Икона и топор - Биллингтон Джеймс Хедли - Страница 7

• Предыдущая
• 7/221
• Следующая

Как специалисту, так и обычному читателю я предлагаю эту книгу не в качестве систематического анализа или всестороннего освещения предмета, но как эпизод в непрерывном постижении мятущейся, однако творческой нации. Суть этого процесса лучше определить не словом «эмпатия», звучащим несколько по-медицински, а тем, что немцы называют «Einfuhlung», вчувствованием, а сами русские — проникновением, в том смысле, в каком чернила проникают в промокательную бумагу, а тепло, в железо. Только такой смысл включенности может уберечь внешнего наблюдателя от случайных впечатлений, избавить от обязательных обобщений и защитить от постоянных колебаний между снисходительностью и возвеличиванием, нагнетанием ужаса и идеализацией, Чингисханом и пресвитером Иоанном.

Поиск более глубокого постижения давно воодушевлял и самих русских, склонных к самоанализу. Александр Блок, возможно величайший русский поэт этого века, сравнивал Россию со сфинксом, а ныне опыт советского времени дал новый поворот не решенным ранее спорам русской истории. Стремление к пониманию присутствует также и во внешнем мире, на который глубоко повлияли два главных события русской культуры нового времени: литературный взрыв XIX в. и политический переворот XX. Историки склонны верить, что изучение прошлого может определенным образом углубить понимание настоящего и даже частично приоткрыть возможное будущее. Однако история русской культуры заслуживает того, чтобы рассказать ее ради нее самой, и даже тот, кто полагает, что эта древняя культура имеет мало отношения к урбанизированной коммунистической империи, может посмотреть на нее так, как смотрел Достоевский на западную культуру, которая, как ему казалось, умерла:

«…я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище… Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними…»[8]

Я в высшей степени обязан библиотекам, в которых мне посчастливилось работать: библиотеке Файрстоун в Принстоне (включая собрание Шуматова), библиотекам Вайденер и Хоутон в Гарварде, национальным библиотекам в Стокгольме, Вене и Марбурге, университетской библиотеке в Лейдене, библиотеке Института восточноевропейской истории в Вене, Нью-Йоркской публичной библиотеке, Библиотеке Конгресса США, Российской национальной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, Институту русской литературы (Пушкинскому Дому), Русскому музею в Санкт-Петербурге, а также Российской государственной библиотеке, Третьяковской галерее и Центральному государственному историческому архиву в Москве. Я особенно признателен докторам Валенкоски и Хальтсонену и превосходной Национальной библиотеке в Хельсинки за год плодотворной работы с ее богатым собранием русской литературы. Я глубоко ценю поддержку, оказанную мне в этой работе Мемориальным Фондом Джона Саймона Гуггенхайма, Фулбрайтовской программой в Финляндии, а также Советом гуманитарных наук и Университетскими исследовательскими фондами Принстонского университета. Я также благодарен Центру международных исследований в Принстоне, Русскому исследовательскому центру в Гарварде и Межуниверситетскому комитету по предоставлению грантов на поездки за помощь, напрямую не связанную с этим проектом, но реально способствовавшую его осуществлению. Я признателен Грегори и Катарине Гурофф за составление указателя и перепечатку наиболее сложных частей рукописи.

