Глоток огня - Емец Дмитрий Александрович - Страница 10

Внезапно Родион уставился на Сашку и задиристо ткнул его кулаком в плечо. Не понимая, что он сделал не так, Сашка отодвинулся спиной к жару костра. Заблудившаяся искра пчелой укусила его за шею. Родион опять ткнул его и засмеялся. Смех его был страшным, лающим. Казалось, он кашляет и одновременно веселится.

– Нет, ты видел этого вот! – крикнул он Улу. – Ты посмотри… посмотри! Я из тучи выхожу… гляжу, он головой вертит, меня не замечает… Я к нему. А тут он вдруг решился и вниз куда-то валится… Я думаю: что такое? В нырок, что ли, пошел? Да нет, не похоже! Увязался за ним. А там два ведьмаря на гиелах. Он пометался-пометался, да прямо между ними и свалился. Они скорее в стороны. Одного аж из седла выбросило! Еще бы – пикирующий пег! Такое в страшном сне не привидится!

– Я их за вас принял, – буркнул Сашка.

– Да это ясно, что не за себя, чудо былиин! – согласился Ул. – А знаешь, почему их разметало? У тебя ж две закладки на седле были! Дикая силища!.. А вообще с боевым крещением тебя! Хотя это не крещение еще… Крещение – это когда в первый раз в передрягу попадешь и потом в строй вернешься.

Родион перестал кашлять смехом и повернул к Улу лицо. В строгих его глазах плясали два одинаковых костра.

– Это да, – сказал он. – В строй. Вроде, смотришь, смелый шныр, ныряет, достает что-то. А один раз собьют его, расшибется, пега потеряет – узнает страх. Тут у некоторых такая тряска начинается – в седло не могут сесть. Или сядут, на метр поднимутся – и назад. Перемыкает человека. Перед нырками вообще неконтролируемый ужас начинается. Многие после таких случаев летать бросали. Взять того же Вадюшу… Да не только его!

Сашка кивнул. Он помнил Вадюшу и то, с каким ужасом тот просто прикасался к пегам. Хотя когда-то, говорят, неплохо держался в седле и результативно нырял.

Потом они забрались под навес и попытались уснуть. Сашка долго ворочался. Одному его боку, ближе к костру, было жарко. Другому – холодно. Частичное поджаривание наряду с частичным замерзанием заставляло Сашку все время вертеться. Родион и Ул, кашляя от дыма, который регулярно задувало в шалаш, ругали Сашку и толкали его локтями.

– Еще раз повернешься ко мне – я тебя пристрелю! – предупредил Родион.

– А ко мне повернешься – я тебя зарублю саперкой! Ты меня только что ботинком пнул! – пообещал Ул.

Сашка задумался, в какую сторону ему поворачиваться и что лучше: быть пристреленным или зарубленным, но так и не додумал эту мысль до конца. Усталость прошедшего дня мягко тюкнула его по затылку и погрузила в сон.

Ул с Родионом тоже уснули. Улу снилось что-то сугубо реалистическое. Кажется, он чистил во сне Азу или спорил с Кузепычем, который чего-то ему не давал. Сашке снились пельмени, которые прыгали и водили хороводы. Наверное, он просто был голодный.

В самый приятный момент сна, когда Сашка почти подкрался к какому-то зазевавшемуся пельменю, его разбудил крик Ула. Ул вопил, что отвязался Митридат и надо его ловить. Митридата поймали, но заснуть уже никому не удалось. Было слишком холодно. Родион вылез из шалаша и стал угрюмо раздувать угли. Ул и Сашка уже возились с котелком, наполняя его снегом, чтобы растопить его и вскипятить чай.

– Мы далеко от Екатеринбурга? – спросил Сашка.

Ул пальцем прочертил на снегу нечто вроде карты:

– На полпути. Ничего. Сейчас дело шустрее пойдет. На двух электричках доберемся!

Сашка знал, что «электричками» Ул называет попутные воздушные течения. На другой день, сменив две «электрички», они добрались до Екатеринбурга.

По дороге Ул с Родионом тайком от Сашки посовещались и пришли к выводу, что пеги вымотались. Брать их в город и подставлять под свежих гиел лучшей четверки Гая не имеет смысла. Да и Сашку тоже не стоит подвергать опасности.

