54 метра (СИ) - Попов Александр - Страница 49

Те люди, которые проверяли нас по количеству и заставляли работать, относились к нам, как к живому товару, взятому напрокат, из которого нужно выжать все по максимуму. Деньги уплачены, поэтому работать, негры!

Откажешься и уйдешь? Тогда они звонят прекрасному таежному принцу Шаповалову и все рассказывают. И тогда может быть все, что угодно. Самое безобидное из того, что могли с тобой сделать старшины, – это порка. Меня, как впрочем, и других, не раз растягивали, привязывали к панцирным кроватям и лупили по спине бляхами с патриотическими якорьками. Якорьки отпечатываются четкими лиловыми рисунками только на мясистых местах, например, на ягодицах. А так получаются какие-то сиреневые и темно-синие с желтоватыми оттенками ромбики и уголки по всей коже, которая местами лопается и течет свежая кровь. Во рту у меня моя грязная пилотка, исполняющая роль кляпа. Она глушит крики и дает волю зубам впиваться в засаленную материю. Если бить по спине относительно быстро, то боль переходит в тупую и однообразную. И не так чувствуется уже после пятого удара. Но мои «инквизиторы» старшины знают это, поэтому бьют с оттяжкой и долгим интервалом между ударами, громко считая.

РАЗ! – моя кожа словно в огне и начинает пульсировать, вторя ударам сердца. Приглушенно кричишь сквозь кляп. Говоришь сам себе: «Никогда не плачь! Боль постепенно начинает проходить, оставляя жжение и несколько капель крови на рассеченном месте. Это не со мной. Это не со мной. Это не со мной. Это не со мной. Нет слез обиды».

ДВА! – тело напрягается, предчувствуя удар. Отступившая боль врезается в тело с новой силой. В глазах темнеет. «Это не со мной. Это не со мной».

ТРИ! – мой крик такой, будто со всей силы кричишь, мыча в подушку. «Это не со мной».

ЧЕТЫРЕ! – слюни текут по подбородку. Кляп не дает их глотать. «Не со мной».

ПЯТЬ! – бляха попала в кость, адская боль. Каждый раз, как только боль становится не столь острой, они выжидают, давая плоти успокоиться, чтобы я мог до конца прочувствовать следующий удар. Они знают, каково ЭТО и все равно продолжают. Они всего лишь копии тех людей, которые делали то же и с ними. «Они ненастоящие, и это не со мной. Не со мной».

ШЕСТЬ!– … и так может продолжаться достаточно долго, пока им не надоест.

– Ну, теперь ты понял? – говорит человек, которого нет, после процедуры воспитания. Нет, они серьезно это так называют – «процедура воспитания». Будто эти раскачавшиеся отморозки, родившиеся на четыре или пять лет раньше меня, воображают себя в эти мгновения любящими родителями, не жалеющими розг своих. Меня тоже на самом деле нет. Это не мой мир. Я не могу жить именно так. И именно здесь. За что? А Бог видит это? Или нет? Почему все так? Мои мысли саднили мою голову не меньше моего потрепанного тела. А после этого я снова шел заступать в наряд.

Нашу проклятую команду ставили в основном на камбуз, накрывальщиками на старшие курсы. Это считалось самым страшным, что можно придумать. И вот почему. В шестидесяти процентах из ста из этого наряда люди попадали с травмами различной степени тяжести в госпиталь и лазарет. Большинство из «старшеков» раскачены до одури и напоминают гигантские горы мяса, без отчетливой рельефности. Все они жрали анаболики и кололи себе гормон роста, который давали свиньям. При этом успевали напиваться и расшатывать и без этого травмированную психику наркотой. Они хотели есть, всегда и много. Их маленькие головы были созданы только для того, чтобы жевать и глотать все, что возможно переварить. (У динозавров тоже был мозг с грецкий орех). У каждого из них была своя тарелка, вилка, чашка, половник, ножик. Со своим неповторимым узором. (И где они их доставали?) Если ты перепутал местами вилки или ложки, или поставил не тому чашку с бабочкой на боку, ТЫ БУДЕШЬ ИЗБИТ!

КРАК! – разбивается тарелка о твою голову, но не плашмя, а ребром, чтобы рассечь. Чтобы увидеть твою кровь, стекающую со лба на подбородок. Чтобы показать тебе, что ты расходный материал. Ты – никто! И до третьего курса будешь никем!

Если на тарелке, стакане, вилке, ложке разводы или засохшие капельки воды, ТЫ БУДЕШЬ ИЗБИТ!

– АЙ! – произносишь ты и смотришь, как вилка или заточенный ножик торчат из твоей ноги, как будто там были всегда. Ощущение боли будет бежать к твоему мозгу еще секунд пятнадцать. Мозг еще не понял, что телу больно.

