Дочь палача и дьявол из Бамберга - Пётч Оливер - Страница 38

Домов вдоль берега становилось все меньше; вот мимо проплыли несколько сараев, старая мельница – и начался лес, царство зарослей и зверья. Царство, где человек с каждым разом чувствовал себя все лучше. Особенно теперь, когда близилась ночь. В последнее время он ждал ее наступления с возрастающим нетерпением.

Старый Шварцконц признался быстрее всех – и умер раньше остальных. Первая женщина, что постарше, тоже долго не продержалась. У нее остановилось сердце от страха, и пришлось избавиться от трупа обычным способом. Но он быстро учился. Следующая на очереди молодая женщина выдержала четыре допроса, прежде чем умерла.

Тогда он впервые почувствовал жалость. Чувство, которое он сразу же подавил. Сочувствие означало слабость, а ему нельзя выказывать слабости! И все-таки он затягивал с допросом следующей жертвы, жены аптекаря. Всякий раз, когда он смотрел ей в глаза, по телу у него пробегали мурашки, и он самому себе был противен.

Но, к счастью, прошлой ночью ему подвернулся Тадеуш Васольд.

Старый дурак сам пришел к нему в руки. Каким наслаждением было смотреть в его морщинистое, онемевшее от страха лицо! Чувство возмездия было сладким, как густой золотистый мед. Теперь старик связанным дожидался в камере следующего допроса.

Признавайся, колдун, признавайся…

Старик был пятым по счету.

При этом высшее удовлетворение еще только предстояло. Сколько лет он ждал, когда его лучший план наконец воплотится в жизнь… Теперь ждать осталось недолго.

Всего трое…

Из леса донесся волчий вой. Он прислушался. Казалось, звери приветствовали его. Он испытал странное чувство родства, дома. До сих пор совершенно неведомое.

Волки принимали его в свою стаю.

Следующим утром Куизли сидели за столом и ели из общей миски ячменную кашу, которую Магдалена приготовила спозаранку. До свадьбы оставалось всего четыре дня, и до тех пор каждому следовало заниматься своими повседневными делами или помогать с приготовлениями.

Бартоломей с Георгом уже ушли к городскому рву. Совет поручил им выгрести зловонные нечистоты, которые давно забили ров. Это неблагодарное занятие тоже входило в обязанности палача, и Бартоломею, по его же словам, оно было противнее пыток. Якоб обещал ему помочь, но прежде следовало заменить несколько дранок на крыше. Катарине надо было помочь отцу в ратуше, и Магдалена с Барбарой хотели напечь хлеба.

Петер и Пауль играли в салочки с соседскими детьми и вели себя на редкость мирно, поэтому взрослые впервые за долгое время смогли сосредоточиться на себе. Хоть с ними и не было Георга и внешние обстоятельства не очень-то располагали.

Магдалена подула на ложку, чтобы немного остудить кашу. При этом она все думала о том жутком человеке, которого отец преследовал накануне вечером. Палач вернулся к дому мокрый с ног до головы и без плаща. По блеску в его глазах Магдалена поняла, что с расспросами к нему лучше не приставать, и до сих пор ничего не спрашивала. Но теперь не выдержала и сказала:

– Ты так и не объяснил, почему вдруг погнался за тем человеком. А продрог-то, хорошо хоть не заболел. – Она покачала головой: – Чтобы осенью свалиться в реку, да в твоем возрасте… К тому же плащ твой стоил уйму денег. Ты хоть знаешь…

– Если мне понадобится нянька, я дам тебе знать. – Палач презрительно фыркнул: – Ты хуже, чем моя Анна когда-то, помилуй Господи ее душу… – На мгновение он уставился в пустоту, а потом быстро продолжил: – Ну да ладно, я и сам хотел рассказать, что случилось. Скорняк описал мне человека, который на прошлой неделе купил у него пять волчьих шкур. И человек, который наблюдал за тобой, точно подходил под это описание.

Магдалена наморщила лоб:

– Волчьи шкуры? Но почему…

– По мне, так слишком много расползлось слухов об этих оборотнях, – перебил ее палач. – И если кто-то покупает пять волчьих шкур, я чую неладное, особенно если этот кто-то от меня удирает. Мне вот любопытно, на что они ему. Может, он сделает из них большой плащ? Такой, чтобы можно было спрятаться в нем…

– Подождите. Хотите сказать, этот человек накупил волчьих шкур, чтобы переодеться в оборотня? – Симон задумчиво отложил ложку в сторону. – Но зачем ему это делать?

