайна – именно чужак.

Она недовольна.

Она спрятала яркие наряды, но и серые ее платья неизменно выглядят вызывающе. Однако Райдо молчит. Он устал от войны и шаткое перемирие в собственном доме ценить умеет.

Дайна ненавидит альву.

За что?

Спросить бы? Но Райдо не уверен, что скажут правду, да и… это тоже действие, а ему сейчас не хочется действовать и думать не хочется ни о чем, кроме огня, камина и книги вот. О том еще, пожалуй, что голос у альвы мягкий, бархатистый. И ему нравится, как она щурится.

Он хотел бы увидеть улыбку, но подозревает, что это – невозможно.

Зима стирает улыбки.

Поднос с чаем Нат ставит на столик у двери и долго возится, переставляет чашки, сахарницу, высокий графин с молоком и масленку. Он разливает чай сам, на троих, но чашку альвы ставит на пол у кресла, и той приходится откладывать книгу, наклоняться и тянуться.

Чашку Райдо Нат подает. Он точно знает, какой именно чай Райдо по вкусу. Крепкий. Сладкий. И без молока. А себе вот Нат наливает едва ли не полкружки, он и просто пил бы, но молоко – это для детей, а Нат взрослый. Но не настолько взрослый, чтобы не стыдиться своих привычек.

Он намазывает тосты маслом.

Три.

И снова – альве на пол, но уже на фарфоровом блюдце. Почти ритуал. Поставить. Отступить. Отвернуться. Обождать несколько секунд и блюдце забрать. Оно одно на троих, и почему Нат не попросит принести еще, Райдо не знает.

Плевать.

Главное, что хлеб прожарен, а масло свежее, солоноватое. Чай горячий. Сдобрить бы его виски, но тогда Нат вновь начнет хмуриться, будет виться вокруг, подбираясь ближе, пытаясь уловить признаки болезни.

Разрушит все.

И Райдо запивает тосты чаем. Молчит. Все молчат, но в этом молчании по-своему уютно. И слышен что дождь, что шелест ветра…

По первым морозам, схватившим дорожную грязь, Нат отправился в город и вернулся с целой стопкой писем.

– Почитаешь? – спросил Райдо, протягивая те, которые от младшенького. И альва кивнула.

Она взяла письма из рук, почти коснувшись пальцами пальцев, и несостоявшегося прикосновения этого, надо полагать, сама испугалась. Отпрянула.

– Почитай. – Райдо отступил и опустился на ковер у камина, подушку к себе подгреб. Ее бросил Нат, и подушка так и осталась лежать на полу. С подушкой удобней, не так жестко лежать… – Почерк у младшенького еще тот… он не виноват, он как-то в драку ввязался… не ввязался, это не совсем правильно. Подловили его. Ограбить пытались. А этот дуралей не отдал, вот и побили так, что, думали, все уже… а он выжил. И ходить наново научился. И вообще многому наново научился. Ему говорили, что не сможет, а он смог. Упрямство – это наша семейная черта.

• Предыдущая
• 23/76
• Следующая