Тайна древнего саркофага - Басманова Елена - Страница 27
- Предыдущая
- 27/68
- Следующая
– Зачем же вы так пренебрежительно говорите о том, чего не изучали? – спросила Зинаида Львовна, сузив свои прекрасные глаза.
– Но ведь и вы не изучали, – возразил насмешливо Муромцев. – А только ссылаетесь на чужие слова.
– Но это слова профессионала, он разбирается в предмете. Да и автор книги – известный врач, специалист своего дела.
– Врач не будет писать книжонки о царских дорогах в бессознательное, – резко ответил профессор, – так что ваш аргумент – аргумент в пользу шарлатанства автора.
– Зачем мы спорим в такой чудесный день? – вмешалась Полина Тихоновна. – Дорогой Николай Николаевич, присядьте. Вы знаете немецкий. Прочтите нам страницу-другую. Сразу станет ясно, о чем идет речь.
– Милая Зинаида Львовна, – улыбнулся профессор, – простите великодушно мою сердитость. А знаете, почему я так сердит? Меня совершенно вывели из себя комары и мухи!
Зинаида Львовна натянуто улыбнулась. У нее было отвратительное настроение. Мало того что она больше суток сидела взаперти в Петербурге по указанию мерзкого типа Гарденина. Мало того что она, наплевав на его запреты, приехала сюда – и на даче не оказалось Рене, который мог бы ее развлечь, и вообще... Так еще и у соседей, где она собиралась поболтать с барышнями, ей пришлось терпеть общество несносных стариков, брюзжащих по каждому поводу. Зинаиде Львовне хотелось развлечься – ну хотя бы включить граммофон, который стоял тут же и, кажется, был в опале. Чванливые профессорские домочадцы явно не понимали прелестей граммофонного искусства.
Зинаида Львовна улыбнулась еще раз, попробовав отогнать от себя неприятные мысли:
– В самом деле, дорогой Николай Николаевич, пожалуйста, прочтите нам что-нибудь из этого толкования. Может быть, я с вами соглашусь, что все в книге – чистой воды шарлатанство.
Николай Николаевич стал медленно переводить:
– Так, здесь идет речь о том, что автора в детстве мучил один и тот же сон: он идет по направлению к дому, стоящему на холме. А за ним идет кто-то или что-то, непонятное, только тень от этого объекта падает на дорогу перед ребенком. Ребенок боится. Бежит к дому – устрашающая тень неотступно преследует его. Ребенок пытается отворить дверь, закрытую на крючок, напоминающий по форме цифру «три».
По мере чтения голос его становился все глуше и глуше, незагорелые щеки заливал румянец.
– Нет, нет, больше не могу, – остановился он и оглядел дам – они тоже казались смущенными. – Черт знает что такое. Это даже превзошло все мои наихудшие ожидания. Крючок и цифра «три» – связываются автором с конкретными объектами в половой сфере. Очередной раб Эроса. А если пользоваться медицинской терминологией, то – классический невропат с чертами истерика.
– Да, милая Зинаида Львовна, – попыталась поддержать мужа Елизавета Викентьевна, – это уже слишком. Сводить все сновидения к тайным желаниям самого низкого свойства.
– А еще более омерзительно, – подхватила Полина Тихоновна, – что подобная гадость приписывается детскому сознанию. Получается, что эти ангельчики, эти невинные душеньки, наши деточки одержимы эротическими фантазиями и кровосмесительными идеями. Нет, не верю, бред.
– А я думаю, что хуже, чем бред. – Николай Николаевич поднялся со стула с книгой в руках.
Потряхивая ее на весу, он продолжил:
– Наукообразная ахинея – изощренный способ гипноза, оправдание авторского безумия, попытка выдать за норму патологию и – вопреки христианскому учению! – узаконить то, что относится к области греха и грязи.
– Никогда не думала, что вы, профессор, столь набожны, – устало бросила Зинаида Львовна.
– Да не набожен я, не набожен! – вскричал профессор и с досадой швырнул книгу на стол. – Я говорю о простых и нормальных вещах. Мыслящее создание, каковым и является человек, обязано отделять белое от черного. Так я и знал, что царские дороги в бессознательное окажутся порядочной пакостью.
– Но не торопитесь ли вы, господин профессор, делать окончательные выводы? Профессионалы и специалисты утверждают, что господин Фрейд выяснил строение души. Разве это не открытие? Это строение молено сравнить с домом. Сознание – мезонин, подсознание – комнаты, бессознательное – подвал.
