Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - Лифтон Бетти Джин - Страница 67

• Предыдущая
• 67/95
• Следующая

По традиции каждый лагерный сезон заканчивался Олимпийскими играми — дети соревновались в беге, прыжках и других видах спорта, а также в музыкальных номерах. Но в это последнее лето перед вторжением дети захотели заменить Олимпийские игры военной игрой — поляки против немцев. На большой площадке возводились укрепления из песка, рылись траншеи и бункеры. Из дерева вырезали ружья и пулеметы, пулями служили каштаны. Мальчик, в которого попадал каштан, падал, изображая убитого, и выходил из игры. Девочки играли медсестер и помогали раненым уползти в поля боя.

Никого не смутило, что изображавшие поляков ребята потерпели поражение — ведь это была игра. Но, проходя мимо кирпичных сооружений по дороге в лес к их последнему лагерному костру, дети притихли. Корчак подумал, что они — как и он — вспомнили двух пьяных парней, которые угрожали им как раз на этом месте в день открытия лагеря. «Дайте мне пистолет! — кричали парни. — Позовите Гитлера!» Впрочем, в конце концов все успокоились, при свете полной луны дети пели песни и рассказывали разные истории, просидев у костра далеко за полночь. Корчак сообщил Иосифу Арнону, что вернулся в Варшаву «взволнованный и ликующий — если такое возможно при описании старика шестидесяти одного года».

В конце августа 1939 года Корчак ломал голову, как бы отправить детям Эйн-Харода белок. Во время последней поездки в Палестину он умолял польского консула выписать дюжину рыжих белок из Польши, но консул не осознал всей важности этого дела, не понял, что «без белок все деревья печальны и недвижимы». Новый план Корчака предполагал, что дети Эйн-Харода напишут непосредственно британским властям и попросят прислать им серых белок из Индии. Причина его оптимизма на этот счет, писал Корчак Гилеаду, состоит в том, что после Первой мировой войны он уже просил британского консула обеспечить приюты салфетками, и через восемь месяцев, когда он уже потерял всякую надежду на благополучный исход дела, прибыл контейнер с запасом салфеток по меньшей мере на десять лет.

Белки занимали столь важное место в мыслях Корчака именно в это время, поскольку он наконец решил в октябре отправиться в Палестину на четыре месяца, чтобы собрать материал для «последней главы» своей книги «Религия ребенка». С обычной оговоркой — «Если хватит денег» — он писал Арнону: «Предполагаю провести два месяца в Старом Иерусалиме (в одном интересном хедере, который я там видел) и еще два — в семинарии в Тверии. Опасаюсь ревматизма, клопов и немного — арабов, именно в этой последовательности».

1 сентября 1939 года немцы вторглись в Польшу.

2 сентября Сабине Дамм вернулось письмо, которое она отправила Корчаку в ответ на его просьбу навести справки о комнате в Иерусалиме. Штамп на письме гласил: «Данная корреспонденция возвращается отправителю, поскольку все виды почтовой связи между Палестиной и Польшей временно прекращены».

Часть четвертая 1939–1942 г.г.

Раздвоение чувств, депрессия, которая мучила Корчака в конце тридцатых — «в эти подлые, позорные, разрушительные предвоенные годы», — все это исчезло, как только немцы вступили в Польшу. Он воспрянул духом, теперь для него было дело. Он достал свой потертый мундир военного врача польской армии, который носил во время войны с Советской Россией в 1920 году, и хотел записаться добровольцем. Получив отказ из-за возраста, он съехал с квартиры сестры и вернулся в свою мансарду в приюте на Крохмальной улице, как капитан, вновь принявший командование кораблем.

Когда его друг Ян Пиотровский, работавший на польском радио, предложил Корчаку место в только что образованном информационном агентстве «Варшава II», он без колебаний согласился. И вскоре в эфире зазвучал ободряющий голос Старого Доктора, призывавший людей не падать духом. «Еще вчера я был стариком, — говорил он своим слушателям, — а теперь я помолодел на десять лет, если не на двадцать». Он был рад вернуться в эфир как польский патриот, в тот самый эфир, из которого был изгнан как еврей. Тогда он усомнился в том, что «стоило жить дальше», теперь же «буря очистила атмосферу, и дышать стало легче».

