54 метра (СИ) - Попов Александр - Страница 68

И мы начали свое непрекращающееся движение от точки А (корабля) до точки Б (КамАЗа с брезентовым верхом, стоявшего на причале). Брезент по идее должен был защищать нас внутри от ветра, но ввиду наличия кучи взлохмаченных дыр, отказывался это делать.

Ветер усиливался, и волны становились все агрессивнее при столкновении с кораблем. Медные «слитки» оказались достаточно тяжелыми, чтобы уже через час у нас не осталось ни малейших сил.

– Никаких перекуров!!! – орал Петров (абсолютно казахской внешности), бессмысленно странствуя с нами, иногда останавливаясь передохнуть от простого хождения и крика. Лучше бы взял и тоже понес хоть одну охапку «сокровищ». Но он «белая кость», его дело – орать, создавая мотивировочную установку энергоемкими словосочетаниями: «Я вашу мамуип…л! (слово с ошибками и акцентом)». Или вот: «Лица, относящиеся к пассивной части сексуальных меньшинств, просьба поторапливаться и не уменьшать процент коэффициента полезного действия при транспортировке ценного груза. Иначе я вступлю в небезопасные половые отношения с вами и вашим мозгом, вынутым из головы. И не буду заканчивать сие соитие до скончания вашей военной жизни!» Это культурная версия для культурных людей со стажем, на самом деле капитан и слов-то таких не знает. Вскоре, утомившись и замерзнув, «казах» сел в теплую кабину машины и больше не показывался. И мы с мокрыми спинами, холодными носами и щеками, жмурясь от хлеставшего колкого снега, таскали, как муравьи соломинки, груз в кузов КамАЗа. Быстро темнело, и только фары выцепляли белые хлопья, несущиеся плотным потоком из стороны в сторону. Корабль то с силой оттягивало в море, то с таким же усилием бросало всем весом на причал. Наш накидной самодельный деревянный трап на колесиках подкидывало и шатало из стороны в сторону. Ходить по нему становилось все опасней. Упадешь вниз – и раздавит тебя между причалом и бортом, как комара. А если не раздавит, то холодная вода за пять минут сделает свое дело. Даже если успеют поднять, то при таком ветре и мокрой одежде останется жить минуту, потому что теплопроводность мокрой одежды становится эквивалентна самой воде. И прощай, поминай как звали. АСТЕЛАВИСТА, БЭЙБИ. АДЬЮ, СИНЬЙОРЭ. А этот казах-капитан пошлет к тебе домой телеграмму-похоронку: мол, так и так, погиб, защищая Родину. Герой совсем, однако.

И тогда я остановился на причале, объявив перерыв трем своим матросам – друзьям по несчастью. Те с удовольствием остановились, но зашептались:

– Ща капитан вылезет и разорется.

– Не переживайте. Капитана я возьму на себя. Я все-таки старшина, заболтаю его как-нибудь. Если он человек, то поймет, что пора уезжать, чтобы мы переоделись и отогрелись, иначе завтра все заболеем. Все. Всем курить.

Мы достали сигареты и, прикрывая ладонями трепещущие огоньки зажигалок, закурили. Корабль со стоном метался у пристани, как собака на привязи, и закрывал нас немного от ветра. Такой ветер называется «ветер РАЗ», это значит, что его скорость превышает двадцать семь метров в секунду, порывами достигая сумасшедших показателей. На такой затяжной порыв можно (проверено) ложиться грудью, всем весом и расслабляться. Ветер словно что-то живое будет держать тебя, пока не прекратит порыв и не начнет его с другой стороны. Обычно говорят, что он юго-западный или еще какой-нибудь направленности. Но здешний повелитель-ветер, словно хороший боксер, целится в лицо. Отвернешься от порыва, а он через секунду снова тебе в подбородок бьет колким воздухом. Его направление – отовсюду.

Недавно одного офицера хоронили. Его ветер убил. Он шел домой, цепляясь за все, что возможно, чтобы не сносило по гололеду назад. У нас же, как всегда, дом на горке расположен, чтобы интересно было наблюдать всем окружающим: «Доползет или нет?» И где-то наверху в заброшенном доме расшатало и вырвало стекло из оконного проема. Этот прозрачный прямоугольник спланировал на бедолагу, словно падающий кленовый лист, и прошел насквозь, откинув его назад, когда разделял позвоночник. Его таким и нашли утром, с удивленными глазами, разделенного на две части в алых сугробах, впитавших кровь. Бродячих собак, которые взялись за поедание останков, пришлось автоматными очередями отгонять.

