Всё на свете (ЛП) - Юн Никола - Страница 19

• Предыдущая
• 19/37
• Следующая

15:50 - Испытывает радость.

16:00 - Снова домашняя работа. Снова читает.

16:00-21:00 - Ужин/общение с мамой.

21:01 - Ждет, когда Олли появится у окна.

21:05 - Испытывает радость. Отвечает жестами на вопросы.

22:01 - Впадает в отчаяние, продолжение следует. 

Олли вернулся в школу, и наше общение стало еще более ограниченным. Он пишет, когда может - между уроками или, иногда, прямо на уроке. В течение первой недели он изо всех сил пытается, чтобы я чувствовала, будто нахожусь там с ним. Он отправляет фотографии своего шкафчика (№23), расписания занятий, библиотеки и библиотекаря, которая выглядит именно так, какой я себе и представляла библиотекаря старшей школы - педантичной и изумительной. Он отправляет мне фотографии контрольных по математике с урока математики, список обязательной литературы для урока английского, фотографии бутылочек со шкалой и чашек Петри с уроков биологии и химии.

Я провожу неделю – кажется то, что я его не вижу, чего-то мне стоит, - занимаясь обычными вещами: читаю, учу, не умираю. Добавляю к его списку литературы названия нескольких книг: "Повесть о двух поцелуях", "Поцеловать пересмешника", "Когда я целовала".[4] И так далее.

Мы со Злой Медсестрой погружаемся в скупую рутину, в которой я притворяюсь, что ее не существует, а она оставляет еще больше противных записок, чтобы я знала, что она существует.

Но дело не только в том, что я по нему скучаю. Я завидую его жизни, его миру, который простирается за его входной дверью.

Он говорит, что старшая школа - утопия, но меня не убедишь. Как еще назвать место, которое существует исключительно для того, чтобы обучать тебя миру? Как назвать место с друзьями, учителями, библиотекарями, книжным клубом, математическим клубом, клубом дебатов или любым другим клубом, с внеклассной деятельностью и бесконечными возможностями?

К третьей неделе становится труднее удерживать наши отношения в этой новой форме. Я скучаю по разговорам с ним. Можно только изъясняться жестами. Я скучаю по тому времени, когда он находился со мной в одной комнате, по его физическому присутствию. Я скучаю по тому, как мое тело осознавало его. Я скучаю по тому, что хочу познать его. Я скучаю по тому, что хочу познать Мэдди, ту, которая с ним.

Все так и продолжается, пока, наконец, не происходит неизбежное.

Я стою у окна, когда подъезжает его машина. Жду, когда он выйдет, чтобы как обычно помахать, но он вылезает не первым.

С заднего сидения вылезает девушка, и она не Кара.

Может, она подруга Кары.

Но затем Кара вылетает из машины и идет в дом, оставляя наедине Олли и Загадочную Девушку. Загадочная Девушка смеется над тем, что говорит Олли. Она поворачивается, кладет руку на его плечо и улыбается ему так, как улыбалась ему я.

Сначала я в шоке, не верю своим глазам. Она трогает моего Олли? Желудок сжимается. Огромная рука сжала меня вокруг живота. Мои органы изменили место нахождения, и я чувствую себя неправильно внутри своей собственной кожи.

Отпускаю занавеску и уклоняюсь от окна. Чувствую себя Любопытным Томом.[5]

Слова мамы всплывают в голове. Мне не хочется, чтобы тебе разбили сердце. Она знала, что случится. Всегда будет кто-то другой. Кто-то, кто не болеет. Кто-то, кто может выйти из дома. Кто-то, с кем он может поговорить, кого может коснуться, поцеловать и все остальное.

Я сдерживаю порыв вернуться к окну и осмотреть свою конкурентку. Но если кто-то не может даже появиться на соревновании, то это не соревнование. И неважно, как она выглядит. Неважно, длинные у нее ноги или короткие. Неважно, бледная она или загорелая, черные у нее волосы или каштановые, рыжие, светлые. Неважно, симпатичная она или нет.

Важно то, что она чувствует солнце на своей коже. Она дышит неочищенным воздухом. Важно то, что она живет с Олли в одном мире, а я нет. И никогда не буду жить.