– Чтобы нагнать на жителей страху… Чтобы никто его не узнал, когда он зверствует… Кто знает. – Куизль пожал плечами и полез в карман за табаком. – Может, здесь и в самом деле завелся оборотень. Я слышал, некоторые из них влезают в шкуры, чтобы принять звериное обличье.

– Так вы верите в оборотней? – недоверчиво спросил Симон.

– Я за свою жизнь повидал столько зла и безумия, так разве не может быть и оборотней? Ну или хотя бы людей, которые всерьез мнят себя таковыми…

Палач развязал мешочек и принялся набивать трубку табаком.

– В лесах обитают самые жалкие существа, – продолжал он при этом. – Изгнанники, сумасшедшие, скорее уже звери, чем люди. Мне самому как-то раз довелось колесовать одного такого. Он с детства жил в лесу, а во время голода в сорок девятом году стал охотиться на людей и есть их. Особенно беглых детей. Мясо у них, мол, особенно нежное, как он сказал потом на дыбе. Вот оборотень он или нет? – Куизль поднес к набитой трубке горящую лучину и принялся с наслаждением попыхивать. – Не знаю. Но он в любом случае представлял опасность для людей, и его следовало устранить.

– Ну, в нашем случае, к сожалению, не так все ясно, – заметил Симон. – Боюсь, эта комиссия во главе с викарием будет просто хватать всякого подозреваемого и подвергать пыткам, лишь бы найти виновного.

Фронвизер еще вчера рассказал им о первом собрании и намерениях советников без лишних церемоний искоренить зло.

Куизль усмехнулся:

– Тем лучше для Бартоломея. Тогда он получит свой новый дом даже раньше, чем рассчитывал.

– Ты… ты отвратителен, отец! Как ты можешь говорить такое о собственном брате?

Магдалена взглянула на Барбару и не поверила своим ушам. До сих пор младшая сестра молчала и с задумчивым видом сидела в углу стола, словно до разговора ей не было никакого дела. И вообще со вчерашнего вечера по губам ее блуждала улыбка. Барбара особо не рассказывала о вчерашнем выступлении с Матео и другими артистами, но этого и не требовалось. Слишком долго ее не было после представления, и Магдалена даже догадывалась, с кем она пропадала. Пока что она поделилась своим предположением только с Симоном, и тот время от времени бросал на нее понимающий взгляд.

Теперь улыбки на губах Барбары как не бывало.

– Георг правильно говорит, – продолжала она, со злостью глядя на отца. – Как только мы приехали в Бамберг, ты сразу ополчился на своего брата! Что он тебе такого сделал? Ты… тебе просто завидно, что он удачливее тебя. И что он, в отличие от тебя, нашел себе новую жену.

Куизль наотмашь ударил дочь по правой щеке. Барбара не вскрикнула, но Магдалена видела, что она с трудом сдерживает слезы.

– Не смей так с отцом разговаривать, ясно? – прорычал палач. – Ты и твой нахальный братец. Что вы знаете обо мне и Бартоломее?

– Что мы знаем? – тихо спросила Магдалена. – В общем-то, ничего. Потому что ты нам и не рассказывал никогда.

– И не буду рассказывать. Нечего вмешиваться в дела, которые вас не касаются. Так, а теперь я пойду ко рву и помогу разгрести дерьмо вашему треклятому дяде. Все лучше, чем выслушивать тут ваши нравоучения.

Но не успел палач подняться из-за стола, как дверь вдруг с треском распахнулась. На пороге, хватая ртом воздух, стоял Георг.

– По… попался! – прохрипел он.

– Кто попался? – спросила Магдалена в недоумении.

– Ну, кто же еще? Оборотень! – ответил Георг, и глаза у него сверкнули. – Я сам видел, как стражники его увели. У него нашли волчью шкуру, и несколько горожан уже опознали его! Но он, как говорят, не желает признаваться. Нам с дядей Бартоломеем следует как можно скорее допросить его с пристрастием.