Щенки и псы Войны - Щербаков Сергей Анатольевич "Аксу" - Страница 40
- Предыдущая
- 40/74
- Следующая
— Ну, а тебе, Витек, что мешает? Тоже помолись, только лоб не разбей, тоже мне, умник выискался! — буркнул Стефаныч.
— Не приученс! Пионеры мы! В бога не верим!
— Вот отсюда и все наши беды! Что безбожники мы!
— Да, народ одичал, грубый стал, злой! Ни в бога, ни в черта не верит!
— Надо же, что натворили, гады! Союз развалили! Россию распродали! Народ обнищал!
— Это все коммунисты виноваты. Постреляли весь цвет нации, всю интеллигенцию извели под корень, да веру у народа отняли. Одних только священников в «гулагах» загубили десятки тысяч. Откуда вере-то быть? — отозвался Эдик Пашутин.
— А с чеченами все намного проще! — откликнулся Стефаныч, поудобнее устраиваясь на нарах.
— Это почему же? — полюбопытствовал Прибылов, держа красные ладони над буржуйкой.
— У них менталитет иной, в отличие от нашего.
— Это еще как?
— А вот так! Соображалка иначе работает. Ты, вот к примеру, что сделаешь, если твоя баба тебе рога наставит. В лучшем случае, обзовешь блядью да пошлешь подальше вместе с ее хахалем.
— А в худшем? — полюбопытствовал контрактник Головко из спальника.
— А в худшем — морду набьешь! А чечен на твоем месте зарежет их обоих, чтобы позор свой смыть кровью.
— Это точно, у джигитов, у них так!
— Им кровищу пустить, что два пальца обоссать!
— Вот еще, чтобы я из-за всякой шалавы срок мотал и на нарах кантовался! Увольте, сэр! — буркнул возмущенный Головко.
— Вот, видишь, начинаешь рассусоливать, а у него другого просто понятия по этому поводу не может быть. Кинжалом вжик! И точка!
— Знаете, что меня больше всего поражает? Как у них старших и стариков почитают! Позавидуешь!
— А у нас, что не уважают старших?
— У нас уважают? Ты вот, например, сидишь на завалинке в своей Пристебаловке и семечки лузгаешь, а мимо дед Мазай со своими серыми зайцами, кряхтя, с клюкой ползет. Ты и усом не пошевелишь, чтобы встать, поздоровкаться, о здоровье поинтересоваться и место ему, дряхлому, убогому уступить. Глядишь, еще и пердуном его обзовешь старым.
— Ну, уж скажешь тоже! — фыркнул обиженно Привалов.
— У них же, с детства приучают почитать старших и во всем слушаться их.
— Оно и видно, как почитают стариков. Вон, в Автурах неделю тому назад старейшину грохнули!
— Что ж, встречаются и у них сволочи и поддонки!
— А у нас как воспитывают? Носятся как с торбой расписной, сюсюкают. Сюси-пуси, как бы не устал, как бы не споткнулся. Конфетки, шоколадки ему в ротик, лучшие сладенькие кусочки. Чуть пискнет, хочу этого, хочу того, родители из кожи лезут, из штанов готовы выпрыгнуть, чтобы угодить любимому дитяти. А потом вырастает эдакий дебил, у которого никакого понятия о доброте и любви в помине в сердце нет. И начинает из пожилых родителей жилы тянуть и нервы трепать. Знаю, таких сволочей, готовы с матерей последнее вытрясти, чтобы глотки ненасытные залить. Пропивают их жалкие пенсии, да еще и руку на них поднимают, гаденыши.
Донеслись одиночные выстрелы из «макарова». Карай, подняв голову, настороженно навострил уши, выжидающе взглянул на Витальку.
— Кто там еще палит, мать вашу? — проворчал Филимонов.
— Да, это — "собры"! — отозвался Привалов. — Савельев с Квазимодо по берегу бродят, от скуки рыбу стреляют!
— Чего стрелять! Глушить надо!
— Какая сейчас может быть рыба?
— Тут рыба? — присвистнул Головко. — Одна мелюзга!.
— Ну, не скажи! Я вчера вот такого оковалка видел! — Эдик Пашутин развел руками.
— Во сне, что ли? — засмеялся старший прапорщик. — Откуда здесь такие?
— Вот и я поразился! Речушка-то, перепрыгнуть можно!
— На жареху или ушицу, я думаю, при желании можно настрелять.
— Летом может и есть рыбешка. А сейчас холодно, вся, наверняка, на глубину ушла. Хер, что увидишь.
