Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП) - Элли Роберт - Страница 103

Дядя Джек — с головой, забинтованной так, что даже лица было почти и не видно, — возлежал на подушках, точно восточный паша, и смотрел на своих молоденьких посетителей с кроткой улыбкой.

— Я привел Кэнди, — сказал молодой человек.

— Кэнди? Я знал одну девочку Кэнди, — мечтательно проговорил дядя Джек. — И она прямо вылитая та девочка… словно сестра-близняшка.

Перед тем, как войти в палату, Кранкейт объяснил Кэнди, что психическое состояние пациента на данный момент можно определить как «отделенный разум». Это когда человек перестает понимать, кто он такой и как все устроено в мире, даже на самом элементарном уровне. Ее отец потерял память, и его подсознание и его «я» — наиболее важные факторы для сохранения способности к рациональному мышлению — сейчас как бы стерлись. Он, может, и воспринимает, что происходит вокруг, но вряд ли осознает. Он потерял всякое ощущение себя, и поэтому лишь принимает сигналы и образы — как фотокамера или микрофон.

Так что Кэнди была подготовлена. Но ей все равно стало грустно и страшно, когда дядя Джек сказал, что она напоминает ему себя самое.

— Но, папа, — она очень старалась, чтобы у нее не дрожал голос, — это же я, Кэнди!

Дядя Джек вроде бы и не понял, что сказала ему Кэнди — он смотрел на Кранкейта и улыбался ему, как будто ждал ответа именно от него.

Кранкейт достал блокнот и ручку и записал: «агоническое подсознание». Он тоже улыбался, но не так, как его пациент. Он улыбался, довольный, потому что он занимался своей работой, погружался в свою стихию: он был как знающий оператор за сложным пультом, и сейчас ему предстоит разобраться, какие цепи работают нормально, а какие — нет. Он осторожно взял руку дяди Джека, положил ее поверх одеяла и раздвинул ему пальцы пошире.

— Где у вас большой палец? — спросил он. Благостная улыбка дяди Джека тут же застыла, превратившись в натянутую гримасу.

— Где большой палец? — терпеливо повторил молодой доктор.

Дядя Джек озадаченно уставился на свою руку. Потом неуверенно приподнял средний палец.

— А где тогда средний палец?

На этот раз дядя Джек приподнял мизинец.

— Безымянный? Вообще ничего.

— Мизинец?

Дядя Джек вновь поднял средний палец. Кранкейт протянул руку и прикоснулся к большому пальцу дяди Джека.

— Это какой палец? — спросил он. Дядя Джек радостно заулыбался.

— Вы знали, вы знали, — сказал он восхищенно. Кранкейт прикоснулся к его мизинцу.

— А это какой?

— Мизинчик! — отозвался пациент с неподдельным восторгом. — Я знаю, я знаю!

Кэнди едва не расплакалась. Бедный папа, подумала она, и это все я виновата, только я…

— Где у вас правая рука? — спросил Кранкейт.

— Наверное, вот, — сказал дядя Джек, — поднимая левую руку. — Что-то я как-то совсем запутался.

— А где левая?

Дядя Джек пристально уставился на свою руку, но ничего не сказал.

— Где у вас левая нога?

Дядя Джек пошевелил мизинцем на левой руке.

— Вы уверены, что это нога?

Дядя Джек оттопырил мизинец на правой руке.

— Где у вас большой палец на правой руке?

— Совсем я запутался, — повторил дядя Джек и указал на свою левую руку, потом — на правую, потом — на левую ногу Кранкейта. — Как-то все с ними сложно, — признался он. — Никак не могу разобраться.

Кранкейт достал из карманов целый набор разнородных предметов — весело насвистывая в процессе — и разложил их на тумбочке у кровати. Потом указал пальцем на каждый и назвал его, четко и внятно.

Дядя Джек наблюдал за ним очень внимательно: однако когда доктор Кранкейт попросил его показать спички, он показал карандаш. Когда доктор Кранкейт показать зажигалку, он показал перочинный нож. Когда доктор Кранкейт показать жевачку, он показал жевачку, но тут же схватил ее, развернул и поспешно отправил в рот. Когда доктор Кранкейт показать карандаш, он опять показал жевачку…

— У меня рука поднята или опущена? — спросил Кранкейт и поднял вверх левую руку, а правой принялся что-то записывать у себя в блокноте.

— Наверное, поднята… хотя я не уверен.