Выглядываю еще раз. Ее рука все еще лежит на его плече, и она все еще смеется. Он хмуро смотрит на мое окно, но я уверена, что меня он не видит. Он все равно машет, но я снова уклоняюсь, притворяясь, что меня здесь нет. 

Я отменила еще один вечер с мамой, поэтому она заглядывает ко мне в комнату.

- Итак, - говорит она.

- Извини, что отменила, мам. Просто чувствую себя не очень.

Она сразу прижимает руку к моему лбу.

- Ментально, а не физически, - объясняю я. Не могу выбросить из головы руку Загадочной Девушки на плече у Олли.

Она кивает, но не убирает ладонь, пока не убеждается, что жара у меня нет.

- Итак, - говорю я, подсказывая ей. Мне очень хочется остаться одной.

- Когда-то и я была подростком. И единственным ребенком. Я была очень одинокой. Я поняла, что быть подростком больно.

Вот почему она здесь? Потому что думает, что мне одиноко? Потому что думает, что у меня своего рода подростковая тоска?

- Я не одинока, мам, - сердито произношу я. - Я одна. Это разные вещи.

Она морщится, но не отступает. Вместо этого, она опускает руку и гладит меня по щеке, пока я не начинаю смотреть ей в глаза.

- Я знаю, детка. - Ее руки снова за ее спиной. - Может, сейчас не хорошее для этого время. Хочешь, чтобы я ушла?

Она всегда такая здравомыслящая и понимающая. Сложно злиться на нее.

- Нет, все в порядке. Извини. Останься. - Я подтягиваю ноги, освобождая ей место.

- Что ты прячешь? - спрашиваю я.

- Я принесла тебе подарок. Думала, так ты будешь чувствовать себя менее одинокой, но теперь я не уверена.

Она вытаскивает из-за спины фотографию в рамочке. Мое сердце сжимается в груди. Это старая фотография нас четверых - меня, моей мамы, папы и брата, - на которой мы стоим на пляже где-то в тропиках. Солнце село позади нас, и тот, кто нас фотографировал, должно быть, включил вспышку, потому что наши лица на темнеющей небе кажутся яркими, практически сияющими.

Мой брат одной рукой держится за папу, а другой подпирает маленького коричневого плюшевого зайку. Большей частью он являет собой миниатюрную версию мамы - те же самые прямые черные волосы и темные глаза. Единственным отличием является папина темная кожа. Папа одет в рубашку с принтом Алоха и шорты. Аляповатый, именно так я могу его описать. И все равно он красивый. Его рука лежит на мамином плече, и он, кажется, придвигает ее ближе. Он смотрит прямо в камеру. Если и был кто-то, у кого было все, то это мой папа.

Мама одета в красное платье без лямок с узорами в виде цветов. Ее влажные волосы завиваются вокруг лица. На ней нет макияжа или драгоценностей. Она выглядит альтернативной версией мамы, которая сидит рядом со мной. Кажется, она принадлежит этому пляжу и этим людям больше, чем принадлежит этой комнате, в которой застряла со мной. Она держит меня на руках и единственная не смотрит в камеру. Вместо этого она смеется надо мной. Я улыбаюсь так глупо, такой беззубой улыбкой, которой могут улыбаться только дети.

Я не видела ни одной фотографии с собой на улице. Я даже не знала, что такие есть.

- Где это? - спрашиваю я.

- Гавайи. Мауи был любимым местом твоего папы.

Сейчас ее голос практически стал шепотом.

- Тебе было всего четыре месяца, а потом мы поняли, почему ты всегда болела. Это было за месяц до аварии.

Я прижимаю фотографию к груди. Мамины глаза заполняются слезами, которые не падают.

- Я люблю тебя, - говорит она. - Больше, чем ты знаешь.

Но я знаю. Я всегда чувствовала, как ее сердце тянется защитить меня. Я слышу колыбельную. Все еще могу почувствовать руки, убаюкивающие меня, и ее поцелуи в щеки по утрам. И я люблю ее в ответ. Не могу представить себе мир, который она бросила ради меня.

• Предыдущая
• 19/37
• Следующая