— Эх, помню, ездил с майором Парфеновым на рыбалку под Оренбург на Урал, — начал Стефаныч. — Вот там, настоящая рыбалка. Петрович-то большой любитель рыбной ловли. Хлебом его не корми, только дай со спиннингом позабавиться. Там озерков до этой самой матери. Река весной разливается и заливает все впадины и овражки вокруг. Там в любой луже можно рыбу ловить. Едем на «уазике», смотрим, мужик по большой луже бродит с железной бочкой без дна. Спрашиваю, с приветом, что ли, чего это он там забыл. Может с головой не все в порядке? Петрович отвечает, как что, рыбу ловит. Муть подымает со дна и бочкой накрывает сверху, потом нашаривает рукой рыбу, которая в бочке оказалась. Приехали на место. На чистое озерко под Гирьялом. Раков до черта. Петрович вывалил свои снасти. Я прям, ахнул! Чего только у него там не было! Одних только спиннингов, штук семь-восемь, а блесен тьма тьмущая, сотни четыре не меньше наберется. Мы-то народ простецкий, все больше бредишком, либо мордочками. Дал мне спиннинг попроще, чтобы я не особенно мучился. Кидаю, толку никакого, одни зацепы! А он таскает одну, за одной! Все щучки как на подбор. Я же только успеваю блесна менять! Присобачил блесну поздоровее, чтобы дальше летела. Кинул, а она у меня оторвалась и улетела. А кончик лески с узелком назад прилетел как пуля да как меня долбанет в шею! Вот сюда, где сонная артерия. Хорошо не в глаз! Я от удара чуть сознание не потерял! На этом в тот день рыбалка для меня и закончилась. Домой приезжаю, там новая неприятность. Жена не в духе. Руки в боки и спрашивает: "Что это у тебя? Откуда?" Объясняю так, мол и так. Блесна оторвалась. Не верит. В зеркало, говорит, глянь. Посмотрел в зеркало, а на шее — пятно, будто от засоса…
Карай, помахивая хвостом, наблюдал, как военные раскладывали на земле захваченные трофеи. Здесь были и четырехсотграммовые тротиловые шашки и гранаты с ребрышками и три фугаса. Старший прапорщик Стефаныч извлек из второго рюкзака металлическую трубу с прицелом. Почему-то эту зеленую трубу, из которой вырывается огненная стрела, старший лейтенант Колосков называл «шмелем», "шмеликом". Чудак! Но, он то, Карай, прекрасно знает, какие они, шмелики. Они такие маленькие мохнатые и гудят совсем не так, когда летают над цветами.
Карай, тихо скуля, из стороны в сторону беспокойно заметался на длинном поводке. Гоби нигде не было. У стены школы сержант Кныш и Виталька Приданцев перевязывали бинтом его давнего врага, проводника овчарки — Мирошкина. У солдата все мелко тряслось, и руки, и голова. Кобель настойчиво втягивал носом воздух, но кроме запаха крови, гари и тротила ничего не чуял. На крыльце на бронежилете неподвижно лежало, окруженное бойцами, бездыханное тело капитана Дудакова. Овчарка знала, что наступит завтра, и она больше никогда уже не увидит этого сердитого шумного вояку; как и остальных, которые тоже когда-то, вот также лежали с каменными отрешенными лицами и потом навсегда исчезали из ее жизни.
Поодаль молчаливо стояла небольшая группа местных жителей. Карай кидался, злобно лаял на них, свирепо щерил свои желтые клыки, охраняя у облезлой стены школы трупы боевиков. Подлетела уляпанная грязью «бэшка», с которой соскочил майор Сафронов. Его в силу своего собачьего характера Карай уважал, он чувствовал в том скрытую силу, которая проскальзывала и в требовательном голосе и в независимом поведении, видел, как все беприкословно слушались майора. Сафронов, не обращая внимания на лающего Карая, прямиком направился к понурым солдатам, курившим у крыльца. Вдруг заорав, он стал яростно трясти Степана Исаева, вцепившись тому в «разгрузку». Отпустив «собровца», подошел к убитому капитану. Долго стоял над ним с обнаженной головой. Карай снова заскулил, с надеждой втягивая запахи. Потом подъехал «Урал» с изрешеченной осколками кабиной, на который погрузили убитых и всего трясущегося ненавистного ему долговязого Мирошкина, и больше кобель недруга своего никогда не встречал. Гоби тоже.
— Совсем паршиво, — сказал Виталька Приданцев, сдерживая рвущегося с поводка Карая. Они находились на большой открытой веранде. Тут же были сержант Елагин, Трофимов по прозвищу «Конфуций» из СОБРа и двое раненых десантников. Один из них довольно серьезно ранен осколком в ногу около паха. Другой получил ранение в лицо, в щеку. Где-то рядом на соседней улице шла интенсивная перестрелка. Слышались длинные автоматные очереди, перекрываемые гулкими выстрелами «бэтээра». Когда Конфуций попытался выглянуть из-за угла, очередь из ПКМа исковыряла все вокруг, спугнув носившихся по двору обезумевших кур. Одна их которых, кудахча, сперепугу вспорхнула на веранду, где нашли убежище бойцы. Рябая курица, осторожно ступая, вертела головой, окидывая непрошенных гостей подозрительным взглядом.
- Предыдущая
- 40/74
- Следующая