— Поднята — это значит вверх. Где у нас потолок?

Дядя Джек поднял глаза к потолку.

— Он вверху? — спросил Кранкейт.

— Да, пожалуй, вверху.

— А где пол?

— Вон там, внизу.

— А потолок вверху или внизу?

Дядя Джек пару секунд помолчал и сказал:

— Я сдаюсь.

Кранкейт задумался, соображая, как пробудить в пациенте желание сотрудничать, но не успел ничего сказать, потому что дверь неожиданно распахнулась, и в палату ввалился кругленький толстощекий дядечка в сопровождении двух женщин.

Кэнди в изумлении вскочила со стула: это была тетя Ида с мужем Лютером, и вместе с ними — весело размахивая букетом тюльпанов — тетя Ливия собственной персоной!

— Всем привет! — тетя Ливия положила цвету дяде Джеку на грудь и игриво потрепала его по щеке. — Мы вот пришли, чтобы немножечко развеселить нашего приболевшего мальчика!

Ида и Лютер, явно желая отмежеваться от неуместной веселости тети Ливии, скромно топтались в сторонке, как бы давая понять, что они тут ни при чем. Но потом все-таки подошли к постели больного.

— Ну, ты как, Сидней? — спросил Лютер. — Нормально?

Тетя Ида, сухопарая, бледная, мрачная, во всем черном, молча смотрела на брата этаким скорбным взглядом.

Дядя Джек ласково улыбался им всем. Он ни капельки не возражал, если людям хотелось назвать его «Сиднеем», или «папой», или как-то еще. Но поскольку для них он был «Сиднеем» и «папой», а настоящий Сидней Кристиан в данный момент пребывал в помрачении рассудка, да и вообще находился сейчас непонятно где, «дядя Джек» стал «Сиднеем» и «папой», и на этом весь сказ.

Ливия обернулась, чтобы поздороваться с Кэнди, и только теперь заметила доктора Кранкейта, который с момента прихода нежданных гостей не произнес ни слова.

— А! — сказала она. — Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь.

Доктор Кранкейт раздраженно скривился. Он взглянул на часы, делая вид, что вообще не замечает нахальную Ливию.

— Сейчас у меня консультация, — сказала он вполголоса, обращаясь исключительно к Кэнди. — Но я вернусь сюда сразу, как только закопчу. — Он пробормотал, глядя на дядю Джека. — Жалко, конечно… мы еще даже не перешли к цветам и звукам.

— А это еще что за еврейчик? — громко спросила Ливия еще до того, как Кранкейт закрыл за собой дверь.

— Господи, тетя Ливия! — вспыхнула Кэнди. — Вы хоть иногда можете… помолчать?!

— Помолчать? — переспросила Ливия с искренним недоумением.

— Кэнди права, — сказал Лютер. — Это было бестактное замечание, и он наверняка все слышал. Ты что, не могла подождать, пока он не уйдет?

— О Господи! — тетя Ливия театрально вдохнула, закатив глаза. — Как вы все любите придираться к словам. Мне теперь что, и слова сказать нельзя?! Или вы думаете, что у Сида поднимется настроение, если мы будем просто сидеть и молчать, как этот угрюмый еврейский доктор?

Тетя Ида, которая ставила тюльпаны в вазу на тумбочке, тяжко вздохнула и переглянулась с мужем, с выражением бесконечного терпеливого смирения — после исчезновения Джека Ливия стала совсем уже невыносимой…

— Бедняжка Сид, — продолжала Ливия. — Он, наверное, умирает со скуки. Лежит, бедолага. Заняться нечем, разве что стены разглядывать. — Она залезла в шуршащий пакет с эмблемой авиакомпании «Пан-Американ», который был у нее с собой. — Ладно, посмотрим, чем его можно развеселить.

Ида и Лютер неодобрительно нахмурились, услышав характерный звук звякающих друг о друга бутылок, но дядя Джек, который до этого полулежал на кровати, заинтересованно встрепенулся и принял сидячее положение.

— Я думаю, рюмка бурбона мне бы пе пометала, — заявил он убежденно.

— Никакого бурбона, дружище, — заговорщески подмигнула ему тетя Ливия, доставая из пакета две бутылки. — Шнапс! Настоящий! Тирольский! Пробирает до самых жабр!

— Нет, Ливия, правда, — встревожено запыхтел Лютер. — Ты, вообще, соображаешь, что делаешь?!