Философия права - Чичерин Борис Николаевич - Страница 21

При таком свободном взаимодействии лиц возможны, однако, столкновения прав. Разрешение этих столкновений есть дело правосудия. Оно решает, что по закону принадлежит одному и что другому. Такое разрешение не всегда легко, ибо приходящие в столкновение воли могут опираться каждая на признанный законом юридический титул. Возможно и то, что юридический титул оказывается на одной стороне, а между тем другая предъявляет требования, вытекающие из правды и которые поэтому разумным образом не могут не быть уважены. В самом законе, установляющем общие нормы права, неизбежно являются недостатки и пробелы, присущие всем человеческим делам. По своей общности он не может обнять бесконечного разнообразия частных случаев. Наконец, в приложении могут встретиться промахи и неблагоприятные случайности. Если к разнообразию жизненных явлений прилагать одну строгую мерку положительного права, то придётся иногда отнять у человека то, что принадлежит ему по существу дела, хотя и не по букве закона. Отсюда римское изречение: summum jus summa injuria (безусловно осуществлённое право (иногда) равносильно высшему бесправию). Тут на помощь приходит естественная справедливость (aequitas), в отличие от строгого права. Она состоит в примирении противоборствующих притязаний и в стремлении оказать уважение обеим волям, добросовестно проявляющим свою деятельность во внешнем мире. Нередко сам закон принимает во внимание эти столкновения и полагает соответствующие нормы; но ещё чаще это делает суд, который этим путём смягчает строгие требования права естественной справедливостью. Этим способом римское гражданское право перешло от сурового квиритского права к праву народному (jus gentium), основанному на естественном разуме и на справедливости.

В этих решениях суда принимается во внимание не только формальный акт, но и само его содержание. И к последнему прилагаются начала правды уравнивающей. Основное правило здесь то, что при взаимодействии равных между собой лиц должно господствовать уравнение и во взаимных услугах, как бы они ни отличались друг от друга качественно. Вследствие этого прилагаемая здесь правда получает название оборотной или меновой (justitia commutativa). Но очевидно, что для установления равенства между тем, что даётся, и тем, что получается, необходимо, чтобы качественно различные предметы были возведены к общему, отвлечённо количественному определению. Такое определение есть ценность, мерилом которой служат деньги, какова бы, впрочем, ни была их форма. Таким образом, эти понятия являются не только плодом экономических отношений, но и юридическим требованием. И тут, однако, последнее остаётся чисто формальным началом. Отвлечённое понятие правды не заключает в себе никаких оснований для определения как ценности вещей, так и общего их мерила, а потому и здесь содержание определяется свободной волей лиц, которая руководится экономическими соображениями. Ценность вещей зависит, с одной стороны, от потребности, которая в них ощущается, с другой стороны – от возможности её удовлетворения; а так как потребности людей разнообразны и изменчивы, то никакого постоянного правила тут установить нельзя. Цена вещей, то есть измеряемая деньгами ценность, беспрерывно возвышается и падает, вследствие чего то вознаграждение, которое вчера было справедливым, сегодня может оказаться несправедливым.

Таким образом, по самому существу этих отношений, отвлечённые требования уравнивающей правды должны сообразоваться со свободным движением жизни, то есть с отношениями экономических сил. Это и делается тем, что все такого рода сделки предоставляются свободному соглашению лиц, которое одно может принять во внимание всё разнообразие местных, временных и личных условий. Закон вступается только за их недостатком или в случае столкновений; но и тут он должен руководствоваться указаниями практики. Когда требуется установить судом цену предмета, берётся та, которая выработалась путём свободных соглашений.

Есть, однако, отношения, в которых принадлежность вещей тому или другому лицу определяется не частными соглашениями, а общим законом. Это бывает там, где приходится делить общее достояние или разлагать общие тяжести. Здесь выступает новое определение правды – начало правды распределяющей, в отличие от правды уравнивающей. Последняя, как мы видели, признаёт людей самостоятельными и равными между собой лицами, находящимися во взаимных отношениях; первая же рассматривает их как членов союза, составляющего одно целое. Одна руководится началом равенства арифметического, другая началом равенства пропорционального.

Последнее прилагается, прежде всего, в частных товариществах, в которые люди вступают добровольно, но с неравными силами и средствами. Кто больше вложил своего капитала в общее предприятие, тот получает и большую часть дохода, соразмерно с вкладом. То же начало господствует и в тех союзах, которые, возвышаясь над сферой частных отношений, образуют единое целое, связывающее многие поколения. Таково – государство. На этом основано распределение государственных тяжестей соразмерно со средствами плательщиков, а также распределение прав и почестей сообразно со способностями, заслугами и назначением лиц. В государстве лицо не есть только разумно-свободное существо, равное со всеми другими; оно является членом высшего целого, в котором оно призвано исполнять известные, соответствующие его положению обязанности. Это различное общественное значение лиц порождает между ними новое неравенство, которое существенно видоизменяет естественное равенство, составляющее принадлежность гражданской, или частной сферы. Там, где государственное начало поглощает в себе частное или значительно преобладает над последним, это отношение может дойти до полного уничтожения гражданского равенства, с чем связано непризнание лица самостоятельным и свободным деятелем во внешнем мире. Это и есть точка зрения крепостного права. Но такое отношение стоит в прямом противоречии с существом и достоинством человеческой природы, а с тем вместе и с коренными требованиями правды. Поэтому основным началом разумной государственной жизни должно быть разделение этих двух областей, гражданской и политической, с подчинением каждой из них свойственным ей определениям правды: в первой должно господствовать равенство арифметическое, во второй – равенство пропорциональное.

Эти два начала не противоречат друг другу: и в гражданском обороте требование правды состоит в соразмерности того, что даётся, с тем, что получается; каждому воздаётся то, что ему принадлежит. Но здесь это отношение определяется свободной волей лиц, а не исходит из общего закона. Вследствие этого может показаться, что начало правды распределяющей есть идеально высшее, ибо им управляется высшая сфера деятельности, господствующая над частными отношениями. Однако и по идее, и в действительности это высшее начало получает своё бытие единственно от первого, ибо основание его всё-таки заключается в признании лица самостоятельной целью и свободным деятелем во внешнем мире. Без этого нет ни правды уравнивающей, ни правды распределяющей. В отношении к рабам, так же как в отношении к животным, право не существует. Корень всякого права есть свобода лица, а потому основные определения права касаются именно личных, или частных отношений; общественные союзы воздвигаются над ними, как высший порядок, который не уничтожает, а только восполняет частные отношения, зиждущиеся на свободе. Таков непоколебимый и неизменный идеал права и правды, идеал, вытекающий из ясных требований разума и из глубочайших основ духовной природы человека.

Отсюда следует основное разделение права на частное и публичное. Первым определяется область частных, или гражданских отношений, вторым – строение и деятельность союзов, образующих единое целое. О последнем будет речь ниже. Теперь же нам предстоит рассмотреть, какие требования и права вытекают из свободы лица как самостоятельной единицы. В этом заключаются самые элементарные, а потому основные определения права. Как механика начинает не с мировой энергии, а с элементарного движения материальной точки, так и философия права должна начать с определений, касающихся отдельного лица. Она может делать это тем с большим основанием, что лицо не представляется чистым отвлечением, подобно материальной точке, а есть именно то, что наиболее реально, в каком бы смысле мы ни принимали это слово. Ему принадлежат и разум, и воля, а потому оно составляет истинное основание всякого права.