Если кому-то не хватит еды, потому что его товарищ, пришедший раньше, съел что-то лишнее, или кто-нибудь захочет еще чего-нибудь, и ты не сможешь это достать, ТЫ БУДЕШЬ ИЗБИТ!

БАЦ! ХРУМ! – дернув головой от удара, падаешь на битое стекло на полу, стараясь не наткнуться на него руками.

Если ты не принесешь после отбоя на всех, кто «попросил», картошки, масла и хлеба, ТЫ БУДЕШЬ ИЗБИТ!!!

Стук! Стук! – глухо отзывается твоя голова, которую бьют о кафельный пол гальюна, и ты видишь, как твоя кровь липкой жижей течет в дренаж. После этого тебя обольют водой и кинут тебе пузырек йода, а могут и обоссать, если не встанешь с пола.

Они ведь должны поесть после отбоя. И тащишь к ним после полуночи, когда заканчиваешь мыть и убирать, добытые правдами и неправдами мешки с провизией. Сам не жрешь, все им тащишь. А ведь кому-то из них, как всегда, не хватит. Там можно остаться на всю ночь, и тебя никто не хватится. Всем наплевать. Можно вместо сна чистить картошку, гладить им форму, чистить их сортир…

Тебя могут «поставить на бабки». Прийти и сказать:

– Давай пятьсот рублей.

– У меня нет, – говоришь ты.

А сто пятьдесят килограммов мяса, жира и костей отвечают:

– А меня это не ебет. Чтобы к полуночи были. Что хочешь, делай. Хочешь, грабь. Хочешь, кради. Но деньги мне найди.

Если ты не находишь, у тебя начинают тикать проценты. Тик-так. Тик-так. С каждым ударом часов ты должен все больше и больше, а они приходят, избивают тебя и «вежливо просят» их поскорее отдать. Как будто я у них эти деньги занял и не отдаю.

Я уже пятнадцатый день в этом долбаном наряде. Все, сегодня я больше не выдержу. Как только кто-нибудь из этих примитивных дебильных организмов захочет меня ударить, я убью кого-нибудь из них. Или покалечу. Ну и меня, скорее всего, убьют, а потом скажут, что я упал на пол и ударился затылком. Сильно-сильно упал и сильно-сильно ударился. И не будет других свидетелей, кроме этих. В этой системе, в организме Чебурашки, не найти правды никому. Их больше и их много. Но мне все равно. Меня ведь нет…

– С Путиным! – я опять слышу ее…

…Я открываю глаза. Веки тяжелые, как будто превратились в крышки железных мусорных бачков, только не скрипят. Где я? Капельница в руке, значит, в больнице. Чуть-чуть вспоминаю. Я не стал отступать от задуманного. Я слишком устал от всего этого. Я бил со всей своей силы, а затем впился кому-то из них в горло обеими руками и наслаждался тем, что чувствовал, как жизнь выходит из этого морального урода через вздувшиеся жилы и синеющее лицо. А потом все. Меня сзади ударили толстостенным железным половником по темечку (это я узнаю позже), и теперь я здесь.

Подходит медсестра. На ее груди, а точнее на халате надпись «Реанимация». Так, понятно, где я. Медсестра говорит:

– Не шевелись первое время – это вредно.

Я ничего не говорю. Меня тошнит и, кажется, сейчас вырвет. Это всегда так после сотрясения мозга, но в этот раз слишком уж сильно.

Краем глаза я вижу человека на соседней койке. Молодой парень хилого телосложения держится за живот и стонет. Ему больно, и он сильно жмурит глаза и сжимает зубы с каждым стоном. На его стон приходят два молодых врача, то ли старлеи, то ли капитаны.

– Хватит симулировать! – кричит один.

Второй бьет его по голове и тоже кричит:

– Хватит КОСИТЬ! Еще и не служил толком!

Парень стонет. Старлеи орут. Меня тошнит.

Медсестра подходит и, втыкая в вену шприц, шепчет:

– Спи, тебе надо поспать.

Я засыпаю. Мне снится темнота…

…Просыпаюсь. Не знаю, сколько времени и какой день, потому что нет календаря и единственные часы на стене остановились давным-давно в пол-девятого. Да и плевать мне на это. Больно, но поворачиваю голову вправо – соседняя койка-каталка пустая, парня нет. Хочу писать и пытаюсь позвать медсестру. Во рту пересохло, и потрескались губы. Слышится свист. Оказывается, это я так пытаюсь что-то сказать. К левой руке присоединена капельница, как и в первый раз, когда я пришел в сознание. Пытаюсь повернуться на боку, не шевеля рукой с иголкой внутри, чтобы попытаться встать или дотянуться до утки под кроватью, она должна там быть.