Здешние собаки ненавидят людей. Но и это вполне объяснимо. Они такие, потому что их бросили те, кому они так доверяли. Их бывшие хозяева, офицеры и прапорщики, получили квартиру на «большой земле» и уехали навсегда. Они не взяли их с собой (вдумайтесь), потому что билет на поезд и теплоход для собаки, прожившей с ними долгие годы, стоит «как на взрослого человека». Они предпочли им лишнее перевезенное кресло или шкаф. СУКИ! Я сам видел, как это происходит. Они оставляют им на холке ошейник, за который их держат матросы, когда та рвется за хозяином на теплоход. Он, хозяин поворачивается на трапе и успокаивает собаку. Он вкрадчивым ласковым голосом говорит, что вернется. Он говорит это, чтобы та успокоилась. Он приказывает ей сидеть.

Странно, но собаки все понимают и не успокаиваются, но выполняют команду хозяина, потому что их так учили. Только начинают тихонько и жалобно скулить. А потом они приходят и встречают каждый теплоход, обнюхивая каждого пассажира. Они ходят по гарнизону, роясь в помойках, и снова прибегают на причал, откуда отошел теплоход с их хозяином. Они стоят на нем, когда белый корабль только заходит в гавань, как будто усмотрели его издали. Они надеются, что он вернется, он же обещал. Пес уткнется в ноги и завиляет хвостом, показывая, как сильно его ждал. Но он не возвращается. Проходят дни и месяцы, а его нет. Он ведь держал его на руках еще щенком. Он чесал его за ухом. И играл с ним.

«Он не мог предать меня! Нет! Не мог! Этого не мог сделать мой хозяин!» – мысленно убеждает себя пес, которого всю жизнь учили верности, и он не понимает значения слова «предать». И потом боль осознания этого слова приходит к собакам, выворачивая их наизнанку, сбивает их в стаи, которые ходят возле гарнизона, иногда его навещая, чтобы сходу напасть на ребенка или взрослого, чтобы поесть. В отличие от волков, они нападают сходу, и злоба, пришедшая на смену доброте, переносится в их клыки. Стаи породистых собак в ошейниках бродят по заброшенным домам и все равно прибегают на причал, но уже реже, потому что время от времени их отстреливают люди, ведь отрубленная и предъявленная собачья голова стоит триста рублей. Пуля прекращает внутреннюю собачью агонию. А уцелевшие псы вконец дичают и пропитываются искренне заслуженной ненавистью к людям. Я сам видел, как собаки молча плачут, сидя на конце причала, и из их влажных глаз текут соленые слезы. Помню, как один пес, здоровенный черный водолаз раскидал матросов, прыгнул в воду с причала и поплыл вслед за теплоходом, барахтаясь в ледяной воде. Он плыл, пока у него были на это силы. Но на выходе из залива силы оставили его, и он утонул. Люди делали ставки и спорили, «докуда доплывет», а мне «что-то в глаза попало». И я тер их, чтобы скрыть свои слезы…

Я вдыхал терпкий табачный дым, когда с криками и руганью капитан, поеживаясь, вылез из нагретой кабины.

– Кто?!! Кто?!! Кто вам разрешил стоять?!! А ну быстро работать!!!

Его глаза горели тупостью и чем-то еще, что никак не могло гореть в глазах «человека разумного».

– Это я сказал им остановиться, товарищ капитан. Вы куда-то исчезли, и я принял командование на себя. Перерыв объявил, – вступил в дискуссию я.

– Старшина Попов!!! Вы не много ли на себя берете?!! Никаких перекуров, я сказал!!! Вам что-то не понятно?!! Быстро работать!!! – последнее было обращено в сторону трех матросов.

– Стоять на месте! – крикнул я в их сторону, увидев, как те учащенно стали затягиваться и бочком двигаться к кораблю. Блин, ну что за люди такие? Неужели лучше смолчать и тупо выполнять распоряжения какого-то осла? Лишь бы не ругаться?

– Ты оборзел?!! Ты под трибунал захотел?!! – заорал Петров и дико завращал глазами, как волшебник Гудвин, принявший облик огромной головы. – Ты что?! Не знаешь, что неподчинение – это статья?! Я тебя во время боевых действий бы пристрелил!!! – продолжил он, зачем-то почти прислонившись к моему лицу своим. Так близко, что замерзший запах из его рта попадал в струю теплого воздуха из моего носа и, оттаяв, застревал где-то у рецепторов, определяющих запах как «КАКА».