Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - Лифтон Бетти Джин - Страница 39

• Предыдущая
• 39/95
• Следующая

Они ощущали себя не только брошенными, но и не готовыми справляться с трудностями внешнего мира. Иногда Стефе или Корчаку удавалось пристроить кого-нибудь из учеников к парикмахеру или плотнику, но большинство уходило в неизвестное будущее. Девочки пытались устраиваться нянями, боннами, домашней прислугой. Мальчики обычно становились рассыльными или продавцами в лавках, а один любимец Стефы в конце концов сумел устроиться на бойню.

«Помню, как я тосковал по приюту, — вспоминает Ицхак Бельфер. — По вечерам я приходил туда просто посмотреть на освещенные окна. Некоторые из нас снимали комнату вместе, только чтобы избежать одиночества».

Юхан Нуткевич покинул Дом сирот в пятницу днем. Это было в 1929 году, четверть населения страны составляли безработные, и антисемитизм был на подъеме. Родных у него почти не осталось. Отец умер от туберкулеза еще прежде, чем его приняли в приют, а мать покончила с собой, пока он был там. По настоянию Стефы его замужняя сестра неохотно согласилась приютить его, пока он не найдет работу, но она работала до семи часов, и, пока она не вернулась домой, Юхану оставалось только бродить по почти незнакомому городу.

«Наконец я нашел скамью в сквере у реки и уснул, — вспоминает он. — Потом почувствовал, что кто-то меня грубо расталкивает, и услышал, как полицейский говорит: «Эй, жиденок, что ты тут делаешь? Не знаешь, что спать на садовых скамейках запрещено законом?» Я объяснил свое положение, но полицейского это не тронуло. «Либо ты встанешь и уйдешь, либо я тебя сразу отведу в исправительную школу». До этой минуты меня воспитывали на чудесных идеалах, а теперь я оказался в жестоком мире. Я сидел и думал: это совсем другое, это реальность».

И реальность не стала лучше, когда в семь часов он вошел в комнатушку, в которой его сестра жила с мужем. Когда он сказал, что хотел бы умыться, сестра отрезала: «Не воображай, будто ты тут можешь разыгрывать из себя принца. Если вздумаешь сейчас умываться, разбудишь квартирную хозяйку, и она вышвырнет меня вон».

Второй удар за этот день! Не замедлили и следующие. Когда его выгнали из картонной мастерской, потому что он потребовал, чтобы хозяин в конце недели заплатил ему два злотых, как они уговорились, его сестра раскричалась: «Не талдычь о честности! Поучись тому, что мальчишки вроде тебя знают с пеленок: в каком мире мы живем!» Юхан начал понимать, что он не только стал другим, но и оказался куда более уязвимым из-за «тепличной» обстановки, в которой рос. Обмениваясь новым опытом с товарищами по приюту, он понял, что все они лишены агрессивности, не испытывают желания конкурировать с другими, если это требует «столкнуть» соперника с дороги, и наивно ожидают того же от людей, с которыми имеют дело. Он пришел к выводу, что понятия не имел бы о том, что в мире существует справедливость, если бы не уроки, полученные от Корчака и Стефы.

Вера Корчака в то, что все дети должны защищаться справедливыми законами, не ограничивалась пределами его миниатюрного мира. Сутулая фигура именитого педагога в поношенном сером костюме стала привычной в окружном суде по делам несовершеннолетних, где он раз в неделю выступал как консультант. На судей большое впечатление производила не только глубокая преданность Корчака малолетним правонарушителям, но и его небрежное отношение к положенным ему гонорарам. Он никогда не представлял счета за свои услуги, тогда как остальные консультанты сразу же устремлялись в бухгалтерию. Единственная проблема заключалась в том, что знаменитый воспитатель как будто ставил благополучие обвиняемых выше удобств суда. Однажды, когда Корчак отказался допрашивать измученного голодного подростка, пока его не накормят и не дадут отдохнуть несколько дней, судья в нетерпении пригласил другого доктора, не столь мягкосердечного.