– Чушь, – еще больше разъярился профессор, – господин Фрейд утверждает, что нашей жизнью правит подвал! То есть животные инстинкты и низменные побуждения! Я, конечно, не специалист в области психоанализа, но и мне кое-что известно о строении души. Еще Пифагор и Платон указывали на ее многослойность. Пифагор, как мне помнится, делил душу на ум, рассудок и страсть. Платон – на разум, вожделение и безрассудно-яростное начало. Что нового сказал Фрейд? Ничего! Кроме гадости, немыслимой в античное время, – что духовным миром человека правит его темный грязный подвал! Думаю, эта базовая посылка приведет к созданию омерзительного искусства. Дамы подавленно молчали.
– Хорошо, что молодежи здесь нет. А мы люди взрослые и можем разговаривать на трудные темы. Вот вы, Зинаида Львовна, скажите – вам снились волки? – спросил Николай Николаевич.
– Снились, конечно, в детстве – часто, – смущенно созналась Зизи, чувствуя нехорошее продолжение допроса.
– И что – как бы выразиться-то поприличнее? Извините... Может быть, вам хотелось кого-нибудь загрызть? Или эти самые волки являются ээээ.., указанием.., ну на.., это... На то, что вы любили вашего отца.., ну не как отца?.. – Профессор от накатившего раздражения и непривычно деликатной темы задыхался.
– Я и отца-то не помню, – пожала плечами Зизи, – он погиб еще в моем младенчестве.
– Вот-вот! – продолжил яростно профессор. – И мне снились волки! Однако я не бросался перегрызать людям глотку – в прямом смысле по-волчьи упиваться кровью. А господин Фрейд, смотрю, здесь описывает некоего украинского дворянина, которого лечит именно от людоедства. Именно людоедство успокаивает фрейдовского пациента, ему, видите ли, после этого не снятся кровожадные сны. То есть господин Фрейд намекает нам, что надо позволять себе реализовывать животные желания – в данном случае явно параноидально-шизофренические. Волки, крючки, цифры – все направлено на то, чтобы утвердить изначальную порочность человека. Порочность как норму. Но меня это возмущает! Никакая книга – хотя бы и научного авторитета – не убедит меня, что я мог – даже бессознательно! – оскорбить свою матушку похотливым желанием!
– Возможно, мы чего-то не поняли в книге? – осторожно спросила Полина. Тихоновна. – К счастью, мне не приходилось встречать ничего подобного ни в журналах, ни в брошюрах. Может быть, приедет Климушка и нам растолкует эту новинку как врач?
– То есть вы хотите у него узнать – не испытывал ли он.., ээ.., ну этих: самых желаний – к матери или.., к своим.., родственницам? – Разъяренный профессор с трудом находил слова. Мало того что в воздухе был разлит нестерпимый летний зной, ощутимый и на затененной веранде, так еще и сама тема беседы бросала его в жар. Профессор чувствовал себя взмокшим и без конца отирал платком лоб и шею.
Он снова схватил книгу и продолжил ее листать.
– Николай Николаевич прав. – Елизавета Викентьевна с сочувствием смотрела на разъяренного мужа. – Если не православные европейцы как-нибудь так себя и понимают, то нам подобные мысли о человеке чужды. Это не правда.
– И слушайте, слушайте, что здесь еще написано! Совсем ни в какие ворота! Надо сознательно овладевать темными желаниями и переводить их энергию в какой-нибудь вид деятельности, лучше всего творческой, сублимировать ее.
– Что значит сублимировать? – растерянно спросила Зизи.
– Не поняли? Короче говоря, если человек чем-нибудь путным, дельным занимается – то это, видите ли, трансформация его либидо! Да-да!
– Либидо – значит душа? – робко предположила Елизавета Викентьевна.
– Забудьте слово «душа»! Это пол! Задавленные и задушенные эротические желания. Если ты их в детстве задушил – они у тебя все равно вылезут, но уже в неузнаваемом виде. Вот вы поете, Зинаида Львовна? Поете! Так это не вы поете, а ваше задавленное либидо! А мое либидо, оказывается, выражается в виде химии! То есть чем больше я занимаюсь химией, тем меньше я люблю свою жену! А вы, пока поете вместе со своим либидо, никого полюбить не сможете!
- Предыдущая
- 27/68
- Следующая