Я должен высказать особую признательность профессору из Оксфорда сэру Исайе Берлину и профессору преподобному отцу Георгию Флоровскому. Во многих отношениях они являются духовными отцами этой книги, щедро делившимися со мной (идеями, высказывавшими свои возражения и замечания во время моего пребывания в Оксфорде и Гарварде и после. Я также многое почерпнул из бесед с профессорами Мавродиным и Бялым, а также с господами Малышевым, Гольдбергом и Волком во время моих посещений в рамках обмена Ленинградского университета в марте 1961 г. и Московского университета в январе 1965 г. Во время последнего пребывания я имел честь читать лекции по материалам этой книги в обоих университетах. В Москве я много почерпнул из дискуссий с профессорами Клибановым и Новицким и господином А. Сахаровым. Я признателен за поддержку и оказанную мне любезность всем вышеназванным советским коллегам и надеюсь, что обмен зачастую различными взглядами на эту область будет продолжаться и углубляться. Я также благодарю за предоставленную мне возможность подробно ознакомиться с ценным собранием П.Д.Корина госпожу Попову, а с коллекцией Третьяковской галереи — директора Лебедева, а также за предоставленные репродукции. Я глубоко обязан моим коллегам с Исторического отделения Принстонского университета: Джозефу Стрейеру, Сирилу Блэку и Джерому Бламу, которые вместе с Р. Такером, Р. Берджи, Г. Алефом, Н. Берберовой и профессорами Берлиным и Флоровским оказали мне любезность прочитать отдельные части книги и высказать свои замечания. Я также особо признателен Чарлзу Мозеру, который прочитал мою книгу и поделился своими соображениями. Никто из этих людей ни в какой мере не несет ответственности за расстановку акцентов и методологию этой работы, не говоря уже о ее недостатках.

Среди многих других, кому я должен выразить благодарность, упомяну хотя бы моих вдумчивых — и я бы сказал интеллигентных — студентов в Гарварде и Принстоне и трех замечательных, ныне покойных, учителей, которые глубоко повлияли на меня и никогда не будут забыты теми, кто их знал: Альберта М. Френда, Уолтера П. Холла, Э. Гарриса Харбисона. Наконец, я должен поблагодарить мою любимую жену и друга Марджори, которой — с благодарностью и любовью — посвящается эта книга.

Космополитическая христианская культура Киева, «матери городов русских», от обращения князя Владимира в 988 г. до разграбления Киева монголами в 1240-м. Заимствование Киевской Русью художественных форм и перенятое ею идеи избранности от Византии «второго золотого века». Очарованность красотой и пристрастное отношение к истории; закладка нового города при Ярославе Мудром (великий князь Киевский в 1019–1054 гг.); продвижение на север при Андрее Боголюбском (великий князь Владимиро-Суздальский в 1157–1174 гг.)

Возрастающее влияние «земли лесов», центрального Волго-Окского района Великороссии, особенно во время монгольского ига, 1240–1480 гг. Укрепление общинных связей во время ослабления центральной власти. Страхи и чары леса: медведи, насекомые и, превыше всего, огонь. Непреходящая значимость для русского воображения исконных предметов обихода этого первозданного пограничного края: икона и топор в каждом крестьянском доме. Пушка и колокол в каждом поселении — символы могущества металла в мире дерева.

Преобладание конкретных образов и звуков над абстрактными понятиями и идеями. Образы святых на деревянных иконах; иконостасы, олицетворяющие небесный порядок и иерархию. Самая почитаемая икона Великороссии — образ Владимирской Божией Матери; величайший художник Руси — Андрей Рублев (1370–1430). Колокола как «ангельские трубы» и гипнотизирующая какофония.

По сути, история русской культуры есть история трех городов: Киева, Москвы и Санкт-Петербурга. Не один из них не может быть назван древним по стандартам всемирной истории. Первый, вероятно, основан в VIII в., второй в XII, последний заложен в XVIII. Каждый был столицей славянской империи, расползавшейся на восточной окраине Европы, каждый оставил неизгладимый след в культуре современной России.

Возвышения Москвы и Санкт-Петербурга были важнейшими событиями новой русской истории, а глубокое, хотя и подспудное соперничество этих городов остается непреходящей темой их зрелого культурного развития. Однако сюжет этой драматической ситуации восходит к Киеву, первому из трех великих городов, переживших величие и падение. Слабеющий и теряющий свое значение с течением времени, яблоко раздора между польскими и украинскими историками, Киев оставался «матерью городов русских» и «радостью мира»[9] для летописцев. Память о его великолепии сохранилась в устном фольклоре, став источником постоянного ощущения сплоченности и былого величия православных восточных славян. По народной пословице, Москва была сердцем России, Санкт-Петербург ее головой, но Киев — матерью…[10]

• Предыдущая
• 7/221
• Следующая