Живые фонарики - Пинясов Яков Максимович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/11
• Следующая

— Добрый был конь. Я с него толстенного белогвардейского полковника пулей снял… Облегчил от тяжёлого груза. Оглянулся конёк — кто это у него в седле лёгкий такой? И как махнёт вперёд, через колючую проволоку, через окоп — лётом. После грузного беляка я ему пушинкой казался. Полюбил меня конь…

Слушают внучата, а сами поглядывают то на картинку, то на дедушку. Там — круглолицый, а здесь — худой, с белой бородой.

И не дедушка Андрей, и не Чапаев, и не Будённый. Что за картинка?

Думают, брови сдвинули, любопытно детворе, а молчат. Что там дальше дедушка найдёт, что покажет? У него в заветном сундучке что ни вещь, то сказка.

Вот чёрная, прокуренная трубка с изгрызанным мундштуком.

Это не простая трубка. Одумчивая. Её сам дедушкин командир курил. Как, бывало, разгорячится, разволнуется, так сейчас её закуривает. Покурит, подумает, остынет немного и принимает правильное решение.

Однажды ночью переправились они на лодках через Днепр, в разведку. Высадились. Поползли на высокий берег, к какому-то хутору. Нет ли там белых?

Вдруг — бах! Ба-бах! Пальба со всех сторон, громкая, как из пушек.

— Товарищ командир, давай в лодку! На большую силу нарвались, окружают! К своим, за подмогой, пока не поздно, — говорят ему бойцы.

— Ладно, — отвечает, — сейчас, только вот закурю.

Набил трубку, сел на берег и задымил. Покурил, одумался и спрашивает:

— Убитые, раненые есть? Оказывается, нету.

— Чудно, — говорит: — шибко стреляют, а не убивают. Чего-то они нас пугают. Значит, самим страшно. А ну-ка мы их пугнём. — Сунул трубку в карман да как гаркнет: — Батальон, в штыки!

А их совсем и не батальон был, так, горстка людей, разведка. Ну, раз командир приказал, как закричали бойцы «ура» что есть мочи, как бросились вперёд! Врага и след простыл. Заняли хутор.

Утром стали осматриваться — где же враги, кто это в них стрелял? Вдруг в шалаше, на огороде находят двух старых стариков. Трясут бородами деды:

— Извиняйте, хлопчики, это мы в вас ночью палили. Заметили вас, думали — воры какие по наши арбузы крадутся. Ну, и решили попугать…

— Громко пугали. Чем это? Будто из пушек.

— Да вот — старинными мушкетами. У пана помещика лет сто на стенке висели… До чего гулко бьют, самим страшно!

Расхохотались бойцы, увидев в руках дедов старинные мушкеты. А командир трубку закурил, снял фуражку, почесал маковку и сказал:

— Ах, товарищи лихие, вся бы дивизия над нами потешалась, попроси мы подмоги… Выручила нас трубка моя одумчивая.

Командир её дедушке подарил за то, что из огня его вынес, жизнь спас. И дедушку она ещё много раз выручала. И теперь, как только бабушка рассердится на него, он закуривает трубку-, и бабушка перестаёт ворчать.

А есть ещё в сундучке очки — не простые, волшебные. У них стёклышки двойные: называются «бинокль». Если в них посмотреть, очень далеко видно.

Носил этот бинокль комиссар и, когда нужно всё видеть, к глазам прикладывал.

Вот однажды взял он с собой дедушку, молодого красного бойца, в разведку.

Выехали они в степь, поднялись на сопку и вдруг видят — валит валом вражье войско, белогвардейский казачий корпус.

Ветер на казаках чёрные бурки раздувает. Сабли у них в руках молниями блестят. Грозно.

Оглянулся комиссар, заметил, что дедушке страшно, и спрашивает:

— Что, Андрей-воробей, страшна вражья сила, велика?

— Велика, — отвечает дедушка.

— А наша сила разве мала?

Поглядел дедушка, видит — развёртывается красная конница для атаки, а сквозь строй конников, как сквозь редковатый лес, степь просвечивает.

— Наша, видать, поменьше, — отвечает дед, молодой боец.

Усмехнулся комиссар:

— Ну, это какими глазами смотреть, товарищ. На вот, гляди! — достал бинокль и приставил к его глазам: большими стёклами — к глазам, а маленькими — к врагам.

Глянул дедушка. Что за чудо? Ползут на них с холма не люди, а так, букашки какие-то в барашках, и в лапках у них сабельки — не больше сосновых игл.

У дедушки сразу страх прошёл.

— А теперь нашу красную силу посмотри! — и повернул комиссар бинокль наоборот.

Глянул дедушка и видит: едут наши воины — богатырь к богатырю. Шапки высокие. Сабли в руках широкие. Буденовцы-молодцы. И кони под ними богатырские, морды вверх задирают, зубы скалят, над врагом потешаясь, ржут.

Засмеялся дедушка, молодой боец, громким смехом, заломил шапку со звездой, выхватил саблю, заслышав команду «К бою», и пришпорил коня вслед за комиссаром, вперёд!

Лихо рубились. Бесстрашно. Бежали враги.

— Ну что, Андрей-не-робей, — сказал после боя дедушке комиссар, — понял, как на врага надо смотреть? Запомни: трусливому враг больше кажется, а перед храбрецом всегда мал.

Вот какой у дедушки в сундучке бинокль! Подарил ему комиссар этот бинокль после войны, на память.

Много разных необыкновенных вещей в дедушкином сундуке! И вдруг среди них — обыкновенные деревенские варежки. Из грубой овечьей шерсти, простой вязки да ещё заштопанные. Зачем он их бережёт?

Одолело внучат любопытство. Расскажи да расскажи. Может, и про них есть сказка.

— Да ещё какая, всем сказкам сказка! — улыбнулся дед.

— Вскоре после Октябрьской революции, зимой тысяча девятьсот семнадцатого года, стоял я на посту часовым у Смольного дворца, где помещалось первое советское правительство.

— Смотри зорче, солдат, — предупредил меня караульный начальник, бравый матрос: — в этом дворце сам товарищ Ленин, всему нашему делу голова. А голову понимаешь, как беречь надо?

— Понимаю, как же! Врагов кругом полно.

А ночь студёная. С чёрного неба белая крупа сыплется, глаза колет. А ветер над городом злой. Над крышами мечется, сорванными листами железа гремит. Как собака, мне под ноги бросается, за полы шинели рвёт.

Топчусь, хочу согреться. Дрожь пробирает. Вспоминается мне изба родная, холодно в ней без дров. Мёрзнет моя мать с малыми детишками. Отец давно умер, я в доме за старшего был. Кто их обогреет без меня?.. Задумался так, и вдруг как фыркнет на меня автомобиль, как осветит фарами! Напугался я и отскочил в сторону.

А из автомобиля выходит какой-то человек в штатском пальтишке, посматривает на меня, прищурившись, и хочет пройти в Смольный.

Рассердился я и как крикну:

— Ваш-ш пропуск?

Только не получилось: губы замёрзли. Вместо грозных слов я что-то непонятное прошипел.

Однако незнакомый человек понял, что я пропуск требую. В один карман, в другой, ищет — не найдёт. А злющий ветер его и за полы пальто и за рукава так и рвёт, со всех сторон холодом продувает. Зябко ему.

Нашел всё-таки. Протягивает бумажку, а я, как положено — взять да рассмотреть печать и подпись, — не могу: пальцы не разжимаются, к винтовке пристали.

Заметил он это и говорит сочувственно:

— Очень вам холодно здесь, товарищ.

Поднёс пропуск поближе к моим глазам, чтобы я разглядел печать. Показал и прошёл по лестнице вверх.

Вот и всё. Он ушёл, а мне чего-то не по себе стало. Зачем это я так долго держал человека на таком ужасном ветру? И пальто на нём холодное, и ботинки без калош…

Вдруг вижу — бежит ко мне сам караульный начальник. Матросик наш боевой. В распахнутом бушлате. На одном боку — револьвер, на другом — шашка, а за поясом — пара гранат.

— Найманов Андрей, ты что, совсем замёрз, браток?

— Ничего. Терплю.

— А чего же начальству нажаловался?

— Я не жаловался…

— Ну вот, рассказывай! А почему же Владимир Ильич своим помощникам нагоняй из-за тебя дал? Плохо, мол, заботятся о нашем брате. Часовые на постах мёрзнут. Велел полушубки достать немедленно. В караулку нам свой чайник прислал, который для него барышни-секретарши вскипятили. Чтобы, сменившись с постов, мы чайком грелись… Ты бы ещё у товарища Ленина кофею выпросил! Шустрый ты, однако, браток…

• Предыдущая
• 7/11
• Следующая