Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям - Страница 28

Это место, замечательное само по себе, должно было приобрести особую торжественность в устах Того, к Кому оно относилось. Сначала все глаза собрания были устремлены на Него с напряженным вниманием. Можно представить себе трепет ожидания и возбуждения, — который чувствовался в сердцах слушателей, когда в речи, одно краткое содержание которой сохранили для нас евангелисты, — развивалась мысль, что Он и есть именно тот Мессия, о котором 700 лет тому назад предсказывал великий пророк. Слова его были полны чувства, авторитета и силы, не допускавших противоречия и производивших невольное удивление.

Но, продолжая слово, Он заметил перемену. Восхищение Его мудростию и благостию прошло, как только грубые назаряне вникнули вполне в смысл Его заявлений. У евреев было в обычае, во время служения, выражать явно свои чувствования, и вскоре Иисус услышал ропот негодования и возмущения. Он увидел, что эти прямо к Нему обращенные глаза, которые сначала глядели на Него со вниманием, засветились злобой и ненавистью. Не плотников ли Он сын? заметили слушатели. Не Его ли мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосия, и Симон и Иуда? и сестры Его, не все ли между нами? Откуда же у Него все это? Это ведь не молодой и ученый равви из школы Гамалиила или Шаммая, а говорит с авторитетом, которого не допускали себе великие книжники! Какое право учительствовать имеет этот никем не признанный учитель, простой плотник из нашей деревни? Откуда может Он знать писания, которым никогда не учился? Подтвердив, что они видят действительно того Иисуса, о котором говорят, Спаситель оставил без объяснения вопрос о невысоком положении, которое Он занимал в предшествующее время, с одной стороны, потому, что это не уменьшало Его величия как Мессии, с другой потому, что всякий честный назарянин мог бы припомнить о слишком не важном происхождении Амоса, который был пастухом, когда поручил дар пророчества. Он знал вполне, что им хотелось какого-нибудь изумительного подтверждения Его прав на звание Мессии; их грызла зависть, что Он, не говоря об учении и делах в Иерусалиме, совершил чудо в Кане, явил свою силу в Капернауме, а для них не хотел сделать ничего. Он знал, что скептически насмешливая пословица: врач исцелися сам! просилась на их уста. Но чтобы показать, что Он не простой назарянин, живший среди них тридцать лет, и принадлежит не им, а всему миру, Он напомнил что чудеса не имеют никакого отношения к местности, что во время повсеместного голода Илия спас единственно только в Сарепте вдову финикиянку, Елисей из всех прокаженных в Сирии исцелил одного Неемана. Как? они, стало быть, не лучше язычников и прокаженных? Слышать такое сравнение от того, которого считали равным им согражданином, показалось для них тяжелее всего и долго подавляемое бешенство разгорелось в пламя. Проповедник был прерван уже не шепотом неодобрения, но криками ярости. В припадке кровожадной злобы, которая была всегда характеристикою этого странного, буйного, нетерпеливого народа, похожего своим сердцем на бури, в одно мгновение возмущающие светлую поверхность их озера, они вывели Его вон из синагоги и повели на вершину горы, на которой город их был построен чтобы свергнуть Его. Небольшой город Назарет гнездится на южных высотах холма; множество отвесных скал находится на его откосах и очень немудрено, что вершины их за две тысячи лет тому назад были еще круче и отвеснее, К одной из таких скалистых стремнин привели назаряне Иисуса, чтобы сбросить Его оттуда. Но час Его еще не пришел и они были спасены от совершения преступления, которое поразило бы их вековечным позором. Он, прошедши посреди их, удалился. Для объяснения этого нет надобности прибегать к чему-либо чудесному и еще меньше нужды отыскивать возможности для Иисуса в предположении, что Он мог укрываться тайным образом среди узких и извилистых улиц города. Легко может быть, что Его молчание, Его спокойное благородство в обращении, ясная невинность Его взора победили злобу. Отложив в сторону все сверхъестественное заметим только, что одно присутствие Иисусово вселяло в окружавших Его, кто бы они ни были, глубочайшее к Нему почтение и уважение, в котором не могли Ему отказать невольно склонявшиеся перед Ним, самые злобные и безжалостные враги Его. Эти чувства к Нему выразились даже тогда, когда Иисус успел скрыться от озлобившихся и уже взявшихся за камни иудеев в самом храме. Одним взором Он обезоружил смелых изуверов, прислужников, синедриона, которые не решились арестовать Его, когда Он учил всенародно во время праздника кущей в Иерусалиме. Одним словом, Он заставил вооруженную шайку Его врагов пасть перед ним на земно в саду Гефсиманском. Внезапно и спокойно упрочивал Он за собою свободу, проходил между своими пленителями и, глядя им в глаза своим добродушным взором, проходил невредимо чрез толпу. Подобные происшествия бывали в истории; они встречаются и в настоящее время. Враги Иисуса остановились, опомнились, устыдились и рассеялись. Так оставил Он их, с намерением, по-видимому, никогда не возращаться, никогда не проповедовать вновь в маленькой синагоге. Появилась ли в душе Его свойственная человеку печаль, когда Он, утомленный, начал спускаться откосом по направлению к Кане? Выступила ли на очах Его хотя одна незваная слеза, когда Он глядел на роскошную долину Есдрелон, пурпуровые высоты Кармила и белые пески, окаймляющие воды Средиземного моря? Был ли тут, в этой зеленой долине, где Он играл в детстве, где трудился в возмужалых летах, хоть один человек, о котором бы Он печалился при своем удалении? Бросил ли Он продолжительный, медленный взгляд на скромное жилище, где Он трудился как деревенский плотник? Нашелся ли хоть один товарищ детства, хоть один друг счастливой юности, который бы сопровождал Его с грустью, жалостью и огорчением? Очень натуральны эти вопросы, но на них не сыщем ответа у евангелистов. Они молчат обо всех чисто человеческих движениях сердца Иисусова и передают единственно те сведения, которые касаются прямо и единственно только Его миссии на земле. Мы знаем одно, что с этих пор другие друзья, — благородные сердцем рыбаки из Вифсаиды, — ожидали Его возращения из озлобленного Назарета; что с этих пор дом Его, — насколько Он мог иметь дом, — был уже в маленьком городке Капернауме, на светлых водах Галилейского озера.

