Глоток огня - Емец Дмитрий Александрович - Страница 7

– Может, мне сегодня вечером что-то почитать? Ну про воздушный бой? – спросил он.

Ул усмехнулся:

– И что ты почитаешь? Настоящие шныры мемуаров не строчат, а которые строчат, тех лучше не читать, потому что врут много. Я тоже перед первым боем начитался… Схемы рисовал. А когда бой начался, я – чудо былиин! – в гиелу ботинками кинул.

– Ка-ак?

– А так. Возвращаюсь из нырка. И шнеппер у меня был, и саперка. Все путем. А на шее ботинки висели, за шнурки связанные. Промокли, понимаешь, я их и повесил сушиться. Вижу: гиела с хвоста заходит. Растерялся. Вообще непонятно откуда взялась, только что смотрел же туда!.. Как схвачу ботинки, за льва – цап! – чтобы бросок усилить, и в нее кидаю.

– И что? Попал? – спросил Сашка.

– А без понятия, – сказал Ул. – Оторвался как-то. Через минуту гляжу: нет хвоста. Одно из двух: либо гиела от ботинка шарахнулась, либо берсерк с таким идиотом, как я, решил не связываться. В общем, я жив… Давай корми Аскольда, и получше! Ему завтра работать!

Сашка послушно двинулся к деннику Аскольда.

– Постой! – окликнул его Ул.

Сашка остановился.

– Конфетку хочешь? Подкорми мозги сахаром. А то мы тебя загрузили!

– Не «Рафуфелло»? – спросил Сашка, ловя конфету на лету.

Ул расхохотался. Шутку про «Рафуфелло» понимали только шныры. Конфеты это были, возможно, хорошие, но окаменевшие за десять лет своего существования. И все это время шныры дарили их друг другу на день рождения. Афанасий подарит Яре, Яра – Штопочке, Штопочка – Витяре, Витяра передарит еще кому-нибудь.

Когда на одиннадцатый год земного существования конфет вечноголодный Макс вскрыл нарядную коробочку и, едва не сломав при этом зуб, разгрыз одну «рафуфеллину», его едва не прикончили, потому что он оставил шныров без универсального подарка. А Макс, удирая, оправдывался и вопил: «Чего вы пы… пристали, п-п-психи? Р-разве это не м-мой подарок?»

Конфета, которой Ул угостил Сашку, оказалась обычной ириской – грозой пломб и лучшим другом стоматологов. Разжевывая ее, Сашка вычистил и накормил Аскольда. Приготовил назавтра хорошее седло, потник и вальтрап. Особенно долго пришлось искать вальтрап – вроде обычная тряпочка, да только попробуй найти чистый и без дыр. Все попрячут свои по углам, потом ходят и побираются, прикидываясь, что они бедные сиротки.

К Рине Сашка собрался лишь поздно вечером. Надо же сказать ей, что он уезжает. Утром она будет спать и попрощаться не получится. Перед тем как войти, Сашка постучал.

– Кто бы ты ни был – отвали! – заорал кто-то, но Сашка, которому нужно было увидеть Рину, все равно толкнул дверь.

Оказалось, что «Отвали!» кричала Алиса, которая и мчалась к дверям с занесенной над головой шахматной доской. Сашка готовился уже спасаться бегством, но Алиса вдруг преспокойно остановилась и вернулась на свою кровать. Как оказалось, она считала, что это Кирюша, который основательно достал всю комнату девушек.

– Проходи! Твоя вон там!.. Эй, медведь, кабан Пятак пришел! – буркнула Алиса.

Рина, непонятно отчего названная медведем, стояла перед столом и выискивала свой шнур USB в огромном спутанном клубке, состоявшем из двух зарядников Лары, одного Лены, трех Алисы, шерсти для вязания, наушников и еще непонятно каких шнуров и веревочек. Клубок этот давно уже никто не пытался распутать, а так и вставляли в розетку, втыкая потом свои телефоны в подходящие гнезда. Со стороны, если посмотреть на клубок вечером, он напоминал большого ежа, несущего на колючках с десяток телефонов.

– Привет, кабан Пятак! – сказала Рина.

Кабан Пятак негромко хрюкнул.

Рина наконец нашла нужный ей шнур. Пока она с ним возилась, Сашка взял со столика непонятную одинокую кисточку, повертел ее в пальцах, зачем-то понюхал и положил обратно. На носу у него осталась черная точка.

– Тушь, – сказала Рина. – Ну, чего тебе?

