Водяра - Таболов Артур - Страница 10

• Предыдущая
• 10/121
• Следующая

Подлинное значение исторических событий, если они тотчас же, как война и мобилизация, не вторгаются в частную жизнь людей, редко когда воспринимается сразу в полном объеме. После провала ГКЧП и яркого триумфа Ельцина, на который в Осетии смотрели по телевизору, как на любой праздник, который затевали гораздые на выдумки москвичи, как-то очень буднично прозвучало сообщение о том, что на совещании в Беловежской Пуще новоявленные президенты России, Украины и Белоруссии Ельцин, Кравчук и Шушкевич денонсировали договор 1924 года о создании СССР. Тимур даже не сразу понял, что это значит, не дошло до сознания. Заглянул в словарь: «Денонсировать. Объявить недействительным, прекратившим свое действие». И снова не понял. Как можно объявить недействительным, прекратившим свое действие договор об СССР? Разве это вообще возможно – вот так взять и отменить СССР, могучую ядерную сверхдержаву, которая, как казалось, существовала всегда и была обречена существовать вечно? Не будет СССР. А что будет? СНГ? Что такое СНГ? Тот же СССР под другим названием? Какая-то очередная московская дурь.

Гораздо больнее, как событие личное и потому несравнимое по значению с бумажными играми об отмене СССР, воспринял Тимур указ президента Ельцина о прекращении деятельности КПСС. Первая мысль была: да что же он делает, на что замахнулся? При том что сам Тимур воспринимал партию как некую формальность, с которой нужно считаться, как с климатом, в сознании все же сидело вбитое десятилетиями пропаганды представление о КПСС как о самой сознательной, политически активной и многочисленной части общества. Четырнадцать миллионов членов партии – шутка ли! А если эти миллионы завтра выйдут на улицы?

Утром он поехал в райком. Горы затянуло низкими тучами, шел дождь. Машины разбрызгивали грязную воду, прохожие жались к домам. Никакого многолюдья на улицах не было, как в обычный будний день. Лишь перед особняком райкома партии толпились под зонтами человек двадцать штатных сотрудников. Двери были опечатаны, вход охраняли три молодых милиционера во главе с лейтенантом, по странной случайности те же, что в обычные дни дежурили на вахте, почтительно козыряя всем, кто имел право входа в это здание, недоступное для простых смертных. Сейчас они пресекали все попытки пройти в райком вежливо, но непреклонно.

– Безобразие! – бурно возмущалась секретарша отдела кадров. – У меня там остались сапоги! В холодильнике! Итальянские, новые!

Ее внимательно слушали, но по лицам было видно, что никто не понимает, о чем она говорит. Какие сапоги? Какой холодильник? Тут небо рушится на землю, все устои жизни рушатся, при чем тут холодильник?

На черной служебной «Волге» прикатил первый секретарь райкома. Но и перед ним милицейский лейтенант не дрогнул:

– Пропустить не могу. Извините. Приказ.

– Да что же это делается? – кинулась к секретарю кадровичка. – Я оставила там сапоги!

Первый секретарь посмотрел на нее пустым взглядом и отвернулся. Ни к кому не обращаясь, буркнул:

– Она оставила сапоги!

Немного помолчал, как бы набирая в легкие побольше воздуха и рявкнул, побагровев лицом:

– А я оставил там сердце!..

Вернувшись домой, Тимур включил телевизор. В дневном выпуске новостей передавали репортаж со Старой площади, где располагался комплекс зданий ЦК КПСС. Здесь бурлила многотысячная толпа, с трудом сдерживаемая милицией. При первом взгляде на нее у Тимура тревожно дрогнуло сердце: вот оно, началось! Но тотчас же стало ясно, что это вовсе не коммунисты собрались на стихийный митинг в защиту своей партии и ее Центрального Комитета, а демократически настроенные москвичи бьют стекла и норовят прорваться внутрь. Из-за тяжелых дверей появлялись какие-то хорошо одетые люди, по большей части молодые и немолодые женщины, послушно предъявляли содержимое сумок и пакетов дежурившим у входа представителям общественности, испуганно пробегали к метро по узкому проходу, образованному милицией. У одной из женщин пакет разорвался, на асфальт вывалилась связка сосисок в целлофане. Толпа заулюлюкала, засвистела.

Ну и ну. Вот тебе и самая сознательная и политически активная часть общества.

Тимур выключил телевизор. Он чувствовал себя, как человек, погруженный в кропотливую, отнимающую много времени и сил работу, которому вдруг сказали: «Бросай все к черту, никому это уже не нужно». Он испытал облегчение. Одновременно – досаду. И волнение, с каким молодой водитель первый раз без инструктора выезжает в город. В город, где отключены светофоры и отменены все правила.

Развал СССР, поначалу воспринятый в Осетии как аппаратные интриги и хитрый ход Ельцина в его борьбе с Горбачевым за власть, очень скоро отозвался такими событиями, что в сравнении с ними роспуск КПСС воспринимался уже как мелочь, не стоящая внимания. Будто плотину прорвало: все, что бурлило внутри, выплеснулось наружу. Азербайджанцы воевали с армянами в Нагорном Карабахе, в Прибалтике гнобили русских, таджики и узбеки истребляли друг друга с беспощадностью басмачей, слова «беженец» и «вынужденный переселенец» сразу вошли в обиход и стали привычными.

К границам Северной Осетии беда подступала медленно, издалека. В независимой Грузии к власти пришел оголтелый националист Гамсахурдия, решивший одним махом покончить с автономией Абхазии и Южной Осетии. Курортный Сухуми превратился в прифронтовой город, на подступах к Цхинвали шли бои – национальная гвардия Гамсахурдии встретила ожесточенное сопротивление югоосетинских ополченцев. На помощь к ним пришли добровольцы из Северной Осетии. Спасаясь от геноцида, из Южной Осетии и внутренних районов Грузии по Рокскому тоннелю бежали в Россию, в братскую Северную Осетию, десятки тысяч осетинских семей.

Некогда благополучный Владикавказ, возле предприятий которого всегда висели объявления «Требуются», захлестнула волна безработицы. Резко ухудшилось положение и тех, у кого работа была. Сократилось финансирование госзаказов оборонной промышленности, военные заводы работали как бы по инерции, стали обычным делом многомесячные задержки зарплаты. Либерализация цен уничтожила сбережения, на улицах появились стихийные вещевые рынки с разномастной посудой, старыми книгами, с ношеной одеждой и обувью, старательно начищенной, – верный признак всеобщего обнищания. Участились грабежи и разбои. Тимур, которому приходилось много разъезжать по делам, раздобыл компактный израильский автомат «узи» и пистолет Макарова. Так и ездил: слева под курткой «узи», под водительским сиденьем «Жигулей» – «макаров».

Как это часто бывает, когда случайности, сложившись, предопределяют неожиданный крутой поворот жизни, так и оружие Тимура стало поводом для знакомства, изменившего его судьбу. Однажды вечером в свете фар на обочине возникла тонкая женская фигура в светлом плаще, с поднятой рукой. Тимур остановился, открыл дверцу:

– Садитесь.

– Но вы не спросили, куда мне.

– Сначала сядьте, потом скажете.

Пассажирская дверца машины барахлила. Тимур потянулся захлопнуть ее, куртка распахнулась, блеснул тусклый металл автомата.

– Что это у вас? – испугалась незнакомка.

– Это? Да так, ерунда. «Узи». Производства Израиля, скорострельность тысяча триста выстрелов в минуту.

– О Господи! Вы бандит?

Тимур успокоил:

– Я хороший бандит. Правильный. Защитник красивых девушек, которые ходят ночами по городу. Так вам куда?

По дороге разговорились. Алина, так ее звали, недавно окончила в Москве институт пищевой промышленности по специальности «кондитерское производство», вернулась к родителям, инженерам на военном заводе. Сейчас не работает, работы в городе нет. Завод еще работает, но зарплату не платят.

– Кондитерское производство? – заинтересовался Тимур. – Что сюда входит? Торты?

– Торты, пирожные, выпечка, хлебобулочные изделия.

– Кажется, у меня есть для вас работа, – сказал Тимур. – Мне в ресторане нужен кондитер.

– У вас есть ресторан?!

– Гостиница. А при ней ресторан.

• Предыдущая
• 10/121
• Следующая