Километрах в тридцати от Екатеринбурга они отыскали стоящий на отшибе дом. То, что он заброшен, было очевидно по провалившейся крыше пристройки и глубокому, без единой ведущей к нему дорожки снегу. В доме этом разместили Сашку, а в сарае возле него всех трех пегов. Тут же был и колодец, а овес предусмотрительный Ул взял с собой. Причем хорошо взял, с запасом.

Часа два они сидели у пропускавшей дым печки, грелись и ели ножами консервы из банок. Отогревшись, Ул и Родион стали деловито собираться.

– И долго мне вас ждать? – хмуро спросил Сашка.

– Кто ж его знает, чудо былиин! Как дело пойдет! Если меня убьют, я тебе позвоню! – сказал Ул.

– Аналогично, – отозвался Родион, с восхитительной небрежностью перекидывая через плечо сумку-холодильник с ледовиками. – Ты, главное, Митридата подальше от Аскольда держи! Он его уже второй день за крыло тяпнуть пытается… Мощный конь, но подловатый. Я давно к нему присматриваюсь!

Таща с собой тяжеленные закладки, оба шныра по глубокой заснеженной низине спустились к шоссе, поймали попутку и уехали в город.

Спустя сутки после расставания с Сашкой Ул и Родион сидели в одной из самых дешевых гостиниц города Екатеринбурга. Оба старших шныра были заняты делом. Родион варил яйцо в столовой ложке, держа ее над зажигалкой. Ул стирал носки в графине, напустив в него шампуня.

– Ишь как ишшмыгались дорогой!.. Вообще надо бы тазик! А то, чудо былиин, вся культура во мне чешется! – с сожалением сказал Ул.

Родион случайно коснулся пальцем раскаленной части ложки. Скривился.

– Где ж его взять – тазик-то? – спросил он.

– В том-то и дело, что негде. Опять же в графин я налил газировку, – продолжал рассуждать Ул. – Наполнять же газировкой целый таз… я не Альберт Долбушин, чтобы так транжирить!

В качестве добровольной стиральной машины встряхивая графин с носками, Ул подошел к окну. На подоконнике на всякий случай лежали два заряженных шнеппера и саперка. Отодвинув штору, Ул выглянул наружу. Вот она, главная база ведьмарей! Находится в недостроенной телевышке. Страшная, прямая как карандаш башня, чем-то похожая на маяк. Отовсюду видна, из любой части города. Сверху торчат железные штыри. Говорят, с этой башни то и дело прыгают самоубийцы.

Родион убрал палец от разогревшейся зажигалки, позволяя ей остыть.

– Отодвинься-ка от окошка! От греха подальше. А то не ровен час шарахнут через стекло! – посоветовал он Улу.

– Навряд ли шарахнут. Не видно им ничего. Стекло бликует, – возразил Ул, но от окна все же отошел.

Постирав носки в графине, Ул прополоскал их под струей в раковине, после чего высушил феном, который поочередно засовывал внутрь каждого носка, любуясь тем, как носок надувается.

– Ну все, – сказал он Родиону. – Теперь у меня какое предложение? Дадим храпунца минут так на триста, а на рассвете навестим ведьмариков. Не встречал еще ни одной их боевой четверки, которая ухитрилась бы продежурить всю ночь.

Родион кивнул. Он знал это не хуже Ула. Берсерки – еще куда ни шло, а вот у боевых ведьм с дисциплиной худо. До двух или трех ночи они обычно полны сил, носятся, вопят, куда-то едут, во что-то ввязываются и, ссорясь, подливают друг другу в чай цианистый калий, вызывающий у них, увы, лишь расстройство пищеварения. Часам же к четырем утра они обычно приходят к выводу, что неплохо бы немного вздремнуть, и длится это «немного» обычно до середины следующего дня.

До того как заселиться в гостиницу, Ул с Родионом уже провели в Екатеринбурге немало времени. Изучали обстановку. Старались не светиться. «На мягких лапках», как говорила Кавалерия. С ведьмарями пока лицом к лицу не сталкивались, и было непонятно, знают ли те вообще, что шныры в городе.

По Екатеринбургу их водила девушка Тоня – огненно-рыжая и такая зашкаливающе громкая, что ей разрешали разговаривать только шепотом, потому что при любом другом раскладе все вокруг глохли. Когда два года назад за Тоней прилетела золотая пчела, Тоня опшикала ее дихлофосом. Вроде бы не самое страшное, но в сознании у пчелы что-то помутилось, и, когда некоторое время спустя Тоню попытались доставить в ШНыр, оказалось, что ограда ее не пропускает.