Сашка сообщил, что пришел попрощаться. Завтра улетает в Екатеринбург с Улом и Родионом. Ты там не скучай, веди себя хорошо, не ходи без шарфика.

– Зачем в Екатеринбург? – спросила Рина.

– Да надо там бериков погонять, – небрежно уронил Сашка.

Рина на мгновение застыла и перестала дергать провод. Сашка попытался определить выражение ее лица, но у девушек столько выражений, что лучше в них вообще не разбираться. Только сам запутаешься и бедную девушку запутаешь. Она не знает, как и себя-то понимать, а тут еще ты будешь ее озадачивать.

– Ну и прекрасно! – сказала Рина. – Привези мне оттуда какой-нибудь магнитик!

– И все? – спросил Сашка.

– Все. Можешь привезти два магнитика. А теперь брысь! Я хочу спать!

За спиной у Сашки кто-то хокнул. Это была Фреда. Она валялась на кровати и смотрела на них прищуренными, немного завистливыми глазами. В градации ее звуков хоканье обитало между хеканьем и слабоокрашенным фырканьем. Посозерцав Сашку, Фреда, видимо, сочла хоканье недостаточно выразительным и перелицевала его в покашливание. В результате получилось, будто поблизости душат подушкой оперного певца.

– Не боись, солдат! И не особо ее слушай! Она тебя любит! – сказала Фреда.

Рина задохнулась от негодования:

– Я?! Его?! С чего ты взяла?

– Вчера мы с тобой плавали в одной чайной луже: сидели за мокрым столом, который Лара залила чаем. Было такое дело?

Рина что-то пробурчала.

– Так вот, – насмешливо продолжала Фреда, – у меня в луже лежала нерпь, повернутая кентавром вниз, а у тебя просто голая рука. Оказалось, так можно читать мысли. Только не онлайновые, мелкие, которые порхают как мошки, а глубинные, которые действительно волнуют человека… В общем, ты его любишь!.. А теперь прогоняй его! А то уже поздно! – сказала Фреда и, повернувшись к стене, стала звонить своей маме, чтобы дать ей вечерние указания.

Сашка был уверен, что они вылетят на рассвете, но ошибся. Ул с Родионом не смогли вовремя найти сумку-холодильник, в которой собирались перевозиться ледовики – атакующие закладки, изготовленные по рецепту первошныров. В кубиках сухого льда полыхал негаснущий сиреневый огонь, не требующий воздуха и не боящийся воды. От берсерка, рядом с которым взорвался бы ледовик, не осталось бы и одиноко летающего аппендикса. Пока Ул с Родионом разбирались с сумкой-холодильником, у младших и средних шныров успели закончиться утренние пролетки.

Меркурий, красноносый, с полуседой бородой, в которую вмерзли сосульки и солома, стоял у входа в пегасню и принимал лошадей. Угодить ему было невозможно. Снисходительный и добрый во всем остальном, в том, что касалось пегов, Меркурий отличался исключительной требовательностью. Скрыть от него что-либо было нереально. Казалось, он видел спиной.

– А ты что. Пег весь. В мыле. Тебе его давали. Пролетать. А не загнать, – встречал он Фреду.

– Где твои глаза. Подпруги распущены. Тебе бы. По голове. Седлом. Поерзать… – говорил он Кирюше.

– А ты. Зачем. В деревья садился. Крылья. Хочешь. Поломать, – останавливал он Макара, сопровождая свои слова подзатыльником.

Макар втягивал голову в плечи.

– Видишь хлыст, – кипел Меркурий. – Если по чьей вине. Пег без крыла. Останется. Измочалю о спину. Перо еще, может, прощу. Но не. Крыло.

Макар не обижался, хотя обычно заводился из-за любой ерунды. В голосе Меркурия он ощущал правоту человека, стоящего на страже идеи. И эта идея была больше любой обиды. И стоила любого подзатыльника.

Внезапно почувствовав что-то спиной, Меркурий просунул голову в пегасню и заорал на Лару:

– Разгоряченной лошади. Овес.

– Так она сама мордой полезла!

– А ты. На что.

– Я думала: только поить нельзя. Остальное можно.

– Дуракам. Все. Можно. Умным. Много чего. Нельзя.

В этот момент Родион протащил мимо Меркурия тяжелый кусок гранита, собираясь навьючить его на Аскольда. Гранит был в спортивной сумке. Меркурий похлопал по сумке ладонью: