Навсегда с ним - Такер Шелли - Страница 55

• Предыдущая
• 55/81
• Следующая

И где его угораздило совершить смертный грех? В замке его благородного брата!

Мрачные переживания отразились на его лице, потому что она поспешила его утешить, сев в кровати и прикрывшись одеялом. Конечно, она заметила на нем злополучное пятно.

— Гастон, не смотри на меня так. Ты не сделал мне больно. Это было… ты был…

— Пьяным и безмозглым, — с горечью закончил он, не отрывая взгляда от пятна крови.

— Нежным и ласковым, — поправила она и залилась пунцовой краской. — Ну… не все время, но…

— Как бы то ни было, теперь все кончено. — Он сжал зубы, даже не обратив внимания на острую боль от нового движения. Потом встал, подошел к брошенной одежде и стал натягивать ее на себя. — Все кончено, к радости Туреля.

— Я не состояла с ним в заговоре, — стала оправдываться Селина. — И никогда не помышляла убивать тебя. Неужели ты осмелишься обвинять меня? Ведь не я же прыгнула к тебе на террасу.

— Теперь это не имеет значения. Ты ли, я ли. Теперь мы навечно в ярме, и только смерть разлучит нас. И все лишь потому, что я дал вину и похоти взять верх над разумом.

— В ярме? — растерявшись, еле слышно повторила она. — Но прошлой ночью ты… ты сказал… — Она закрыла глаза. — Неужели ты не помнишь?

Он вздрогнул:

— Не напоминай мне, ради Бога, о чем я говорил ночью. Я мог нести какую угодно чушь, чтобы только разжечь тебя и остаться в твоей постели.

Она горестно вздохнула, кутаясь в проклятое одеяло.

— Я говорила тебе, что на трезвую голову все будет выглядеть иначе, — мягко попеняла ему Селина. — Предупреждала, что наутро ты возненавидишь меня.

Он отвернулся от нее и застонал от боли, усилившейся при резком движении. Возненавидеть ее? Во имя всех святых, это так же далеко от истины, как луна и звезды. Среди самых разных чувств, которые он испытывал к ней, как раз ненависти не нашлось места.

Он чувствовал вину. Сожаление. А также желание и страсть во сто крат сильнее, чем прежде. А самым большим и глубоким чувством была незнакомая прежде необходимость защитить ее, укрыть от любых напастей. Это чувство сжимало ему грудь, мешало дышать. Оно было похоже на…

Нет, он бы не рискнул назвать это любовью.

— Ты не принесешь мне платье? — попросила она безжизненным голосом, не дождавшись, что Гастон попытается опровергнуть ее обвинения. — Оно осталось там, на террасе.

Не взглянув на нее, он направился в противоположный конец комнаты, распахнул дверь и вышел навстречу солнцу, вновь резанувшему его по глазам. Он поднял ее яркое платье с холодной плитки пола, и из закоулков памяти стали возвращаться подробные картины: он стягивает платье с ее плеч, обнажает ее грудь, прижимает к стене, заключает в свои железные объятия, лишая возможности самой решить, что делать дальше.

Он позволил Селине думать, что ей предоставлено право что-то решать. На самом деле он знал, что не уйдет, даже если она будет гнать его.

Он стиснул платье в руках. Черное Сердце. Никогда еще он так не заслуживал свое прозвище.

— Вставай! — угрюмо бросил он, возвращаясь в комнату и протягивая ей платье.

— Не надо сердиться, — горячо начала она. — Я не…

— Вставай скорее!

Она выскользнула из постели, отпустив одеяло и прикрываясь платьем. Гастон подхватил испачканную вещь и подошел к очагу.

— Что ты делаешь? — спросила она. — Это принадлежит Аврил…

— Оно так же мое, как и ее, и я сделаю с ним что захочу. — Он бросил одеяло в очаг и стал раздувать угли. Когда появились языки пламени, он встал и посмотрел на нее. — Захочу — оставлю, а захочу — сожгу.

Ударение на последнем слове заставило Селину вздрогнуть.

— Не надо, Гастон. Ведь ты совсем не такой, каким пытаешься казаться. Аврил была не права, говоря, что ты можешь только жечь и разрушать. Ты сам доказал это прошлой ночью — доказал, что можешь быть… более нежным и ласковым, чем сам думаешь.

Он не ответил. Гнев, отвращение к самому себе и что-то еще внутри гнали его отсюда.

Этим «чем-то» был страх. Страх перед словами, уже готовыми сорваться с языка. Прошлой ночью он уступил себе и позволил сказать эти слова, позволил выйти наружу своей страсти — результатом стала катастрофа.

Лишь плотно закрыв за собой дверь, он дал себе немного воли и долго стоял в темноте коридора, прислонившись спиной к двери и прерывисто дыша.

Напрасно он позволил словам, которые женщины употребляют для выражения своих чувств, пробить его броню, сделать его слабым. Это опасно. Особенно сейчас. Нужно уезжать из замка, и как можно быстрее. Хотя бы так он попробует спасти ее от Туреля. Надо взять с собой и Аврил. Ведь если этот ублюдок узнает, что на свет готов появиться новый наследник де Вареннов, он не будет особо церемониться.

С усилием Гастон оторвался от двери и побрел прочь. Он не спас тех, кто рассчитывал на него тогда, в прошлом, но он спасет других сейчас. Слишком много жизней зависит от него.

Никогда больше не воспользуется он по-детски наивными чувствами своей жены. Нельзя быть одновременно любовником и воином. Ни теперь, ни потом. Никогда.

Когда к Селине явился слуга и передал ей указания мужа, она не стала спорить. Через считанные минуты после своего ухода — она как раз заканчивала одеваться — Гастон велел ей собираться и через час быть готовой к отъезду. Никаких объяснений. Ни слова, зачем такая спешка. Просто приказание. Все как обычно.

Значит, нечего жаловаться. Она поблагодарила и отпустила слугу и стала искать, куда вчера забросила башмачки. Вот и все сборы. Остальное со вчерашнего дня и не распаковывалось. Потом она села на кровать и покорно дожидалась возвращения слуги.

Проснувшись нынче утром и не почувствовав тепла его тела, Селина была разочарована, но надежда тут же вернулась к ней, когда она увидела его рядом. Он не покинул ее, и она даже разрешила себе поверить, что произошедшее ночью подействовало на него, может быть, так же сильно, как и на нее. Что в его душе что-то оттаяло.

Радость ее длилась недолго. «Я предупреждала, что наутро ты возненавидишь меня», — напомнила она, думая, что он станет ее переубеждать. Господи, какой надо было быть наивной, чтобы рассчитывать на это! Его хмурое молчание сказало ей больше, чем целый поток слов. И ей лишь осталось сидеть, дрожа как осиновый лист.

«Я люблю тебя». Запомнил ли он эти слова, сказанные ею ночью? Хотя это теперь не имело значения. Он ведь ответил предельно ясно. Для него это ловушка. Как он сказал? Ярмо?

Наверное, сожалеет о случившемся. Конечно, сожалеет — ведь первым делом он уничтожил доказательство. Огонь все еще потрескивал в очаге, превращая любовь и страсть в золу и пепел.

Она удивлялась своей глупости. Как она могла решить, что он влюблен в нее? Что в нем прошлой ночью пробудилось нечто большее, чем обычная мужская похоть?

Он верно понял ее сущность: она — дурочка. И она ему не ближе, чем сотни других женщин, с которыми он делил постель. Сердце ее болезненно сжалось.

Ее раздумья нарушил легкий стук в дверь. Она не сразу ответила, и стук повторился.

— Войдите. — Наверное, пришел слуга, чтобы помочь ей отнести вещи вниз.

Но это был Гастон.

От неожиданности она судорожно вздохнула, молча глядя на него и непроизвольно комкая покрывало. Она поспешила заковать свое сердце в железо — ей вовсе не улыбалось получить очередной удар, попытайся она снова выразить свои чувства.

Он странно смотрел на нее, и Селина решила, что это с похмелья.

— Слуги… уже… уже здесь.

— Отлично. Я готова. Но почему вы не прислали их за вещами?

— Я говорю о наших… о моих слугах. — Он протянул руку, и только теперь она увидела, что он принес. У нее перехватило дыхание. — Они прибыли в замок де Варенное несколько дней назад, — продолжал он запинаясь, словно сам не верил в то, о чем рассказывает. — Не найдя нас там, Иоланда и Габриэль поспешили сюда, чтобы передать мне это. Они появились утром. Им показалось… это может быть важным…

Селина почти не слышала, что он говорит. В голове у нее стоял звон. Взгляд ее был прикован к ярко-розовому предмету, который Гастон держал в руках и который смотрелся здесь настолько неуместно, что она даже не сразу поняла, что это такое.

• Предыдущая
• 55/81
• Следующая