Отвергнутый в Назарете, Иисус возвратился в Кану[183], где совершил первое чудо для поддержания радости и веселия между друзьями. Едва только Он пришел туда, один царедворец из соседнего дворца Ирода Антипы явился к Нему, прося сойти в Капернаум и исцелить его умирающего сына. Спаситель ни разу не посещал Тивериады, но голос Иоанна раздавался там не раз, возбуждая страх и почтение при дворе развратного деспота. Известно, что Манаил[184], молочный брат Ирода, стал впоследствии христианином и что в числе женщин, служивших Иисусу имением своим, была Иоанна, вдова Хузы, Иродова домоправителя. Так как этот царедворец, вследствие чудесного исцеления сына, уверовал со всем домом, то с некоторой достоверностью состоялось предположение, что царедворец Антипы был не иной кто, как Хуза.

Повелительная настойчивость просьбы, которая показывала, что не глубок еще корень внутреннего убеждения, требовала обождания в исполнении. Необходимо было показать, что Иисус не простой гаким, или благотворительный лекарь, готовый лечить во всякое время местных жителей и показывать свои чудесные силы по первому знаку и слову всякого страждущего, приходящего к Нему, как к последнему отчаянному средству. Иисус порицал постоянно дух требования и чудес, как единственную возможность к утверждению в вере. Однако же, снисходя к отцовской тревожной заботливости, Он отпустил царедворца домой, не без уверенности, что сын его будет жив. Свидание их было в семь часов, то есть по-нашему в час дня, поэтому даже в самый короткий ноябрьский день отец имел возможность дойти засветло до Капернаума, который был в расстоянии от Каны не более пяти часов хоть бы. Однако же душа отца была до того успокоена обещанием Христовым, что он провел ночь в каком-то местечке, лежащем на дороге. На следующий день рабы царедворца, вышедши навстречу, рассказали ему, что горячка оставила его сына, и, по соображению царедворца, это произошло в тот самый час, когда произнесены были утешительные слова. Таким образом Иисус во второй раз заявил свое пребывание в Галилее совершением чуда. Высокое положение царедворца было причиною, что молва о событии разошлась очень широко, а это обстоятельство, без сомнения, содействовало радостным и восторженным приемам, которые оказываемы были Виновнику исцеления, при начале учения.