Всегда на стороне бедных детей трущоб, арестованных обычно за мелкую кражу, Корчак всячески старался воспрепятствовать их заключению в мрачное варшавское исправительное заведение для несовершеннолетних нарушителей закона. «Ребенок-нарушитель остается ребенком, — писал он. — Карательный приговор отрицательно повлияет на его будущее восприятие самого себя и своего поведения. Поскольку общество предало его и вынудило к такому поведению, суду следует осудить не преступника, а социальную систему».

Корчак не изменил этой точке зрения даже в деле об убийстве в 1927 году, когда защищал Станислава Лампиша, ученика, который застрелил директора своей школы. Трудно сказать, что вызвало большую сенсацию, само преступление или выступление доктора Януша Корчака в суде.

Корчак, который много времени провел с Лампишем в тюрьме, произнес получасовую речь. Он просил присяжных отнестись к подсудимому как к одинокому ребенку, который приехал из маленькой деревушки жить у тетки, чтобы учиться в варшавской школе. Он дружил только с одной своей одноклассницей. Он уже предвкушал получение аттестата, но за несколько дней до этого события совершил какой-то мелкий проступок, был отстранен от занятий, и директор, доктор Липка, приказал обрить ему голову. Лампиш впал в панику. Это означало, что тетка его выгонит, а подружка отвернется от него — и ему придется с позором вернуться в деревню. Лампиш умолял Липку изменить наказание, но директор, которого горе юноши не смягчило, ответил отказом.

Чувствуя, что его мир рушится, Лампиш решил покончить с собой. Он выпил водки и как раз шел по мосту через Вислу с револьвером, ища подходящее место, чтобы застрелиться, когда случайно встретил Липку. Он попытался поцеловать директору руку, намереваясь упросить его в последний раз, но Липка отшатнулся от него. Тогда Лампиш выхватил револьвер, чтобы выстрелить в себя, но выстрелил в директора. Следующую пулю он пустил в себя и упал на землю, ожидая смерти. Полицейский увидел двух лежащих на мосту людей и вызвал «скорую помощь». Когда Лампиш, чья рана оказалась несерьезной, узнал, что директор умер, он выразил глубокое сожаление о своем поступке, твердя, что хотел умереть сам.

— Я не вижу тут никакого преступления, — завершил Корчак свою речь. — Липка погиб, подобно химику, небрежно обращающемуся с изготовленной им взрывчатой смесью. Он умер, как хирург, получивший заражение крови во время операции. И пожалуйста, вспомните, что Лампиш, стреляя в Липку, одновременно выстрелил в себя.

В полдень был объявлен краткий перерыв, а затем двое судей вынесли вердикт: виновен. После трогательной защитной речи Корчака многих удивила суровость приговора: пять лет в тюрьме строгого режима для закоренелых преступников.

Корчак, возможно, опередил свое время, выдвигая психологические доводы для защиты на процессе об убийстве, но он видел в Лампише жертву: ребенка, подвергшегося грубым издевательствам со стороны равнодушного взрослого. С его точки зрения, Липка как директор школы был обязан попытаться понять, почему ученик находится в подобном состоянии, и помочь ему. Заняв столь крайнюю позицию, Корчак еще раз продемонстрировал свою страстную веру в то, что ребенок имеет право быть выслушанным взрослыми, имеющими над ним власть, имеет право на их уважение.

В середине двадцатых годов, когда Стефе и Корчаку стало ясно, что им требуются помощники, Корчак решил предложить стол, кров и еженедельный семинар студентам педагогических институтов в обмен на их помощь. И приют был практически сразу осажден желающими поработать под руководством знаменитого Януша Корчака. Некоторые уже прослушали его курс детской психологии в своих институтах в Варшаве. Его методика преподавания, как и стратегические приемы в воспитании детей, славились оригинальностью. Так свое первое выступление в одном семинаре он назвал «Сердце ребенка» и перенес занятия в рентгеновский кабинет детской больницы. Студенты удивились, когда Корчак вошел в аудиторию, ведя за руку маленького мальчика. Не говоря ни слова, Корчак снял с него рубашку, поставил за экран и выключил верхний свет. И все увидели на экране быстро пульсирующее сердце малыша.

• Предыдущая
• 39/95
• Следующая