В первые дни войны, когда немцы бомбили окрестности Варшавы, казалось, что все может пойти по обычному сценарию, если горожане примут необходимые меры предосторожности, соорудив убежища и воздвигнув баррикады. В субботу 2 сентября Корчак разрешил воспитанникам посетить свои семьи. Он даже нашел время, чтобы ответить мальчику, который на страницах «Нашего обозрения» жаловался, что взрослые во время критических ситуаций относятся к подросткам как к досадной помехе. «Не стоит предаваться мрачным мыслям, — писал Корчак, — лучше черпать силу и энергию в тех преимуществах, которые дает молодость».

В эфире Старый Доктор призывал молодежь активно действовать на пользу стране. «Не надо сидеть дома, дрожа от страха и проливая слезы. Выходите на улицы и помогайте копать траншеи. Идите к могиле Неизвестного солдата, павшего за Польшу, и возложите цветы к надгробью». Он говорил своим сиротам, что нет ничего плохого в том, что они продолжают играть в такое время, но убеждал детей не шуметь. «Каждую минуту гибнут солдаты, защищающие Варшаву. Их родителям, живущим по соседству с нами, тяжко слышать, как вы смеетесь и поете, когда они только что потеряли своих детей. Уважайте их горе».

Уповая на пакт о взаимопомощи с Францией и Англией, поляки ждали вмешательства союзников. Когда 3 сентября Великобритания объявила войну Германии, Корчак присоединился к ликующей толпе, собравшейся у британского посольства. Он не знал, что доставляет ему большую радость — надежда на помощь английских войск в изгнании немцев или вид поляков и евреев, стоявших «вместе плечом к плечу», как во время восстания против царской России или в годы Первой мировой войны. Со слезами на глазах он слушал, как после польского гимна зазвучала «Атиква», песня сионистов.

А через два дня правительство покинуло столицу, отдав распоряжение всем молодым мужчинам идти на Восток для мобилизации. Несколько оставшихся в городе членов Общества помощи сиротам убеждали Корчака вернуть детей родственникам, поскольку обеспечить их необходимым было очень трудно, но доктор не захотел закрывать приют. Он полагал, что с ним и Стефой дети будут в большей безопасности. Уж как-нибудь он найдет возможность их прокормить.

Корчак даже взял на себя задачу доставить продукты в Беляны Марине Фальска и ее воспитанникам, которые были временно переселены в другое помещение, поскольку Наш дом оказался на линии фронта. Увидев пришедшего Корчака в мундире, дети дружно закричали: «Пан доктор приехал!» и бросились его обнимать, осыпать поцелуями — и требовать конфет. Антоний Чойдинский, бывший стажер, вспоминает, как дети липли к Корчаку со всех сторон и каким счастливым он выглядел. «Он называл их по именам, спрашивал: «Ну как ты? Все в порядке? Как идут дела?»

Вынимая из мешка селедку, Корчак просил извинить его, что ее придется есть без хлеба: зато он принес маринованные огурцы. Через несколько дней он вновь появился с полным рюкзаком чечевицы, популярного еврейского блюда, которого эти дети никогда не пробовали. «Мы думали, это библейская еда, — вспоминает Чойдинский. — Пан доктор рассказал, что убедил владельца лавки подарить чечевицу голодным польским детям — ведь немцы все равно ее конфискуют».

На восьмой день войны немцы стояли у ворот Варшавы. Город напоминал осажденную крепость: зажигательные бомбы превратили многие улицы в развалины, повсюду бушевали пожары, дома стояли пустыми, разграбленными, на мостовых валялись разлагающиеся трупы лошадей. Не было хлеба, газа, электричества, воды — ни для варшавян, ни для тысяч беженцев и деморализованных солдат, устремившихся в столицу из других районов, где польская конница и пехота были разгромлены немецкими танками и авиацией.

• Предыдущая
• 67/95
• Следующая